Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки
«Как бы то ни было, редким фактором в европейской истории останется тот случай», – справедливо заметил в своем «Курсе русской истории» В.О.Ключевский, – «когда славяно-русское государство в царствование с национальным направлением помогло немецкому курфюршеству с разрозненной территорией превратиться в великую державу, сплошной широкой полосой раскинувшуюся по развалинам славянского же государства от Эльбы до Немана». Оговоримся, что в результате разделов Россия приобрела Курляндию с Семигалией, то есть завершила присоединение к своей территории старых ливонских земель. Однако писать о продолжении завоеваний Петра Великого рука не подымается. В той же лекции LXXVI, которую мы только что процитировали, наш славный историк напомнил, что ликвидация промежутка между Восточной Пруссией и Бранденбургом, возможная только за счет присоединения к ним Западной Пруссии, была золотой мечтой бранденбургских курфюрстов еще в эпоху Петра I. В обмен они с радостью разделили бы с русским царем Польшу, тогда уже очень ослабленную, не направляя притом никаких приглашений Австрии. Однако же проницательный Петр, которому с величайшей изобретательностью предлагали эту комбинацию по крайней мере трижды, рассмотрел подвох с самого начала и неизменно отказывал комбинаторам «с порога». Только к концу XVIII века, пруссакам удалось заманить русскую дипломатию в давно подготовленную мышеловку и реализовать свою восточную программу на все сто процентов, если не больше.
Дальнейшее было уже делом времени. Мы говорим об объединении Германии «железом и кровью», под политическим верховенством Пруссии и на основе традиционных ценностей ее правящих классов, о колоссальном возрастании военной мощи новой империи, ее агрессивности и территориальных претензий к соседям, составивших основные причины обеих мировых войн XX века. Ключевский писал о союзе с Пруссией, заключенном в эпоху Екатерины II, не зная пока об этих войнах – однако его рассмотрение бед, которыми был чреват этот союз, полно тревоги. Вот и повторяй после этого восходящую к Ф.Шлегелю крылатую фразу, что историк – пророк, предсказывающий назад.
Немцы раннего Петербурга
«Изо всех иностранных здесь жительствующих народов Немцы суть многочисленнейшие», – подчеркивал в параграфе 272 своего знаменитого, опубликованного в нашем городе в 1790 году на немецком языке, а четырьмя годами позже – и в русском переводе, «Описания российско-императорского столичного города Санкт-Петербург» ученейший Иоганн Готлиб Георги, и добавлял: «С самого начала построения города переселились сюда Немецкие семьи как из Москвы и других городов, так и из Лифляндии». Георги не ошибался в общей оценке численности петербургских немцев. По общему мнению историков, их доля в числе иностранных жителей Петербурга уже в петровские времена достигла 50 процентов и продолжала удерживаться примерно на этом уровне, в отдельные периоды даже и превышая его, на протяжении всего XVIII века.
Замечание Георги представляется нам уместным и по другой, менее очевидной причине. Дело состояло в том, что успех планов Петра I, равно как объем привилегий, которые были обещаны иностранцам, в первые десятилетия существования Петербурга были самим им далеко не ясны. Вот почему психологическая мотивация, равно как профессиональная структура немецкой иммиграции в Петербург непосредственно продолжали сложившуюся в период московской Ново-Немецкой слободы. К нам, как в любую нестабильную, чуждую по культуре страну, ехали если не прямые авантюристы, то люди, склонные к повышенной по тем или иным причинам мобильности, – и, разумеется, владевшие «свободно конвертируемыми» профессиями. В ту эпоху это были врачи, профессиональные военные, ученые специалисты – и, разумеется, купцы. «Преимущества, дарованные ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ и Наследниками Его всем иностранцам, привлекали их в Санкт-Петербург, ибо всякий, кроме беспрепятственного исправления богослужения по собственному его закону веры, пользуется свободою своим искусством, ремеслом, художеством или иным честным образом приобретать себе стяжания и потом имеет право с благоприобретенным им имением во всякое время возвращаться куда ему угодно», – продолжал в том же параграфе наш автор, снова выделив очень существенное обстоятельство.
Кстати, сам И.Г.Георги, приехав в Россию относительно молодым человеком (он был уроженец города Вахгольцхаген в Померании), остался здесь на всю жизнь, став подлинным петербуржцем, хотя, будучи действительным членом прусской Академии наук и немалого числа иных ученых обществ, легко мог бы устроиться за границей. Думаем, что фамилия его о чем-то смутно напоминает внимательному читателю. Он или она, несомненно, правы. Кому из жителей Петербурга не доводилось, во время поездки за город, разглядывать дивно окрашенные, иной раз прямо-таки величественные георгины, выращенные дачными жителями на своих участках. Да, надо без колебаний признать, что георгины изрядно украшают летний ландшафт окрестностей нашей пронизанной ветрами «северной Пальмиры» и прекрасно приживаются на ее бедных почвах, принося немало минут чистой радости не избалованным природой петербургским цветоводам! Так вот, эти цветы были названы одним берлинским ботаником в начале XIX столетия, в память его незадолго до того умершего соотечественника, знаменитого петербургско-немецкого ученого Иоганна Готлиба Георги.
Возвращаясь к немаловажному обстоятельству, выделенному Георги в только что процитированных словах, нужно отметить, что немцы действительно получили в петровские времена обширные привилегии, состоявшие в свободной организации и регистрации промышленных или торговых объединений типа гильдий или цехов, всемерном облегчении налогового бремени, а также полной свободе переводить нажитый капитал в Германию и самим возвращаться туда, когда только заблагорассудится (дав только заблаговременно объявление в местных Ведомостях на русском и немецком языках – затем, чтобы исключить сюрпризы вроде невыплаты по долгам). Меняясь в составе и характере законодательного оформления, все эти льготы в принципе сохранялись до великих реформ 1860-х годов.
Обосновываясь на жительство в Петербурге петровского времени, немцы, а с ними голландцы и прочие уроженцы северноевропейских протестантских стран, на первых порах образовали собственную слободу, получившую название Немецкой. Причиной было не столько недоверие к русским, сколько уже сложившаяся традиция организации жизни иноземных общин в России. Немецкая слобода была расположена на левом берегу Невы, в непосредственной близости от Адмиралтейского двора, с которым большинство жителей слободы были связаны по роду деятельности. Природные условия проживания на Адмиралтейском острове были, пожалуй, более благоприятными, чем на Городском (теперешней Петроградской стороне). Здесь также стояли дома виднейших чинов Адмиралтейства. По этим причинам, один из внимательных наблюдателей жизни раннего Петербурга, ганноверский резидент Фридрих Христиан Вебер, без колебаний признал в первой части своего сочинения «Преображенная Россия» Немецкую слободу лучшей из частей города, расположенных на реке.
Заметим, что несколькими страницами ниже Вебер отметил наличие в городе и Русской слободы, расположенной на противоположном, правом берегу Невы, поблизости от Петропавловской крепости, в юго-западной части Городского острова. «То, что расположено левее бойни и продовольственного рынка, называется Русской слободой по ту сторону реки. Там живет одно простонародье; только у воды есть несколько приятных деревянных домов – вице-губернатора, ландрихтера (так же называемого и по-русски) и нескольких служащих канцелярии» – заметил немецкий мемуарист. Если принять во внимание, что Адмиралтейство было в петровские времена крепостью, сопоставимой по своей площади, значению, а также и внешнему виду с Петропавловской, то сказанное открывает нам интересный аспект пространственного мышления жителей раннего Петербурга. Повидимому, в их сознании город делился Невой на две части, каждая из которых тяготела к «своей» крепости. При этом, правобережная часть (прежде всего в указанной выше своей части) начинала формироваться как «русская», в противоположность левобережной – «немецкой». Эта особенность имела достаточно много шансов найти себе продолжение в истории. В таком случае, переезжая на автобусе с левого берега Невы – на правый, современные экскурсоводы рассказывали бы, пожалуй, своим туристическим группам о немецко-голландском виде раннего «левобережного» Петербурга, противопоставляя его облику «правобережной» Русской слободы, сохранившей в модифицированном виде строительные приемы, традиционные для старой Руси (заметим, что в раннем Петербурге существовала еще одна часть, носившая название Русской слободы: она располагалась в районе Литейного двора; там в свое время стоял дом царевича Алексея Петровича).
