Николай Ямской - Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни
«Гроздья гнева» на фоне народной беды
Особую атмосферу создавало, конечно, то, что почти все хлебнули фронтового лиха. Во второй половине 1940-х годов именно эти насмотревшиеся смерти в глаза вчерашние солдаты решительно потеснили в «советских кабаках» местный блатняк и разнообразную «трогательную сволочь». Именно они превратили довоенные пивнушки во взрывоопасные народным гневом точки, где на какое-то время поселился тяжелый дух искалеченных войной тел и душ.
Сталин — надо отдать должное его звериному нюху — быстро распознал, чем это все может его власти обернуться. И приказал принять меры. Гнуснее всего поступили с теми, кто, не догорев в танках или потеряв руки и ноги (их еще прозывали «обрубками»), остались одинокими и мало кому нужными. Таких в течение нескольких суток под благовидным предлогом государственной заботы, а на самом деле чтобы те своими словами и видом не бередили народ, депортировали доживать свой век на Соловки.
Не лучше обошлись и с оставшимися в армии гвардии офицерами. Многих из них откомандировали в места, где одна часть бывшей армии-победительницы охраняла в лагерях другую, побывавшую в плену.
Остальных оставили один на один с тяжелым советским бытом, где все свободное от работы и сна время гробилось на стояние в бесконечных очередях за любой мало-мальски необходимой едой или одеждой. Тут не до неспешных ветеранских братаний за «парой пивка».
Легкий шок с названием «Шартрез»Да и куда было деваться? Надо было вкалывать, чтобы подымать себя, семью, страну. Ведь даже в той же пивной скудность со всех сторон прямо-таки в глаза лезла.
Просвет обозначился лишь с начала 1950-х. В «шалманы» вдруг стали завозить совсем другое пиво — свежее, бочковое, говорили — прямо из погребов Бадаевского пивзавода на Можайке. Его продавали и холодным, и слегка подогретым — в самый раз для страдающих хроническими бронхитами бывших окопников.
Заметно начал меняться традиционный для этого рода заведений ассортимент. На полках вдруг целыми батареями выстроились бутылки с разнообразной выпивкой. Публика, уже давно притерпевшаяся к напиткам позабористее и подешевле, испытала шок, обнаружив вдруг в одном ряду с родной «белоголовой» какие-то хоть и отечественного разлива, но невиданные здесь ранее шартрез и бенедиктин.
Своя маленькая революция произошла и в закусоне: к традиционно несвежим бутербродам с лежалой колбасой и загнувшимся от преклонного возраста сыром добавились горячие сардельки. Ну, кого сегодня, когда в любом пивном ресторане вроде «Дымова» вам подадут к пиву какие угодно горячие колбаски — венские, мюнхенские, из ягненка, с сыром, маком и даже с трюфелем, — можно обрадовать рядовым микояновским изделием каждодневного спроса? А тогда лишь один вид игриво ныряющих в алюминиевом баке сарделек не только радовал глаз, но и согревал душу.
Ощущение некоего общественного потепления охватило все, даже самые запущенные закусочные площадки города — вроде особо знаменитых своей крайней запущенностью пивнушек на Колхозной (ныне Сухаревской) площади и Зацепе.
«Мои друзья всегда на марше…»«…A остановки только у пивных!» Такими словами все тот же битый жизнью персонаж песни Владимира Высоцкого заканчивал фразу, которая вполне могла бы послужить припевом в некоем неформальном гимне завсегдатаев почти всех послевоенных забегаловок.
Однако после смерти Сталина — правда, на весьма небольшой срок — образовалась странная пауза: большинство крайне популярных у простонародья точек вдруг срочно позакрывали. Говорят, по инициативе двух его сменщиков — занявшего кресло председателя Совмина Г. Маленкова и первого секретаря ЦК КПСС Н. Хрущева. Видимо, с этого, полагали они, начнется восстановление ленинских норм в алкогольной сфере народной жизни.
И нормы действительно довольно быстро восстановились. Причем совершенно без всякого намека на хрестоматийный ленинский прищур, а исключительно по инициативе широких трудящихся масс. Так что оставалось только в очередной раз дивиться, насколько свойственно в нашей стране событиям регулярно опережать мысли и желания руководства.
За столом — 0,8; под столом — 0,5
В последний день июня 1956 года наш старомосковский дворик охватила легкая паника. Поднял ее широко известный в узких кругах местный чемпион по забиванию «козла» Вовчик по кличке Рубчик дай. Возвращаясь с ночной смены домой, он удачно приобрел по дороге бутылочку пивка, культурно завернув ее в специально для того купленный утренний номер «Правды». Однако, развернув газетку с понятной целью дома, случайно задержал взгляд на передовице и обалдел: в ней сообщалось, что товарищ Сталин чуть ли не «чмо» и родной ЦК КПСС даже принял по данному поводу специальное постановление.
Поднятые им по тревоге кореша сразу же взбаламутили своих жен, которые тотчас бросились по магазинам выяснять, как это отразилось на ассортименте и ценах.
Но — ништяк! Все было по-прежнему. Лишь из витрин стремительно исчезли портреты вождя. Однако к вечеру тревога возросла снова. Сунувшись в свои годами обжитые близлежащие пивные точки, мужики узнали, что их вот-вот начнут закрывать. Правда, и эти волнения, как оказалось, были напрасны. Закрывали с шумом. Потом снова тихо открывали. Так что общее количество осталось прежним. Но обозначился некий качественный сдвиг, дававший оптимистам основания потом утверждать, что хрущевская политическая оттепель несла с собой не удушение, а освежение…
Окультуриваться пора!Кое-что действительно стало меняться.
Вместо крохотных и убогих забегаловок в Москве стали открывать нечто более цивилизованное и основательное — автоматы и пивные бары. В автоматах пиво разливали в кружки из кранов, для чего надо было опустить в специальную прорезь двадцать тогдашних копеек. Предполагалось, что такой автоматизированный процесс убьет сразу нескольких зайцев. Во-первых, сократит длинную очередь нервно ожидающих своей очереди наблюдать за отстоем пены. Во-вторых, резко сократит численность обслуги и тем освободит народному хозяйству руки, которые до сих пор если в чем-то и отличались, так это в обсчете и недоливе. В-третьих — и на это были главные идеологические упования, одной только своей технократической четкостью и чистотой пластиковых интерьеров окультурит довольно разнузданную пивную вольницу.
Редкие «маяки» и выдающиеся «тошниловки»В какой-то мере ожидания оправдались лишь в двух лучших тогда в Москве пивных заведениях: в большом шестигранном павильоне «Пльзень» в Центральном городском парке имени Горького и «Праге» в Сокольниках. При этом, правда, даже там обстановка частенько переставала быть томной. Однако и редкостный по тем временам восточноевропейский интерьер; и качественное темное, плотное чешское пиво; и ядреные горячие шпикачки, под которые оно так хорошо шло, — все это как-то работало. Ну, хотя бы потому, что привлекало в основном публику поденежней, поинтеллигентней.
Все остальные пивные непоколебимо держались на уровне легендарной «Серпуховки». Недаром обслуживающий данный район вытрезвитель у Павелецкого вокзала и несколько близлежащих отделений милиции ходили в «передовиках». Там прямо-таки задыхались от беспрерывного окультуривания буйных посетителей этой самой, пожалуй, знаменитой в Москве конца 1950-х годов пивной.
Не суетитесь, please!Что касается случаев высокой самоорганизации и дисциплины, то лично мне довелось наблюдать такое лишь лет десять спустя и один-единственный раз. Случилось это в «автопоилке» у Покровских ворот. Заглянуть туда натолкнула одна странность: на пороге помещения — стремительно, но не соприкасаясь — сходились два противоположно устремленных людских потока. Один, явно наспех вооруженный бидонами, разнокалиберной стеклянной тарой и даже пластиковыми пакетами, устремлялся внутрь. Другой — с уже затаренной под завязку посудой — выплескивался на улицу. И тут же на рысях исчезал в складках окружающей местности. Самое поразительное, что все это отнюдь не беспорядочное роение происходило в какой-то немыслимой — если не сказать зловещей для подобного рода заведений — тишине.
Организация на грани фантастикиЗагадка разрешилась по проникновении в раздаточный зал. Оказывается, у одного из разливочных аппаратов что-то заклинило в механизме. И пиво заструячило из крана щедрым дармовым потоком. Надо были видеть, как слаженно, объясняясь одними лишь скупыми, но четкими жестами, дабы, не дай бог, не привлечь внимания зазевавшейся обслуги, действовала эта моментально сбившаяся в монолитный коллектив очередь. Как споро, без лишней суеты и строго соблюдая очередность, каждый наполнял имеющуюся под рукой тару. Только запоздалый вопль оператора за стеной да последовавшие за этим судорожные действия персонала положили конец этой необычайно внушительной демонстрации народной способности к самоорганизации и дисциплине в условиях внезапно подвернувшейся халявы.
