Пьер Антонетти - Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте
Химия и алхимия
«Говорить о химии в Средние века — значит говорить об алхимии».[272] Отсюда лишь один шаг до предположения, что химики и алхимики были обманщиками и шарлатанами, однако этого шага нужно остерегаться. В самом деле, «если средневековая химия у своих истоков представляла собой эмпирическое ремесло, то с XIII века она обогащается значительным запасом теоретических данных, необходимых для объяснения превращений, интересовавших химиков, то есть качественных и субстанциальных изменений в неодушевленных телах на земле».[273] Известно, что слова «химия» и «алхимия» имеют общую этимологию (от арабского слова «аль кимия», производное от греческого «хума», «плавление металла», или от египетского слова «хеми» — «черный», служившего для обозначения Египта, «черной земли», или свинца, «первобытной тьмы»).[274] Обе основаны на греческой и арабской науке, применявшейся в некоторых видах деятельности, например в покраске тканей, рисовании, пиротехнике, металлургии. Одной из главных целей алхимии было превращение металлов: из исходного вещества (свинец) в конечном счете должен был получиться благородный металл — золото. Процесс представлял собой получение сплава в процессе плавления и чернения свинца, который постепенно замещался ртутью, с добавлением субстанций, «имевших естественное сродство с ним и способных придать ему все качества благородного металла».[275] Главная трудность состояла в поисках катализатора этого синтеза: на протяжении столетий алхимики вели тщетные поиски «эликсира» или «философского камня», с помощью которого можно было бы превратить свинец или медь в золото. Эти поиски, окруженные тайной и маскировавшиеся эзотерической терминологией, имевшей целью сбить с толку непосвященных, были сплетены с мистическими бреднями вроде «возвращения здоровья, молодости, могущества и совершенства»[276] и с фальсификацией металлов. Нетрудно догадаться, что в таком городе, как Флоренция, где основной денежной единицей был золотой флорин, правительство принимало все меры для пресечения деятельности фальшивомонетчиков, особенно после того, как папа Иоанн XXII в 1317 году предал проклятию алхимию. Именно поэтому Данте, и без того испытывавший естественное отвращение к мошенничеству и надувательству, обнаруживает неумолимую суровость к фальшивомонетчикам, обрекая их на беспощадную казнь:
Я видел двух, спина к спине сидевших,
Как две сковороды поверх огня,
И от ступней по темя острупевших.
(Ад, XXIX, 73–75)
Несчастные пытаются освободиться от этих струпьев:
Их ногти кожу обдирали сплошь,
Как чешую с крупночешуйной рыбы
Или с леща соскабливает нож.
(Ад, XXIX, 82–85)
Однако пристрастие к чистому золоту было столь неодолимо, что алхимики пренебрегали запретами, продолжая свои тщетные поиски, в которых участвовали даже люди Церкви: в 1300 году епископ Флоренции запретил занятия алхимией доминиканцам монастыря Санта-Мария Новелла, грозя отлучением и тюрьмой.
Разумеется, средневековая алхимия шла по ложному пути, однако в ее актив следует записать ценные открытия в области дистилляции. Усовершенствовав перегонный аппарат, унаследованный от греков и арабов, дополнив его охладителем, средневековые алхимики открыли способ получения спирта. Знаменитый флорентийский врач Таддео Альгаротти (1223–1303), о котором мы уже говорили, усовершенствовал способ охлаждения, «заключавшийся в удлинении трубы, проведенной от перегонного аппарата к водосливу, и в горизонтальном пропуске ее через емкость с водой».[277] В Италии знали «горящую воду» (aqua ardens, 60 % спирта) и «воду жизни» (aqua vitae, 90 % спирта); первую получали, соответственно, способом простой, а вторую — двойной перегонки.[278] Спирт использовали не только «в качестве растворителя при изготовлении духов» или лечебного средства: «алкогольные напитки стали входить в употребление наряду с вином и пивом».[279] Перегонный аппарат позволял производить азотную и серную кислоту. Таким образом, средневековая химия или, вернее говоря, алхимия, без преувеличения, «была предшественницей современной химии, хотя у своих истоков она может показаться нам странной»[280] — у истоков, значит, в философии Аристотеля, переосмысленной арабами и сдобренной мистическими бреднями.
Техника
Подробное рассмотрение техники эпохи Данте не входит в наше намерение. Мы отсылаем читателя к классическим работам Кромби, Татона и их сотрудников, равно как и к мастерски написанному синтетическому исследованию Ж. Ле Гоффа, убедительно показавшего, что «Средние века, бедные изобретениями […], знаменовали собою важный этап в покорении природы человеком посредством техники».[281] В частности, благодаря применению водяной и ветряной мельниц, насосов, прессов, зубчатой передачи, кинематических цепных приводов (винт, колесо, кулачная шайба, защелка и блок),[282] а также задней цепи и вертлюга, неизвестных в античности: они позволяли «преобразовывать попеременное движение в движение вращения и наоборот».[283]
Рассмотрим подробнее технику текстильного производства, поскольку, как уже говорилось, именно оно лежало в основе процветания Флоренции. По оценочным данным хрониста Дж Виллани, в 1338 году более двухсот мастерских цеха Лана произвели от 70 до 80 тысяч кусков сукна; он добавляет, что тридцатью годами раньше, то есть во времена Данте, Лана имела около 300 мастерских, в общей сложности производивших более 100 тысяч кусков сукна в год. Однако, пишет он, «это были грубые сукна, стоившие вдвое дешевле, поскольку тогда не умели столь хорошо обрабатывать привезенную из Англии шерсть, как это делают сейчас» (Хроника, XI, 94).
Тщательность, с какой изготовлялись эти шерстяные ткани, пользовавшиеся заслуженной славой во всем мире, видна в длинной цепи производственных операций, в результате которых появлялось сукно, продававшееся в лавках Ланы и Калималы. Шерсть, купленную в Англии, Шотландии, Франции, на Балеарских островах, в Северной Африке, на Ближнем Востоке, в самой Тоскане, привозили по морю на генуэзских и пизанских судах или наземным путем. Основными операциями в сукноделии были: чесание, прядение, ткачество, валяние, разглаживание и стрижка. Посмотрим, как это делалось во Флоренции.[284]
Первой операцией была сортировка шерсти, второй — мытье: использовали мочу и содовый раствор. Затем шерсть полоскали в Арно или его притоке Муньоне, неподалеку от монастыря Оньиссанти, расстилали на ивовых плетенках и отбивали палками, часто с использованием специальных приспособлений (vergheggiatura). Следующая операция — дополнительная переборка шерсти, из которой удалялись все посторонние примеси. Затем шерсть тщательно расчесывали: в трактате XV века, посвященном обработке шерсти, говорится о десяти взмахах гребня для каждого пучка. Короткие нити отделяли от длинных, для прядения были пригодны только длинные нити. Лишь после этого шерсть попадала в руки чесальщиков (cardatori, название происходит от слова cardo, чертополох, который когда-то использовали чесалки для шерсти). Во времена Данте чесальщики работали с помощью двух валиков, снабженных металлическими шипами, между которыми протягивали пучки шерсти. Обработанная таким образом, мягкая и превращенная в хлопья или волокна шерсть была готова для прядения. Им занимались женщины, чаще всего у себя дома — в городе или деревне. Вид женщин, занятых прядением, был столь типичен, что Данте вспоминает о нем дважды (Ад, XX, 121; Рай, XV, 117). Вступали в дело веретена и прялки, как простые, так и усовершенствованные, колесные.
Что касается собственно ткачества, то оно к тому времени было облегчено внедрением горизонтального станка, который приводился в действие двумя работниками. Готовая ткань подвергается новой операции по механической очистке — с использованием щипцов, затем сукно моют в горячем растворе из мыла, глины и мочи. Наступает очередь валяния на специальных валяльных мельницах вдоль Арно и Муньоне: деревянными колотушками ритмично отбивают ткань, находящуюся в чанах с горячим раствором. Благодаря этому ткань становилась более плотной и прочной, ее называли валяной.
Наконец практически готовую ткань расчесывают и подстригают специальными ножницами. Остается ее высушить и окрасить. Именно в этой последней стадии производства, окрашивании сукон, флорентийцы достигли непревзойденного мастерства, основанного, возможно, на утраченном секрете использования квасцов и различных красителей: индиго для получения темно-синего цвета и вещества, называвшегося indaco, для окрашивания в светло-синий цвет; марена, обычно привозившаяся из Прованса, давала красный цвет, гелиотроп — фиолетовый. Получали целую гамму цветов, прославивших, но не обогативших красильщиков Флоренции, из рук которых наконец выходили сукна, экспортируемые во все страны средневековой Европы (на севере, за линией Венгрия — Бордо фламандские суконщики составляли серьезную, постоянно усиливавшуюся конкуренцию).
