Коллектив авторов - Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей
Жизнь художника, однако, не ограничивалась рамками чистого искусства. Любопытно, что политические пристрастия Константина Ивановича были связаны с «левыми». В период революции 1905–1906 гг. художник публиковал сатирические рисунки в оппозиционных журналах. Вместе со своими близкими друзьями, среди которых был И. Бродский, он активно участвовал в частных вечерах помощи революционерам[366]. Думается, что сближение с Горьким на Капри также имело идейный оттенок, хотя, как известно, Алексей Максимович был равно открыт людям разных убеждений (в самые тяжкие минуты он с одинаковым постоянством защищал молодых футуристов, критикуемых имперской прессой, и аристократов, членов великокняжеской семьи, преследуемых после Октябрьской революции, резко полемизировал с Каменевым и Зиновьевым)[367].
В 1922 г., в тяжелый период разрухи, наступившей после окончания гражданской войны, Горбатов, как и многие его коллеги-художники, выезжает из России, как предполагалось, временно. Командировка Академии художеств, видимо, должна была способствовать выживанию художника, как и многих других его коллег, переживавших не лучшие времена. Оставаясь советскими гражданами, чета Горбатовых жила в Италии (на Капри), Финляндии и Берлине вплоть до 1945 г. Горбатовы встретили окончание войны в Берлине, так и не вернувшись на родину. В мае 1945 г. Константин Иванович умер, его супруга Ольга Александровна вскоре покончила жизнь самоубийством[368].
Таким образом, творческую судьбу Константина Ивановича можно разделить на три периода. Первый из них связан с ученичеством и жизнью в России (1904–1922 гг.). Второй – непосредственно работа на Капри в 1922–1939 гг. Здесь, на острове, Горбатов постоянно живет до 1926 г., затем перебирается в Берлин, но на Капри бывает гораздо чаще, чем в столице Германии, почти не участвуя в жизни русской художественной колонии Берлина. С 1940 по 1945 г. Горбатовы, будучи советскими гражданами, официально ограничены в передвижениях и безвыездно живут в Берлине, еженедельно отмечаясь в полиции[369].
В творчестве Горбатова, несмотря на чисто пейзажный мотив, отразилась его судьба. Художник был неразрывно связан с Россией, ему близка поэзия древнерусских городов, и в то же время он всецело захвачен Италией, ее удивительной природой и архитектурой. Переливчатое великолепие снегов, отражающих солнце и тени, свет луны, утреннюю зарю и блеск дня, сменяется ярким небом юга, гладью морских вод. С приездом в Италию в 1922 г. живописный стиль Горбатова постепенно меняется, колорит высветляется, становится ярче. Во многом, как нам кажется, этим переменам способствует особая художественная среда, сложившаяся в каприйский период жизни Горького (1906–1913)[370].
Именно в этот период жизнь русской художественной колонии на берегах Неаполитанского залива приобретает небывалую интенсивность. С побережья материка она перемещается на остров – во многом благодаря личности Горького. Здесь формируется уникальное сообщество русских писателей, философов, революционеров и художников. Здесь создают свои лучшие произведения тех лет Горький и Бунин. Атмосфера художественного плюрализма, напряженность творческой жизни, поэтическая созерцательность влекут сюда культурную богему. Хотя, впрочем, Капри с его античным прошлым и своеобразной «южной» средиземноморской архитектурой стал притягательным для русских еще в начале XIX в. Тогда эти гроты и берега писал С. Ф. Щедрин, тогда же К. Н. Батюшков упоминал «мавританскую» архитектуру и дуновения африканского ветра в своих письмах[371]. Известный русский путешественник Н. С. Всеволжский, побывавший в 1836–1837 гг. в странах ближнего Востока и Северной Африке, завершает свой вояж посещением Мальты, Италии и Южной Франции. Многое повидавший в своих странствиях Всеволжский точно фиксирует «ориентальный» облик Капри, отмечает его отличия от других достопримечательных мест Италии, как будто остров, лежащий в Неаполитанском заливе, какая-то иная, ни на что не похожая страна: «…Мы отдыхали на террасе и смотрели на город, ничем не сходствующий с другими городами Италии. Это не Венеция, не древний Рим и не укрепленная Флоренция. Здесь кровли куполами, а куполы покрыты свинцом; это что-то восточное, похожее на мечеть. Вид странный, но оригинальный…»[372] Такое восприятие острова, лежащего на перекрестке путей и разных культур, кажется, сохранилось вплоть до XX в. «Ну вот мы и в Европе, – писала супруга Горького М. Ф. Андреева в 1906 г., – хотя Капри, куда мы сейчас попали, это что-то совсем не умещающееся ни в какие понятия [о Европе]. Это просто «Капри», изумительно красивое место на земном шаре»[373].
Даже тогдашние итальянские путеводители для туристов характеризуют эти берега особенным образом, отмечая, что архитектуре городов позитанского побережья более всего свойственно восточное влияние. Особенно это касается Анакапри с его ярко выраженным арабским типом домов – белых кубиков с гладкими стенами и плоскими куполами, выглядящими и по сей день достаточно экзотично[374]. Самобытность и красота Капри вызывают туристический бум на побережье, остров представляется особой страной. Кажется, что Капри для русских – это страна мечты, своеобразная утопическая «страна Солнца и счастья», лежащая вне географических и политических границ. Та страна, о которой мечтали многие русские символисты – Л. Андреев, А. Белый, К. Бальмонт, воскликнувший: «Будем как Солнце!», и многие другие.
Опыт создания мифологемы такой особой страны уже имелся в русской культуре. Здесь достаточно упомянуть крымский Коктебель – волошинскую «Киммерию», перечислить «граждан» этой страны, затерявшейся на берегах Черного моря, вдали от Москвы, Петербурга и европейских столиц. Даже природа Капри и Крыма будто бы неслучайно сопоставлялась русскими путешественниками. Оба «острова» казались им близки по разным причинам. Побывавший на берегах Неаполитанского залива в 1907 г. Василий Алексеевич Ватагин, известный скульптор-анималист, писал в своих воспоминаниях: «Капри, конечно, очаровал нас прелестью берегов, скал, гротов и морем. Но должен сознаться, что Капри пленил меня своим сходством с Крымом, к которому я так любовно относился»[375].
Хочется отметить, что каприйский период важен не только для истории русской литературы, он важен и для истории русского изобразительного искусства, хотя, к сожалению, недооценен историками искусства.
Русские художники шутили, что если собрать все написанное ими на Капри, то поверхность острова будет покрыта слоем в метр толщиной. Другие иронично утверждали, что на каждые 8 художников здесь имеется 16 содержателей отелей[376]. Только в личном собрании Горького находится около 30 произведений русских художников разных направлений, так или иначе связанных с Капри[377]. Трудно перечислить всех побывавших на острове.
Каприйское сообщество в миниатюре отражало все стороны русской художественной жизни, более того – оно не только отражало, но и преобразовывало некоторые из них. Все сказанное особенно относится к началу 1910-х гг., когда вслед за представителями старой школы – И. Е. Репиным и М. В. Нестеровым – на Капри хлынула русская артистическая молодежь: студенты и пенсионеры Петербургской Академии, среди которых К. И. Горбатов, И. И. Бродский, С. Н. Колесников, супруги В. Д. и Е. Н. Фалилеевы, Е. И. Чепцов, Н. Н. Шлейн, С. Н. Зенков, А. И. Кравченко и выпускники Московского училища живописи, ваяния и зодчества, уже утвердившиеся мастера и представители новейших направлений в искусстве. Среди них «голуборозовцы» С. Ю. Судейкин и Н. П. Ульянов, кубофутуристы Н. С. Гончарова, Д. Д. Бурлюк и Маревна (М. В. Воробьева-Стебельская) и многие, многие другие. Это было время подготовки к Всемирной художественной выставке, открывшейся весной 1911 г. в Риме, где был представлен внушительный русский раздел.
Роль Горького в поддержке русской артистической молодежи трудно переоценить. Ореол политического эмигранта привлекает к нему внимание молодых. Один из выпускников Академии, К. А. Вещилов, приехавший на остров в 1912 г. вместе с Горбатовым, дает интервью петербургской прессе: «Горький любит, буквально лелеет художников <…>. Он подбадривает одних к работе, а других заставляет отдохнуть, набраться сил. Почти каждый день Горький посещает мастерские всех художников. И если кто-нибудь не пригласит его – не дай Бог, – обидится <…>. Как только стемнеет – все к Горькому. Художники, писатели, поэты – все они гости Горького.
Он говорит обо всем. Он следит за искусством, прислушивается ко всем новым исканиям в живописи <…>. Он интересуется работами даже самых крайних художников-кубистов и футуристов»[378].
