Коллектив авторов - Сингулярность. Образы «постчеловечества» (сборник)
В частности, это означает, что постепенно отменяется дискредитация отклонений от нормы, которые могут вызывать спонтанное моральное негодование, но при их рациональном обсуждении с точки зрения базовых моральных принципов оказываются вполне безвредными и допустимыми. Одной из важных тенденций развития морали в последнее время является декриминализация отклонений от нормы, что в частности, проявляется в реабилитации различных меньшинств, а также в «отступлении» морали из сферы сексуального: сексуальность все в меньшей степени начинает регулироваться сексуальными нормами. Секс становится внеморальным, а мораль асексуальной.
В реабилитации меньшинств и снисходительном отношении к сексуальным вольностям можно увидеть, в том числе и одно из последствий трансгуманизации морали – ибо всякое отклонение от нормы может быть рассмотрено как эксперимент над человеческой природой. Человеческой телесность, и человеческим образом жизни, и, в частности, гомосексуализм, равно как также вызывающий отвращение у многих пирсинг может считать одним из возможных экспериментов над телом, естественным в эпоху, когда на повестке дня стоят пластическая хирургия, вмешательство в геном и дарование человеку техногенного бессмертия.
«Реабилитацию» отклонений от нормы можно рассматривать как последствие торжества концепции «новой этики», предложенной юнгианцем Эрихом Нойманном.[67] По Нойманну, «старая этика» требовала, чтобы человек выделял в своей личности «доброе начало», а все «злые» стороны своей психики старался вытеснить и подавить, что чревато неврозами и демонизацией окружающих, которым приписываются собственные вытесненные недостатки. Нойманн предлагает «новую этику», позволяющую человеку принять себя целиком со всеми своими недостатками и «злыми» качествами. Как именно, приняв и оправдав зло в самом себе, человек должен выстраивать отношение со своими ближними, Нойманн не объясняет. Возникает проблема – что делать со злом в человеке, которое он сам не готов осуждать и подавлять.
Эту проблему – имея ввиду концепцию Нойманна – можно даже назвать вызовом новой этики, и мы видим, что западное общество предлагает некоторые решения этой проблемы – способы «канализации» не подавляемого и не вытесняемого зла.
Например, с таким злом можно «работать», как это делают в группах анонимных алкоголиков.
Для этого «зла» можно создавать безопасные для окружающих пространства реализации – например, агрессия находит свое выражение в компьютерных и ролевых играх, и здесь мы видим, как принцип свободы находит безопасную возможность потеснить принцип неприкосновенности личности. Нойманн говорил о необходимости принять свои сексуальные перверсии – отсюда необходимость в сексуальных куклах, на которых они могут быть применены. Человеческая свобода нуждается в виртуальном пространстве, где она могла бы быть реализована, не нанося ущерб окружающим.
Зло может быть инкорпорировано в социальную систему как полезное свойство – агрессивность нужна и солдату, и, порою, предпринимателю.
И, наконец, зло может быть, оправдано – поскольку оно не нарушает базовые моральные принципы и человеческие права – в таком случае зло может оказаться не более, чем отклонением от нормы.
Очень важно также и то, что даже в том случае, если зло продолжает быть объектом репрессивной социальной практики – искоренения, уголовного преследования и т. д. – оно может быть оправдано с моральной точки зрения и таким образом оно может перестать быть предметом негодования, отвращения, негативного эмоционального отношения.
Как известно, понять – значит простить. Как сказал английский философ Питер Стросон, объективное отношение к человеку, понимание, что он не мог поступить иначе, исключает эмоциональное и моральное отношение к нему.[68] Зло перестает эмоционально и морально осуждаться, если оно может быть научно понято со всеми подробностями – как результат непреодолимых обстоятельств, как плод порочной социальной системы, как результат медицинской, например психиатрической патологии. Маньяк перестает быть исчадием ада, если объясняется как больной человек. В этом смысле можно говорить в широком смысле о «медикализации» зла – то есть о превращении его из результата свободного выбора «злой воли» в бездушный механизм, созданный социальными или природными причинами.
Медикализация зла – очень старый тренд нашей моральной жизни и уже в 19 веке мы застаем Ламброзо, доказывающего, что склонность к преступлению есть врожденное качество и социалистов, доказывающих, что вину за преступления несет дурная среда. Однако, социалисты 19 веке не столько «аннулировали» зло вообще, сколько переносили вину на других – если преступник оправдывался, то моральная ответственность возлагалась на среду и элиту. К 21 веку медикализация идет дальше – если преступление оказывается порождением среды, то сама среда тоже оказывается порождением непреодолимой цепочки исторических причин – поэтому места для моральной вины в этом мире не остается. И это тоже превращает современную мораль в мораль односторонних обязательств.
Мы видим, что моральная сфера незаметно, но неодолимо меняется. Из сферы взаимных обязательств человека перед человеком она превращается в сложную сеть, в которой участвуют не только люди, но животные, природная среда, роботы и искусственный интеллект, человечество и общество взятые в целом, несуществующие ныне прошлые и будущие поколения, организации, корпорации институты, правительства и профессии. Добро превращается в односторонние моральные обязательства, зло и злодеи тяготеют к исчезновению вообще, отклонения от нормы перестают считаться морально предосудительными. Моральные нормы начинают изобретаться, обсуждаться и отменяться. И над всем этим стоит перспектива изменения человека – его образа жизни и его природы – как главная проблема морали, равно как и науки, и политики, и права, и вообще всей современной цивилизации.
Юрий Шушкевич. Генеалогия нового неба. Реконструкция прошлого может стать основной задачей будущих поколений
Грядущее на все изменит взгляд…
Б. Пастернак1
Абсолютное большинство футурологических прогнозов по поводу человеческого будущего указывают на чрезвычайно сильное возрастание совокупной технологической мощи цивилизации, распахивающей принципиально новые перспективы и при этом навсегда закрывающей проблему “ насущного хлеба”. Действительно, уже сегодня на одного занятого в высокотехнологичных секторах сельского хозяйства приходятся по 50–100 беспечных едоков, а многие промышленные изделия начинают производиться и вовсе без участия людей. Нет ни малейших сомнений в том, что уже через несколько поколений проблема обеспечения человечества продовольствием и материальными предметами потребления не только будет решена, но и соответствующая сфера деятельности перестанет интересовать 99.9 % живущих на Земле – равно как мало кого сегодня интересует работа насосов городского водопровода или снабжение дворников новым инвентарем.
Будет решена или существенно продвинута вперед также проблема сохранения человеческого здоровья и продления жизни. Люди станут жить по 120–150 лет, большую часть этого времени пребывая в отличных силах и здравом рассудке.
Отсюда непреложный закон ближайшего будущего – высвобождение колоссального количества свободного человеческого времени. Наиболее расхожий ответ на вопрос о том, каким образом человечество это свободное время начнет использовать, сводится к развитию сферы услуг, экономики знаний, когнитивных технологий и просто вольному творчеству. Звучит красиво, однако попытка сформулировать механизм заинтересованности людей в этих прекрасных на первый взгляд вещах наталкивается на ряд серьезных противоречий.
Так, развитие экономики знаний рано или поздно упрется в осознание того, что новые знания – во всяком случае инженерно-технические и естественно-научные – не столь уж и нужны, поскольку создаваемые с их помощью новые блага излишни, маловостребованы и оттого имеют постоянно уменьшающуюся ценность. Экономика знаний в части освоения космоса и переноса человеческого бытия в другие уголки Вселенной несет в себе несколько больше резонов, однако лишь в том случае, если жизнь на нашей планете станет невозможной и человечеству придется перебираться в новый космический дом. Но судя по всему, на протяжении ближайшего миллиарда лет с Землей ничего страшного не произойдет, и потому трудности и приключения в борьбе с космическими стихиями останутся уделом лишь небольшого числа романтиков, сознательно оставляющих нашу колыбель ради новых вызовов.
Не вполне понятно также, кто и кому будет оказывать всевозрастающий объем услуг, и главное – зачем? То же самое относится и к творчеству. Несложно представить прекрасный новый мир, в котором люди половину дня создают художественные ценности, а во второй половине – потребляют подобные же ценности, созданные другими, посещая театры и всевозможные вернисажи. Однако ответ на вопрос: зачем это делается – оказывается отнюдь не тривиальным. Ведь до сих пор вся привычная нам творческая деятельность была востребована лишь постольку, поскольку отражала и преломляла образы мира, стонущего и ревущего под напором стихий, страстей и борьбы. Однако коль скоро последние будут преодолены – станет ли кто читать стихи о гармонии покоя или вслушиваться в симфонии сфер?
