Пьер Антонетти - Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте
Именно в монастырских школах Данте и его современники могли знакомиться с античной классикой, пересмотренной и подправленной в свете христианской философии, и с теологией Фомы Аквинского, положенной в основу официальной доктрины католической церкви, что и послужило предпосылкой для зарождения того христианского гуманизма, наиболее типичным представителем которого являлся в свое время автор «Божественной комедии».[236] В этих школах Данте познакомился с философскими методами своей эпохи.
Все среднее и высшее образование того времени зиждилось на семи свободных искусствах, включавших в себя две группы дисциплин, соответственно, тривиум и квадривиум. В тривиум входили грамматика, диалектика и риторика, в квадривиум — арифметика, геометрия, астрономия и теория музыки. Обобщая (детали увели бы нас слишком далеко), можно современным языком сказать, что тривиум включал в себя гуманитарные, а квадривиум точные науки. Или иначе: предметы тривиума служили для выражения мысли, а квадривиума — для изучения вещей.[237] До каких крайностей доходила интеллектуальная изощренность этих методов, видно не только по тому, что философия, согласно Данте, любую вещь или явление толковала в четырех смыслах (буквальный, аллегорический, моральный и мистический), но и по аллегорическим фигурам трактата «Пир», делающим столь сложным (если не сказать слишком сложным) его понимание нашими современниками. Достаточно сказать, что для трех канцон «Пира», в общей сложности насчитывающих всего 296 стихов, Данте сочинил, используя всю свою эрудицию, тяжеловесный комментарий в двести тридцать страниц.
Глава вторая
Наука и техника
«Средневековый Запад — бедно оснащенный мир. Хочется сказать, мир технически отсталый. И все же, вряд ли допустимо говорить в данном случае об отсталости и тем более о неразвитости… Конечно, в период между V и XIV веками изобретательство проявлялось слабо. Но как бы то ни было, прогресс — в основном скорее количественный, нежели качественный, — не может не приниматься во внимание. Распространение орудий труда, механизмов, технических приспособлений, известных с античности, но остававшихся в большей или меньшей мере редкими исключениями, случайными находками, а не общими нововведениями, — таков позитивный аспект эволюции на средневековом Западе».[238]
Причиной этой отсталости служила ментальность господствующих классов, остававшаяся антитехнической,[239] что находило выражение в «преобладании ручных орудий над механизмами, малой эффективности оборудования, недостаточной технической оснащенности сельского хозяйства […], скудости энергетического обеспечения, слабом развитии транспорта и техники финансовых и коммерческих операций».[240]
Какое место занимала Флоренция времен Данте в этой общей картине средневекового Запада? Заурядное, без каких-либо особенностей. Картина в целом для республики верная, за одним исключением: техника финансовых и коммерческих операций, о чем уже говорилось, была, напротив, высокоразвитой. Вот почему мы ограничимся несколькими штрихами, чтобы описать роль науки и техники в повседневной жизни флорентийцев.
Медицина[241]
О медицинской науке того времени бытуют превратные представления и стойкие предрассудки. На самом деле «из всех практических знаний периода Средних веков медицина более, чем какая-либо иная сфера человеческой деятельности, объединила в себе руки и разум, опыт и мысль и благодаря этому достигла воистину поразительных результатов».[242] Средневековый врач — отнюдь не всегда что-то вроде шарлатана, орудующего на многолюдной площади, умеющего лишь щупать пульс, оценивать на глазок мочу, применять варварские методы лечения (например, исцелять геморрой прижиганием раскаленным железом) и прописывать ветхозаветные средства: травы, отвары и мази из вызывающих отвращение компонентов (например, голубиного помета для избавления от перхоти).
Медицина, преподававшаяся в знаменитых учебных заведениях Запада, — серьезная наука. Наибольшим престижем пользуется медицинская школа в Салерно, однако Монпелье и Болонья не уступают ей по своим научным достижениям. Именно в Болонье, куда чаще всего приезжали за знаниями флорентийцы, был в 1316 году опубликован первый на Западе анатомический трактат, сочиненный знаменитым Мондино деи Луцци. «Этот трактат не добавил почти ничего нового к анатомическим знаниям той эпохи»,[243] накопленным благодаря Гилельмо из Саличето (который около 1270 года вновь стал применять скальпель вместо раскаленного железа, использовавшегося арабскими хирургами), Рожеру Салернскому (чей трактат о практической хирургии относится к концу XII века) и его преемнику в медицинской школе Роланду Пармскому, умевшему производить трепанацию черепа и являвшемуся лучшим специалистом по хирургии головы. Именно хирургия отмечена впечатляющими достижениями: умели вправлять переломы, с помощью перетяжек останавливать кровотечение, оперировать грыжу (или подтягивать ее посредством бандажей), производить трепанацию черепа, соединять концы разорванных нервов, оперировать пораженные раком органы, лечить детскую гидроцефалию «методом удаления жидкости через маленькое отверстие, проделанное в черепе с помощью каутера».[244] Умели делать анестезию посредством губки, пропитанной микстурой опия, белены и мандрагоры. Все эти успехи были достигнуты, несмотря на формальный церковный запрет вскрывать человеческие трупы; однако врачи тайно, а иногда и открыто, препарировали трупы, особенно в Болонье, а позднее в Монпелье и Париже.
В повседневной жизни медицина занимала важное место, широко используя лечебные травы. «Лечение в Средние века, если оно не сводилось к простому методу Гиппократа (больного заставляли лежать в постели, всецело доверившись природе), основывалось на травах».[245] Широко применяли мяту, мак, белену, укроп, амбру, алоэ. Использовали и медикаменты минерального происхождения (квасцы, селитру, камфору, мышьяк, серу, ртуть, сурьму и др.).
Широкое применение растений, полезное само по себе, дополнялось различными мазями, которые оказывались подчас весьма эффективными (например, мази на основе ртути для лечения кожных болезней), и отвратительными микстурами, снадобьями старых знахарок. В порядке профилактики болезни легких употребляли средство, изготовленное из толченого нута, перемешанного с сахаром и сваренного в козьем молоке или свежем масле;[246] при опухолях или воспалении нервных узлов применяли инжирные пластыри. Среди рекомендаций врачей были весьма здравые: гнать прочь тревоги, не допускать, чтобы гнев владел вами, соблюдать умеренность в еде и питье, особенно летом, воздерживаться от плотских сношений в жаркое время года.[247]
И тем не менее средневековая медицина была бессильна перед тяжелыми болезнями, особенно эпидемического характера (проказой, чумой, туберкулезом), перед болезнями кожи (язвами, опухолями, шанкрами), авитаминозом, врожденными физическими недостатками, нервными болезнями (эпилепсией, пляской святого Витта, различными горячками), сумасшествием, «бесчисленными детскими болезнями, излечить которые пытались при помощи святых заступников».[248] Вот тот физиологический фундамент, на котором «внезапно расцветали коллективные кризисы, произрастали новые телесные и душевные недуги, религиозные сумасбродства».[249]
Взять хотя бы проказу и сумасшествие, этих «всадников Апокалипсиса» средневековой медицины. Нет сомнений, что больше всего — и вполне оправданно — страшились проказы. Она пришла из Азии и свирепствовала в Европе в течение XII и XIII веков, в XIV веке пойдя на убыль. Ее отвратительные проявления, превращавшие несчастного больного в изгоя, страшного, дурно пахнущего (зловоние было одним из проявлений этой болезни), внушали непреодолимое отвращение, справиться с которым могли лишь немногие избранные: когда святой Франциск Ассизский поцеловал прокаженного, не стал ли этот поцелуй первым явным доказательством его святости? Именно поэтому прокаженных помещали в специальные лазареты, или лепрозории, расположенные в стороне от города; больные могли выходить из них, предупреждая о своем приближении непрерывным шумом трещотки. Отношение к прокаженным в средневековом обществе «было двойственным […]. Казалось, оно испытывало к ним отвращение и восхищение одновременно, смешанное чувство влечения и страха».[250] Ж. Ле Гофф не упускает случая рассказать о наказании, наложенном королем Марком на прекрасную Изольду: та была отдана сотне страстно желавших ее прокаженных.[251] В Европе времен Данте проказа встречалась везде: насчитывалось до 19 тысяч лепрозориев, из них 2 тысячи во Франции. Церковь, готовая помогать прокаженным, в то же время отсекала их от человеческого общества посредством торжественной церемонии separatio leprosorum (отделения прокаженных): ее проводил епископ, хотя в Средние века она была сравнительно редким явлением.[252] Проказа вызывала такой страх, что Данте наказал ею фальшивомонетчиков, терзающихся кожной болезнью, в которой отдельные комментаторы склонны усматривать чесотку, тогда как другие находят в ней все симптомы проказы:[253] автор «Божественной комедии» мог наблюдать их лично или иметь о них представления, почерпнутые из медицинских книг:
