Поль Зюмтор - Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
Искусство гравюры, не без основания считавшееся наиболее типичным для Голландии XVII века, развивалось в том же направлении, оставив после себя богатое наследие — портреты, серии типа «сезонные работы», жанровые сцены, пейзажи, но главным образом картинки и карикатуры на злобу дня, дошедшие до нас на отдельных листах, в альбомах, в виде иллюстраций к памфлетам или литературным трудам, как, например, гравюры Ван де Венне к стихам Катса. В гравюре, как в зеркале, отражались все проявления общественной жизни, воображение шло рука об руку с обыденной реальностью. По некоторым аспектам гравюру того времени можно уподобить современной фотокорреспонденции. Она не обходила стороной ни одного события политической или военной истории. Еще более открыто, нежели живопись, гравюра выражала самосознание нации, то достигая высот великого искусства, то опускаясь до лубочной картинки. Народные умельцы старались использовать одни и те же таблички как можно дольше, ограничиваясь перебивкой основной фигуры. Отсюда старомодная наивность многих иллюстраций к памфлетам и дешевым изданиям.
МузыкаМузыкальные традиции Нидерландов имеют глубокие корни. Фламандская школа XV и XVI веков распространилась не только во Франции, но добралась даже до Италии, где через творчество таких артистов, как Клеменс Младший, ее влияние сказалось на Палестрине на заре расцвета местного музыкального искусства. Реформация нанесла сильный удар и по этому виду искусства. После 1600 года в среде музыкантов не выделялось ни одной примечательной личности. Тем не менее общественная музыкальная жизнь протекала интенсивно, в музыке проявлялся глубокий вкус, несомненно характерный для нации, которая, помимо прочего, не отличалась артистическими наклонностями. Буржуа XVII века сумел найти применение этому пристрастию в рамках созданной им цивилизации.
Музыка представляла собой для него форму социальной связи: без песен не обходилось ни одно семейное или общественное торжество. Снобы с пренебрежением отзывались об этих мелодиях, и не потому, что те были достойны презрения, а в силу их все еще сильной приверженности к средневековым истокам. Любители итальянского или французского стиля не замечали в них скрытого очарования:
Здравствуй, милая моя,
Поцелуй скорей меня.
Зачем упрямиться, Жози,
Ведь мы с тобою здесь одни…
…Я звал тебя «моей морковкой»,
Когда жениться обещал,
Здоровьем клялся кошки дохлой,
Ах, ловко ж я тебя поймал!{147}
Наивно вычурные, иногда моралистские или, напротив, непристойные, а также любовные песенки не могли нравиться членам Мёйденского кружка, подражавшим изысканности особняка Рамбуйе. Хейгенс сочинил для них множество романсов на французском и итальянском, которые соединил в своем сборнике «Патодия»:
Ущелья дикия, бескрайние леса,
Свидетели моих мгновений торжества.
Как счастием гордились вы со мной,
Ревниво обрегая мой покой!
Без вас мне не милы далекие края,
На зов любви откликнусь только я…
В конце XVI века во многих городах появились музыкальные общества, получившие широкое распространение после заключения мира. Их члены принадлежали ко всем классам общества. Наиболее выдающимися из этих collegia musica были общества в Арнхейме и Утрехте, основанные соответственно в 1591 и 1631 годах лучшими людьми этих городов. В Амстердаме подобная ассоциация появилась не ранее 1634 года.
Музыкальные общества объединяли от 15 до 20 человек, которые по очереди собирались дома друг у друга, чтобы поупражняться в пении, церковном или мирском, в один или несколько голосов. На музыкальных инструментах играли значительно реже. Эти собрания вызвали интерес муниципальных властей, которые не раз предоставляли для них общественные помещения. В подражание гильдии каждый такой клуб придумывал себе герб. Устав предусматривал минимум дисциплины, выражавшейся в регулярности и благопристойности собраний. Чересчур острая дискуссия или ссора наказывалась штрафом от четырех до восьми гульденов. За отсутствие без уважительной причины провинившийся обязывался поставить товарищам бутылку лучшего вина из своего погреба. Музыкальные упражнения заканчивались дружеской пирушкой. Когда часы били одиннадцать, лакей убирал бокалы и принимался протирать столы. По этому знаку гости откланивались, не забыв отметить перед уходом, разумеется, просто для порядка, сколько вина осталось в каждой бутылке.
Иногда общество давало особое представление, требовавшее, помимо хора, еще и небольшого оркестра. Под управлением местного капельмейстера собиралось несколько скрипачей, аккомпанировавших высоким голосам, и клавесинист. И все же вплоть до XVIII века, за исключением выступлений музыкальных обществ, в Нидерландах не проводили концертов в чистом виде, с платным входом и доступом широкой публики. Зато в некоторых городах появились муниципальные оркестры. С 1617 года такой оркестр существовал в Гронингене, причем музыканты имели собственную униформу. В Утрехте и других местах трубачи городской стражи ежедневно играли в течение одного часа на площади перед ратушей.
Реформатская церковь запретила любую другую музыку на своих службах, кроме пения псалмов. Такая строгость стала вызывать с начала XVII века недовольство обывателей. К 1640 году под давлением общественного мнения возобновилась игра на органе. Проповедники скоро открыли для себя в этом выгодную сторону. Они приглашали органистов, дабы те, давая концерты по определенным дням, отвращали прихожан от посещения музыкальных обществ. Иногда по завершении службы или во время больших праздников организовывали особые концерты, когда хор пел псалмы, исполняя их в традиционной манере или в переложении на легкий светский мотив.
Из среды органистов выделились впоследствии знаменитости, вошедшие в историю нидерландской музыки той поры, — Виллем, органист из Новой церкви в Амстердаме; Иоган дю Сартр из Гарлема; Хендрик Спен из Дордрехта, который пользовался таким уважением, что городские власти платили ему 100 гульденов за каждый псалом, положенный на музыку; Свелинк, служивший органистом в Старой церкви Амстердама, которого Вондел называл «птицей Феникс от музыки», получил в подарок от группы нотаблей, желавших оказать ему финансовую помощь, целых 200 гульденов, но не живыми деньгами, а оформленными на имя музыканта акциями предприятий дарителей, которые ежегодно сообщали ему, насколько приумножился его капитал по биржевому курсу.
По всей стране кочевали маленькие труппы бродячих музыкантов, игравших по деревням, на ярмарках и свадьбах или нанимавшихся к влюбленным любителям серенад. Немало художников запечатлело на своих холстах их живописные фигуры в лохмотьях или маскарадных костюмах с немыслимыми инструментами, которые дополняли привычные лютню и свирель — бомбас, высокая скрипка с одной струной и корпусом из свиного пузыря; драайлер, переносная шарманка.
Глава XIX
Словесность
Нидерландцы отличались особой приверженностью к стихосложению. От посвящения или поздравления в альбоме приятеля до бесчисленных песен или напыщенных надписей на общественных зданиях царили рифмы и размеры, которые каждый пытался пристроить куда только можно. Поэзия проникала во все уголки повседневной жизни. Обмен стихами являлся одной из форм, характеризовавших социальные отношения, даже среди мещан. Каждый город имел своих поэтов, слывших за таковых или действительно озаренных искрой настоящего таланта. Большая часть служителей лиры стекалась в Амстердам, позднее — в Дордрехт. Профессиональные рифмоплеты трудились на менее способных любителей. Получившие образование творили на латыни, и Академия Амстердама ежегодно вручала премию за лучшее произведение на языке Овидия.
Эта традиция поддерживалась одним почтенным учреждением, а именно «палатами риторики». Выросшие из средневековых обществ исключительно религиозного характера, «палаты» переросли в товарищества, члены которых упражнялись в стихосложении, устраивали литературные состязания и занимались любительскими театральными постановками. Гуманисты презирали эти пережитки прошлого века, утверждавшие устаревшие вкусы, равно как и нескладные рифмы доморощенных сочинителей, не испорченных литературным образованием. При всем этом «палаты риторики» продолжали благополучно существовать до 1600 года (за исключением севера и востока страны).
Каждый город, если не поселок, учреждал свою «палату», заседания которой проходили в трактире или помещении, предоставленном муниципалитетом. У палаты был свой святой покровитель, покровительница, девиз, печать, штандарт и символический цветок или дерево, от которого она брала свое название. Три лейденские палаты именовались соответственно «Белая акация», «Оранжевая лилия» и «Пальма», палата Алкмара — «Зеленый лавр», общества в Скиедаме носили названия «Красная роза» и «Смоковница». Стоявшие во главе палаты президент и ветераны организации созывали собрания членов, управляли финансами и взимали штрафы. Стремясь заручиться расположением и поддержкой сильных мира сего, руководство палаты предоставляло почетное председательство какому-нибудь аристократу, которого украшали титулом «принца», если не «императора». В числе должностных лиц палаты находился официальный поэт, «фактор», на которого возлагались редактирование наградных дипломов и сочинение виршей по особо торжественным случаям. Когда готовилась театральная постановка, фактор распределял роли и отвечал за режиссуру. Кроме этого, в его обязанности входило преподавание «риторики», то есть правил стихосложения, более молодым членам палаты.{148} Помимо поэта имелся и шут, «дурак», одетый согласно старой традиции в желто-зеленый или бело-голубой костюм в черную полоску и веселивший собрание своими более или менее плоскими шутками. Принимая участие в общественных мероприятиях, «риторики» облачались в собственную униформу. Так, мидделбуржцы носили красную тогу, вышитую гербами палаты и серебряными девизами.
