Михаил Шелякин - Язык и человек. К проблеме мотивированности языковой системы
Несколько иначе характеризуют рассматриваемый принцип другие исследователи, разделяющие его, но обращающие внимание не столько на физиологические затраты, сколько на связанные с ними следствия. Так, И.А. Бодуэн де Куртенэ в статье «Об общих причинах языковых изменений» оговаривает этот принцип целесообразностью: «Языковая жизнь является органической работой... А в органической работе можно заметить стремление к экономии сил и к нерастрачиванию их без нужды, стремление к целесообразности усилий и движений, стремление к пользе и выгоде» [Бодуэн де Куртенэ 1963, 1: 226]. Поэтому он говорит, что «объяснение языковых изменений может быть только психологическим и до некоторой степени физиологическим» [Там же: 224], и часто раскрывает физиологическое объяснение через понятия «облегченных произношений», «удобства», хотя и утверждает, что «все эти и подобные изменения можно подвести под одно главное стремление, врожденное человеческому организму, а именно стремление к экономии работы: работы мускулов, работы нервных разветвлений, работы центрального мозга» [Там же: 247]. Показательно, что в своей заметке «Некоторые из общих положений, к которым довели Бодуэна его наблюдения в исследовании явлений языка» он уже не упоминает «физиологические затраты»: «Причиною, двигателем всех изменений языка является стремление к удобству, стремление к облегчению в трех областях деятельности: в области произношения (фонации), в области слушания и воспринимания (аудиции) и, наконец, в области языкового мышления» [Там же: 348]. Наконец, следует упомянуть французского автора «Грамматики ошибок» Г. Фрея [Frei 1929], относившего к числу панхронических факторов необходимость экономии, которая требует, чтобы на произношение и понимание слова затрачивался минимум времени; отсюда – различные сокращения, эллипсисы, усечения и т.д., которыми так богат разговорный язык. Здесь уже идет речь не об экономии физиологических затрат, а об экономии коммуникативного времени, что ставит проблему экономии в другом плане – экономии самих языковых средств.
Нам представляется, что основной недостаток теории экономии физиологических затрат заключается в том, что она постулируется чисто умозрительно, без поддержки доказательств (например, сколько энергии затрачивает человек на свою речь и каковы ее границы) и иллюстрируется подобранными примерами, которым можно противопоставить примеры противоречащие. Как утверждает биология, одним из принципов жизни является действительно принцип минимизации расхода энергии, но к этому чисто физическому критерию (физикализму) вряд ли оправданно сводить социальную жизнь и, в частности, коммуникативную деятельность, которая в зависимости от условий и задач может и не иметь контролируемых границ расходов энергии. Иной смысл имеют принципы удобства, целесообразности, пользы, если их рассматривать с точки зрения не физиологических затрат, а коммуникативного процесса и его времени.
Другой тип научного объяснения в языкознании касается не факторов развития языка, а самого возникновения языка как человеческого феномена и его универсальных свойств, без которых он не может считаться человеческим языком. Этим двум проблемам посвящено огромное количество литературы. Мы остановимся лишь на критическом анализе тех положений, которые вызывают сомнение в их объяснительном статусе.
1. В проблеме происхождения языка следует различать два аспекта: аспект условий и механизмов происхождения и аспект функциональной сущности языка. Они взаимосвязаны между собой, но первичным из них является последний.
Уже со времен античности, когда древнегреческие философы сменили мифологическое мировоззрение на философско-рациональное, язык перестал рассматриваться как продукт демиурга или как органическая часть вещей (имеется в виду имя), на чем была основана вера в магию слова. Античные философы, хотя и не оставили развернутых своих соображений по поводу происхождения языка, в целом рассматривали язык как порождение людей в процессе совместной жизни и деятельности. Об этом свидетельствует отрывок из пересказа историка Диодора (I в. до н.э.), излагающего взгляд на вопрос Демокрита и его учеников (V в. до н.э.). В нем говорится, что Демокрит объяснял происхождение языка из необходимости совместной зашиты первых людей против зверей. когда они.
«собираясь вместе от страха, начали постепенно друг друга узнавать. Голос их был еще бессмысленным и нечленораздельным, но постепенно они перешли к членораздельным словам, и, установив друг с другом символы для каждой вещи, создали понятное для них самих изъяснение относительно вещей» [Античные теории языка и стиля 1936: 33]. Как следует из приведенной цитаты, Демокрит видел в языке коммуникативное средство людей, которое возникло из потребности в общении. Такое понимание языка с некоторыми изменениями прошло через века до нашего времени и стало господствующим. Однако не все ученые придерживались этого взгляда на язык. В частности, В. Гумбольдт, хотя и не отрицал коммуникативную сущность языка, все же отодвигал ее на задний план и больше подчеркивал связь языка с внутренними потребностями человека, чем с потребностями в общении: «Создание языка обусловлено внутренними потребностями человечества. Язык – не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным мышлением» [Гумбольдт 1984: 51]; «Даже не касаясь потребностей общения людей друг с другом, можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека» [Там же: 77].
Все эти высказывания обращают внимание на особенности языка как антропологического феномена – на его неотъемлемость от субъективного мира и мышления человека. Для времени В. Гумбольдта такая постановка вопроса о сущности языка была оправдана, если иметь в виду догумбольдтовское обычное отчуждение языка от человека и понимание языка как только формы выражения логических процессов. Но упомянутые суждения В. Гумбольдта приводили и могут привести к нарушению необходимого баланса между языком, словесным мышлением и коммуникацией – их единства и к отрицанию других форм мышления. Отсюда происходит частое недопонимание того, что в каждом языке закрепляется прежде всего то, что носители языка считают нужным именно для коммуникации. Еще И.А. Бодуэн де Куртенэ в статье «Язык и языки» не соглашался с мнением В. Гумбольдта о том, что « Нет мыслей без языка: человеческое мышление становится возможным только благодаря языку», ссылаясь на глухонемых, у которых выразителем мысли никогда не может быть голос, см. [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 71 ]. В другой статье – «Человечение языка» – он специально выделяет «языковое мышление» как «закрепление всего того, что относится к языку», как «сохранение и обработка всех языковых представлений в языковой сокровищнице души» [Там же, I: 263]. В дальнейшем некоторые лингвисты вместо «языкового», «словесного» мышления стали употреблять и термин «речевое мышление», см., например, [Кацнельсон, 1972]. Если бы язык не был генетически и функционально прежде всего средством человеческой коммуникации, то была бы непонятной природа языковых знаков, так как мыслительная деятельность – это функция мозга, а не знака. Гипертрофия языка в этом отношении вступает в противоречие с современными данными нейропсихологии и нейрофизиологии, свидетельствующими о мозговых механизмах мышления без обязательного участия языковых знаков.
2. Лингвистов и философов уже давно привлекал вопрос о мотивированности одного из фундаментальных свойств всех языков – их членораздельности или дискретности как в плане выражения, так и в плане содержания, что у А. Мартине получило название «двойного членения языка» – монемного и фонемного, см. [Мартине 1960]. Сама природа «двойного членения» ясна: в первом случае она связана с особенностями человеческого мышления (о чем см. ниже), во втором случае – с развитием анатомии и физиологии речевых органов человека. Но неясно само функциональное назначение, а значит, и появление членораздельности языка. Это один из главных аспектов и происхождения языка, которое обычно объясняется с точки зрения соответствующих условий (трудовая деятельность, развитие мышления), а не с точки зрения особенностей его строения. В принципе, условия и стимулы происхождения «языка» у животных и человека одни и те же – это потребность в коммуникации для самосохранения и продолжения рода (в условиях стадной жизни или социально-трудовой жизни). Однако встает вопрос: с чем связано отсутствие членораздельности в «языках» животных и наличие ее в человеческих языках. На этот вопрос языкознание (и не только языкознание) обычно отвечает следующим образом: членораздельность человеческого языка объясняется двумя особенностями самого человека и его коммуникации: а) ограниченностью его памяти при безграничности передаваемой им информации (по отношению к монемному членению) и б) ограниченностью произносительных и слуховых возможностей человека при необходимости иметь большое количество отдельных звуковых знаков. В целом же, как пишет А. Мартине, «двойное членение создает предпосылки для реализации принципа экономии, что позволяет выковать орудие общения, пригодное к всеобщему употреблению и делающее возможным передачу очень большого количества информации при незначительной затрате средств» [Указ. соч.: 381].
