Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян
В 1798 г. переменчивый император удалил давнего друга. В феврале 1801 г. Куракин – опять «мобилизован и призван». В марте 1801 г. Павла I убили, однако Куракин и при Александре I сохранил высокое положение: в 1806 г. – посол в Вене; в 1807 г. – один из авторов Тильзитского мира, увенчавшего неудачную войну с Наполеоном; в 1808—1812 гг. – посол в Париже. По собственному желанию уйдя в отставку, Куракин лечился в Европе и скончался в Веймаре в 1818 г. Князя похоронили в Павловске – резиденции вдовствующей императрицы, а в 1819 г. на могиле был установлен барельеф с надписью «Другу супруга моего».
Князь Александр Борисович Куракин, по семейной традиции, соединял с государственной службой культурные интересы: сохранились мемуарные сочинения; он, по-видимому, перевел на французский язык жизнеописание Н.И. Панина, составленное Д.И. Фонвизиным [Дружинин, 453—467]; вообще слыл «всегдашним Покровителем муз, умеющим ценить стихотворческие произведения» (по выражению П.И. Голенищева-Кутузова [Дружинин, 137]); в 1776 г. был избран членом Шведской академии, в 1798 г. – Российской.
Два жизненных пути – шведской графини Софии и русского князя Александра, знатных, богатых, даровитых, образованных, изведавших фавор и опалу – пересеклись в 1776 г. Это пересечение определялось теми специфическими законами, которые управляли циркумбалтийским диалогом культур в Век Просвещения.
1. Династическое измерение
В октябре 1776 г. князь Александр Куракин отправился в Стокгольм с ответственным поручением.
Дипломатической миссии предшествовала династическая драма [см. подр.: Кобеко; Шильдер]. В апреле 1776 г. великая княгиня Наталия Алексеевна, жена Павла Петровича, умерла при родах, муж был безутешен. Екатерина II увидела в происшедшем угрозу пресечения династии и энергично взялась за корректировку. Цесаревичу намекнули, что жена была ему неверна, и убедили в необходимости нового брака. В июне 1776 г. Павел Петрович со свитой (в которую входил Куракин) посетил Германию, там состоялось знакомство с вюртембергской принцессой Софией Доротеей, а в сентябре совершилось бракосочетание. Великую княгиню назвали Марией Федоровной, второй брак оказался счастливым: в 1777 г. родится первенец (будущий император Александр I), потом – другие дети.
Куракин – друг цесаревича, участник его матримониальных забот, доверенное лицо Панина – спешно поехал в Швецию, дабы официально поделиться радостным известием с венценосным родственником Екатерины и Павла – Густавом III. Вскоре камер-юнкер прибыл в административный центр шведской Финляндии город Або (Турку), где был сердечно принят на самом высоком уровне: «Я не могу довольно хвалиться всеми ласками и учтивостями, в Финляндии мне оказанными, – писал Куракин дядюшке Панину, – все начальники, городские и земские, старалися во всем мне способствовать, нужды дорожные были ими заранее предвидены, и все свои распоряжения учредили они выгоднейшим для меня образом. Повелением правительства на всей дороге лошади были выставлены, ночлеги ночные везде назначены и изготовлены. В городах же лучшие купеческие домы для меня отведены» [АКК, VIII, 268].
10 ноября (по европейскому стилю) Куракин морским путем – через Ботнический залив – добрался до Стокгольма, а 14 ноября уже получил возможность торжественно известить членов королевской семьи – Густава III, королеву Софию Магдалену, герцога Карла Зюдерманландского – о счастливом событии, которое случилось в Петербурге.
Как видно из реляции от 22 ноября, Куракин быстро «закрыл» церемониальный список, получив доступ к вдовствующей королеве Лувисе Ульрике и к принцессе Софии Альбертине, сестре короля. Реляция венчалась акцентированием личных успехов, которые, впрочем, скромно списывались на счет уважения к Российской империи и государыне: «Пользуясь сим случаем, приемлю также смелость, всемилостивейшая Государыня, донести вам, что меня осыпают здесь отличностями и ласками. Его величество король не токмо позволил мне всякое утро к его Двору ездить, когда он для одних подданных своих выходить изволит, но, по его приказу, приглашаем я через день к приватным его ужинам, на которых бывает он не государем, но просто хозяином, упражняющимся старанием угостить своих гостей. Предметы частых его со мной разговоров не иные суть, как победами приобретенная слава, по человеколюбию и по покровительству наукам основанные розные учреждения для воспитания и для художеств и блаженство, Россиею вкушаемое под скипетром Вашего Императорского Величества» [АКК, VIII, 290—291].
2. Дипломатическое измерение
Цель была достигнута. Однако дипломатическая миссия Куракина отнюдь не сводилась к сообщению о семейных радостях великого князя. Официальная инструкция, выданная в Коллегии иностранных дел, включала любопытный пункт: «Какие вы можете иногда сделать новые примечания во время вашего пути в рассуждении внутренних военных распоряжений шведского Двора, также и расположения по земле духов, по причине переменившейся формы правления, словом, о всем том, что здешнюю атенцию заслуживать может, о том имеете вы донести по прибытии вашем сюда особливою реляциею, наблюдая, однако ж, всячески, чтобы чинимыми вами по пути разведываниями не навлечь на себя и малейшего подозрения» [АКК, VIII, 258].
Отношения России и Швеции были – несмотря на демонстративный политес – далеки от сердечных.
С середины XVI в. в Северо-Восточной Европе велся «длинный ряд войн, в основном между Швецией, Данией, Польшей и Россией. По временам заключался мир, но он никогда не продолжался особенно долго» [Энглунд, 24]. Ситуация, в рамках которой развивались события 1770-х гг., сложилась как следствие Северной войны и Ништадтского мира 1721 г.: Швеция лишилась значительных территорий; власть короля была поставлена под жесткий контроль сословий («чинов»); новый государственный строй официально гарантировался державами-победительницами.
Россия активно пользовалась своим правом, вмешиваясь во внутреннюю политику Швеции и финансируя партию «колпаков». В Швеции для одних это означало привлекательный конституционный порядок («вольность»), для других (к числу которых принадлежал Густав III, еще в бытность принцем) – упадок государственности, чреватый дальнейшей утратой территорий, окончательной потерей независимости и т. п. Такого рода соображения определили курс Густава III (переворот 1772 г.) – курс на усиление монаршей власти и активизацию внешней политики. Естественно, Россия негативно приняла политику молодого короля. Следует также учитывать, что Швеция традиционно поддерживала союзнические отношения с Турцией (основанные на общей враждебности к России), и переворот Густава III, произведенный в разгар Русско-турецкой войны, тревожил императрицу.
Куракин на протяжении всего визита не упускал из виду задачи по сбору информации о шведском военном могуществе и о генеральных намерениях густавианского двора. В той же реляции, где он столь тепло отзывался о высшем обществе Финляндии, дипломат представил справку о состоянии шведской армии в этой пограничной области: «Земля сама по себе от своих гор и озеров крепка. Сии укрепления естественные, повидимому, обеспечивают правительство и отводят его от употребления в сей граничной области оборонительных мер, требующих на свое содержание великого иждивения и непрерывного присмотра. Войск в Финляндии, сколько удалося мне узнать, весьма мало, а солдаты, коих я видел, разве одною памятью древних побед своих предков в неприятелей страх вселить могут. Они не щеголяют ни своею внешностью, ни военною осанкою, ни опрятностью своей одежды» [АКК, VIII, 269—270].
29 ноября Куракин в письме Панину детально реферировал приватный разговор с Густавом III, происходивший – почти как аллегория политики XVIII столетия – на маскараде, «в скрытном одеянии»: «В бывшем на прошедших днях маскараде его величество король, находясь в скрытном одеянии и ходя со мною весьма долго, наконец отвел меня в угол, посадил подле себя и начал с большим огнем разговор о своем прошедшем и настоящем положении в рассуждении России. <…> Его величество открыл мне надежду свою о неразрушимом продолжении своего дружелюбного союза с Ее Императорским Величеством, утверждаясь на том, что от просвещенного проницания нашей всемилостивейшей Государыни искренность его преданности к высочайшей ее особе скрыться не может, и к тому же, что России никакой нет пользы обширные свои границы к северу распространять на счет Швеции <…> Быв оба в закрытых масках, не мог я по лицу его величества приметить, сколько сии речи в сердце его действовали, только по голосу его рассуждаю, что он весьма смущен был: иногда говорил он с великим жаром, а иногда с некоторою робостью, с остановками, выбирая слова и потупив глаза» [АКК, VIII, 295—298].
Последнее свидание короля с Куракиным состоялось в Грипсхольме – королевском замке. Отпускные грамоты были получены, впрочем, дипломат не рвался покинуть Швецию. Нечто (точнее – некто) его удерживало. Куракин даже осмелился просить о другой дипломатической должности, позволившей бы остаться (или быстро вернуться): «…его величеству угодно было много раз, между прочим и после отпускной моей аудиенции, изъявлять мне, что он весьма желает меня у своего Двора видеть уполномоченным от Ее Императорского Величества посланником, и что он уверен, знав искреннее расположение моей души ко всему тому, от чего слава и польза моего отечества зависит, что от моих стараний и трудов основалось бы наилучшее согласие и желаемый союз между обоими государствами» [АКК, VIII, 323].
