Сергей Капков - Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)
Мне всегда хотелось выступать. Впервые я вышла на сцену в детском саду, читала стихотворение про Ленина. На меня нацепили громадный бант и вытолкнули к зрителям. Потом я часто участвовала в каких-то конкурсах самодеятельности, и в конце концов поехала в Москву поступать во ВГИК.
В 1939 году курс набирал Лев Владимирович Кулешов. Я приехала буквально в последние дни. Не скажу, что очень волновалась – на сцене я уже не раз побывала, поэтому чувствовала себя несколько раскованнее. Да и жюри смотрело таким, я бы даже сказала, приветливым взглядом. Наверное, потому что я была очень смешной (хотя сама я так не считала!). Я решила прочитать «Ворону и лисицу» Крылова. Как потом выяснилось, все читали «Ворону и лисицу». И не успела я раскрыть рот: «Вороне-где-то-Бог-послал...» – мне говорят: «Стоп!» Думаю: «Провал». – «Что вы будете читать из поэзии?» Я опять, как все: «Стихи о советском паспорте!» По комиссии пошел шорох, начали улыбаться. Но я тем не менее, вытянув руку вперед, воскликнула: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..» Меня опять остановили и засмеялись. Когда я начала «Легенду о Данко», комиссия решила переключить меня на музыкальную тематику: «Простите, а вы поете?» А как же! Конечно, пою! «А вы „Кукарачу“ знаете?» – спрашивает Кулешов. «Слов, – говорю, – не знаю, а мотив – пожалуйста, напою». А про себя думаю: раз уж валюсь, надо как-то самой себя вытаскивать. И во все горло начинаю: «А-ляляля-ля! А-ляляля-ля!...» Тут все и покатились со смеха. Потом попросили сделать этюд, после чего спросили: «Ну а танцевать вы умеете?» Ой, танцевать-то?! Что другое, а это пожалуйста! В жюри сидел концертмейстер Дзержинский, так я прямо к нему и обратилась: «Вы „Калинку-малинку“ знаете?» Это только я по своей наивности могла спросить. Но он интеллигентно ответил, что знает. «Ну тогда подыграйте мне, – заявила я и пошла по кругу. „Калинка, калинка, калинка моя!..“ Два круга прошла и стала выписывать какие-то кренделя. Все хохотали. Супруга Кулешова, Александра Сергеевна Хохлова, со своей собачкой на руках, даже приподнялась с места, чтобы получше разглядеть, что я там выделываю.
В тот день желающих поступить на актерский факультет собралось много. А принять могли только троих. К концу просмотра из зала вышла секретарь комиссии, указала на двух пареньков и позвала: «А где эта маленькая, черненькая? Виноградова! Вы тоже приняты». И я начала учиться во ВГИКе.
Об эвакуации
Когда я заканчивала второй курс, началась война. Нас повезли в Алма-Ату. Добирались очень долго, чуть ли не месяц. Приехали – а там тоже не сахар. Было очень тяжело. Наши ребята-художники где-то набрали бумаги и подделывали карточки на хлеб. Ведь тех 400 граммов, что выдавали, естественно, нам не хватало. Покупать что-либо было безумно дорогим удовольствием, а на второй талончик могли дать печенья, и нас это очень устраивало.
Потом нас прикрепили к столовой, где кормили чем-то наподобие украинских галушек. Есть это было можно, но почему-то после них всегда было очень тяжело... внутри. И мы называли эту отируху «но пасаран» – что в переводе, как ты помнишь, «они не пройдут». Когда наступало обеденное время, так и говорили: «Пойду „но пасаран“ откушаю».
На третьем курсе пригласили на первую кинопробу – в фильм «Мы с Урала» про ребят-ремесленников, которые старались помогать фронту. И меня утвердили на роль героини. Мы проходили специальную подготовку на заводе, работали на станках. Снимал Кулешов, но, несмотря на его заслуги и регалии, картину обругали, назвали неудачной и слишком легкой для военного времени. Фильм положили на полку, и увидеть его я смогла только совсем недавно в Киноцентре. И то не полностью. Знаешь, я очень жестко отношусь к своим киноработам – это школа Николая Сергеевича Плотникова, которого я считаю своим главным учителем. Но! Я посмотрела «Мы с Урала», где играли совсем молодые Консовский, Жеймо, Барабанова, Граббе, Филиппов, Милляр, и первый раз не последовала заветам Плотникова. Мне понравилось, как я там сыграла. Может, потому что я увидела себя молодой, темпераментной, азартной. Думаю: «Ой, нормально!»
В 1944 я защитила диплом, а через год начала работу в открывающемся Театре-студии киноактера.
О театре
Театр для меня – это прежде всего Николай Сергеевич Плотников. В его знаменитых «Детях Ванюшина» я дебютировала в роли Кати. Плотников подсказал мне одну интересную деталь. В сцене, где приезжала Костина невеста, я выскакивала на сцену, металась направо-налево и скороговоркой кричала: «Приехали! Приехали! Она такая красивая, и в волосах – бриллиантовая звезда!» Всегда это принималось на аплодисменты. Потому что как актер Плотников все предвидел, знал все нюансы и тонкости ремесла. Он очень многому меня научил.
Потом я уехала сниматься в Польшу. Это была первая совместная картина – «Последний этап». Режиссер Ванда Якубовская посвятила ее нацистским лагерям. Мы и снимали в настоящем женском лагере. Страшный фильм, но работать было очень интересно.
А когда я вернулась в Москву, оказалась не у дел, несмотря на вгиковский диплом с отличием. Жить мне было негде. Кулешов сделал мне прописку в доме при Студии Горького, главк некоторое время платил за комнатушку, которую я снимала, потом перестал. И я поехала с частью нашей труппы в Потсдам.
В те годы через театр Группы советских войск в Германии прошли многие наши актеры. Это была очень хорошая школа, мы играли замечательный репертуар. Руководил театром все тот же Плотников. И хотя он занимал меня в своих постановках часто, поначалу видел во мне только травести. Но со временем я переиграла у него массу характерных ролей: Шурку в «Егоре Булычеве», Любу в «Свадьбе с приданым», массу старух, мальчишек и даже негритянку.
В Москве я снова поступила в труппу Театра киноактера и уже оставалась в ней до печального развала театра. Играла постоянно. Труппа насчитывала 200 человек, но реально работали единицы, не считая всевозможных концертов и творческих встреч. Последней постановкой театра стала комедия «Ссуда на брак». Когда начались распри и дележ труппы на два лагеря, я подала заявление об уходе.
О режиссерах
У Динары Асановой я снималась несколько раз. Еще во время первой борьбы с алкоголизмом она сняла фильм в документальной стилистике. Я играла там продавщицу спиртного. За несколько часов до съемки я пришла понаблюдать, как работает мой «прототип». Передать ее жаргон, манеру разговаривать я не могу, хотя сейчас в кинематографе можно и это. Конечно, иногда мат бывает к слову, а иногда звучит слишком пошло, но когда я встала за стойку этого буфета...
Во-первых, директор мне сказал: «Качай пиво бесплатно». Все местные рабочие тут же прослышали об этом и сиганули в нашу пивную. И я качала пива столько, сколько требовали, благо уже обучилась всем этим премудростям. Когда первая бочка стала заканчиваться, директор начал проявлять беспокойство: «Что-то ты уж разошлась». А я что? Люди же просят!
На второй день съемок дверь в пивнушку раскрывается, входит какой-то маленький, забавный мужичок и на таком красноречии во весь голос как закричит: «А-а-а, лям-тарарам! Новенькая приехала! Ты откуда?» Я отвечаю: «Из-под Москвы». – «О! А я электрик!» – «Чудесно, – говорю, – хорошая профессия». – «Я каждый день зарабатываю 3 рубля. Выходи за меня замуж!» Я говорю: «Не могу, у меня муж есть...» И Динара, увидев, как он со мной разговаривает, решила использовать эту сцену в своем фильме. Там даже кусочек есть: когда я закрываю пивную, он выходит из нее последний – вроде как мой любимый.
С Асановой было и легко, и тяжело. Особенно трудно стало, когда она начала медленно увядать от своей болезни. Она звонила, плакала, я все время ее успокаивала и страшно переживала...
В кино бывает актерское откровение. У тех, кто снимался у Василия Макаровича Шукшина, оно было всегда. И у Рыжова, и у Буркова, и у Соколовой. Он подталкивал к импровизации, которую я очень люблю. Вот мы стоим у аппарата. Рядом с оператором Толей Заболоцким – Василий Макарович. Я что-то сочиняю, сочиняю, подхожу к сценарному тексту и вдруг слышу, что Шукшин говорит: «Говори-говори... оставь это, это тоже оставь... говори-говори... Очень хорошо!..» И я становлюсь полноправным создателем роли!
Съемки «Калины красной» я вспоминаю с удовольствием. В той деревеньке, где мы снимали, были потрясающие женщины, их отношение к нам было чудесным! Они очень интересно разговаривали, выделяя «о» и «а»: «Слушай-ко, поди-ка сюда, пожалуйста!» Спрашиваю: «А что такое?» – «Поди, поди... Ты самогонку любишь?» – «Нет, – говорю, – я не шибко ударяю по спиртному». – «Ну-у-у... У меня такая самогонка чистая! Я ее по-особому делаю, она у меня, как коньяк!» – «Ну ради такого давайте, попробую ваш коньяк». И действительно, очень вкусно! К чему я это рассказываю. В картине снимался хор пожилых женщин. Они начали репетировать рано утром и к обеду устали: «Что это вы нас так долго фотографироваете-то?» А пока устанавливали свет, пока расставляли аппаратуру, Толя Заболоцкий ездил по рельсам туда-сюда – бабушки утомились. И одна из них, Георгиевская, – фамилию до сих пор помню – вдруг заявляет: «Ну больше я уже и не могу!» Второй режиссер говорит ей: «Не можешь – не пой, рот раскрывай только». Докопались до обеденного перерыва. Я говорю Маше Скворцовой: «Пойдем посмотрим, как там наши старушки!» Заходим к ним и видим – Георгиевская опрокидывает стакан самогонки и выкладывает: «Ну, Толя, теперь я могу фотографироваться, сколько хошь!» И другие тоже – хлоп! И после перерыва блестяще спели.
