Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Что же было на самом деле? К началу восстания у Зализняка было сотни три гайдамаков[687]. Повстанческую армию этот самозваный запорожский «полковник» создать не смог: не хватило ни организаторских способностей, ни оружия, ни времени. Только под стенами Умани Максиму Зализняку удалось собрать несколько тысяч. Но сила и ужас этого восстания были именно в широкой народной поддержке. По стране разбрелось множество небольших гайдамацких отрядов, которые убивали поляков и евреев. И крестьянин, взяв в руки нож, кол или топор, уже превращался в гайдамака.
Шляхтич Ромуальд Рыльский был в 1768 году ребенком, однако и ему пришлось спасать свою жизнь. Иногда польскому мальчику помогали сердобольные украинские женщины или старики, зато мужчины и даже сверстники-мальчишки не раз пытались его убить. Однажды на Ромуальда напал мальчишка, вооруженный «дрючком», то есть колом, обожженным на конце. Таким оружием пользовались и взрослые гайдамаки. Рыльский не называет его возраст, но мальчика успела схватить за руку и остановить его мать. Она унесла воинственного ребенка в хату. Значит, это был не юноша и даже не подросток. Другой раз Ромуальда окликнул какой-то мужик. «А ты ляшок, вражий сыну!» – сказал мужик и попросил у жены нож, чтобы прирезать «цёго ляшка». Но жена и другие бабы не дали убить ребенка, позволив мужику только ограбить мальчика: снять с него сапоги и свитку[688]. Эти случаи как будто подтверждают мысль Шевченко.
С другой стороны, Пантелеймон Кулиш, собиравший этнографические материалы и еще заставший живых свидетелей Колиивщины, отметил интересную закономерность: люди, видевшие живых гайдамаков, рассказывали о них как о разбойниках и злодеях: «Сочувствия им не обнаружил ни один рассказчик»[689]. Гайдамаки пытали, грабили и убивали не только поляков и евреев, но и состоятельных украинских обывателей, если у тех водились червонцы. Самую боеспособную часть отрядов составляли опытные в военном деле запорожцы, а также хорошо вооруженные и экипированные надворные козаки[690], перешедшие на сторону гайдамаков. Бо́льшая же часть гайдамаков – простые крестьяне, вооруженные кольями и ножами. Но и простой мужик, взяв в руки оружие, уже ставил себя выше вчерашних друзей и соседей, смотрел на них свысока.
Харко Цехмистер из городка Черкассы видел гайдамаков своими глазами: «Такой шальной народ был эти гайдамаки, – рассказывал он Кулишу, – что когда едет, бывало, по улице и увидит на дворе мужика, то, вынувши пистолет, и кричит: “Убирайся в хату, сермяжник, а то выстрелю!” Наклонится человек да скорее и спрячется под навес»[691].
Но со временем народ начинал принимать сторону гайдамаков, петь их песни и передавать «будущим поколениям их кровавую славу»[692]. История превращалась в национальный исторический миф.
Тарас Шевченко слышал рассказы о гайдамаках от своего деда, Ивана Андреевича. Дед гордо называл себя гайдамаком. Биографы Шевченко, от А. Конисского[693] до П. Жура[694], И. Дзюбы[695], Ю. Барабаша[696] верят этому. Но авторы академической биографии Шевченко, выпущенной в Киеве в 1984 году, показали, что документально подтвержденный год рождения деда Ивана – 1761-й[697]. Следовательно, в 1768-м ему пошел только восьмой год, и о гайдамаках он мог слышать, мог их видеть, но сам гайдамаком не был. Так что Иван Андреевич, очевидно, передал внуку уже мифологизированное представление о гайдамаках.
Колиивщина для Шевченко, несомненно, священная война. Во время разгула конфедератов, представленных шайкой убийц и грабителей, гайдамаки освящают свои ножи. «Свячений» («освященный») здесь синоним самого слова «нож». Ярема, герой поэмы «Гайдамаки», берет нож, чтобы мстить ляхам за украденную невесту и ее отца, замученного насмерть конфедератами. Ярема мечтает так убивать ляхов, чтобы сам ад содрогнулся, и требует у Зализняка ножи. «Добре, сину, ножі будуть // На святеє діло», – отвечает ему атаман. И Ярема упивается местью. Другой герой восстания, уже не вымышленный, а вполне реальный Иван Гонта, для Шевченко – «мученик праведный».
«Идейная программа» этой «священной войны» была изложена в «Золотой грамоте», которую будто бы послала козакам русская императрица Екатерина. Оригинал ее не сохранился, есть только копия, переведенная на французский (!) язык. Я позволю себе не цитировать ни французский текст, ни украинский перевод, известный мне по монографии украинского историка-эмигранта Петро Мирчука «Колиивщина: гайдамацкое восстание 1768 года». Последний подверг этот «документ» уничтожающей и справедливой критике. Впрочем, не надо быть специалистом, чтобы понять: французский текст «Золотой грамоты» – грубая фальшивка, сделанная (очевидно, поляками) поспешно и неумело. Хватит одной лишь строчки: документ датирован 9 (20) июня 1768 года. К этому дню восстание шло уже почти месяц! Как раз 20 июня начался штурм Умани.
Но сама грамота, скорее всего, существовала, хотя и не имела никакого отношения к императрице Екатерине. О содержании «Золотой грамоты» известно из народных преданий и даже из народных песен.
Що цариця Кошовому
Звелiла такъ служити,
Щобъ ити в Польщу
Жидову и ляха палити[698].
Украинцы, даже неграмотные и/или не видевшие в глаза «Золотой грамоты», знали ее основную идею: «Великий свет государыня велит резать жида и ляха до последней ноги, чтоб и духу их не было на Украине»[699]. В 1768 году в подлинности этого «документа» не сомневались ни украинцы (в то время они еще себя называли «русскими», хотя с настоящими русскими уже имели мало общего), ни поляки. Верили в «Золотую грамоту» и Шевченко, и польский писатель Михаил Чайковский, автор романа «Вернигора». И Шевченко, и Чайковский писали, будто бы Екатерина прислала не только «Золотую грамоту», но и ножи для гайдамаков. Эта деталь тоже совершенно фантастическая, ведь в XVIII веке воевали при помощи ружей, пушек, сабель. Ножи, разумеется, были в каждом доме, в том числе и длинные острые ножи для забоя свиней, которыми и пользовались гайдамаки. Везти такой «гостинец» из Петербурга просто не имело смысла.
Народный герой
20–21 июня гайдамаки подошли к городу Умани, где укрылись многие шляхтичи, а также евреи из соседних местечек. Организовать оборону Умани не удалось. В городе было немало вооруженных людей, включая регулярных артиллеристов и драгун, но не хватало пресной воды. Украинский историк Владимир Антонович подчеркивает: шляхтичи вынуждены были утолять жажду «медом, вишневкою и вином», что, очевидно, не способствовало стойкости и дисциплине[700]. Боюсь, здесь он намеренно принижает, оскорбляет поляков (Антонович, бесспорно, сочувствует гайдамакам).
Есть сведения о том, будто Рафал Младанович, руководивший обороной города, сдал Умань Гонте и Зализняку, взяв с них обещание: гайдамаки расправятся только с евреями, а поляков пощадят[701]. Но войско гайдамаков не отличалось дисциплиной регулярной армии, поэтому Зализняк и Гонта вряд ли могли спасти даже тех, кого спасти хотели.
Как будто воскресли ужасы древнего мира, когда сражались до полного уничтожения вражеского племени: «Воины ворвались в город со всех сторон и овладели им. Они предали заклятью всё живое, что было в городе, – перебили мечом мужчин и женщин, детей и стариков, быков, овец, коз, ослов» (Нав. 6: 19–20).
Если верить поляку, современнику Колиивщины, видевшему взятие Умани своими глазами, гайдамаки относились к святыням католиков и униатов так, будто перед ними языческие идолы, «божки» враждебного народа. Расправляясь с поляками, расправились и с их святынями. Прежде всего повесили ксёндза. «Святые дары» топтали ногами или растирали руками, сыпали себе в трубки (вместе с табаком? или вместо табака?). Католическое распятие «повесили на веревке». Образ Богоматери кололи пиками, стреляли в него, топтали, приговаривая: «пусть он вас теперь защитит, вчера вы таскались по городу, ожидая от него спасения!» Статуи апостолов Петра и Павла сделали мишенями для стрельбы. Статую святого Иоанна привязали к лошади и некоторое время возили по городу, а затем обезглавили. Священные книги сожгли. Храмы были до такой степени ограблены, что там остались только покойники в гробах[702].
Евреи, понимая, что пощады ждать не приходится, заперлись в синагоге и отбивали атаки. Тогда гайдамаки расстреляли синагогу из трофейной пушки[703]. Поляки-современники оценивали общее число жертв уманской резни приблизительно в 12 000, в том числе 5 000 поляков (с женами и детьми) и 7 000 евреев (с женами и детьми)[704]. Зализняк на допросе утверждал, что убитых в шесть раз меньше – 2 000 шляхтичей, их слуг (в том числе и украинских) и евреев[705]. В любом случае, спор идет о количестве жертв, но не о самом факте резни, которую не отрицали ни поляки, ни евреи, ни сами гайдамаки.
