Мария Голованивская - Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских
Также, по мнению автора словарной статьи, душа занимает уникальное место в человеке, в системе его «составных частей». Она отождествляется с личностью человека, с его сущностью. Душа – это самое ценное в человеке, и с точки зрения его устройства, и с точки зрения этики. Душа – это то, что есть у живого человека, и то, чего нет у мертвого, таким образом, душа в каком-то смысле становится синонимом жизни. Именно поэтому, а также в силу этической ее ценности, душа становится предметом особой заботы человека, старающегося ее не замарать, уберечь, спасти.
С религиозной точки зрения, душа связывает человека с высшим духовным началом, это тот орган, при помощи которого человек ощущает мистический, потусторонний мир.
Душа и сердце человека представляются местами протекания неких процессов, оба органа также фигурируют как вместилища чувств. Сильные, неподвластные чувства часто сами приходят в душу человека.
Оба синонима сочетаются с прилагательными общей этической оценки, а также с конкретными прилагательными, характеризующими данный орган с точки зрения преобладающих в человеке чувств.
Оба синонима входят в сочетания, представляющие душу и сердце как материальные органы, которые описывают:
1) эмоциональное состояние человека;
2) эмоциональное воздействие на человека как физическое воздействие на данный орган;
3) изменение личности как изменение данного органа;
4) раскрытие подлинных чувств и желаний человека как раскрытие вместилища, в норме скрытого от посторонних глаз (НОСС).
Чтобы лучше увидеть не только смысловую, но также и образную его структуру, обратимся к сочетаемости этого слова. Мы говорим:
красота, чистота, благородство души; что-то закралось в душу; в душе родилось, пробудилось, росло что-то; в душе творится, совершается, происходит что-то; душа ликует, радуется, протестует, ожесточается; душа не на месте;
что-то по душе или не по душе кому-то; затаить что-то в душе; лезть в душу, плевать в душу; в глубине души; свет в душе;
чистая, невинная, благородная, мелкая, щедрая, добрая, кроткая, нежная, чуткая душа; запачкать душу;
душа полна любви, радости, душа переполняется чем-либо; на душе легко, тяжело; душа пуста;
трогать, пронзать, терзать душу, разрывать, всколыхнуть душу; душа грубеет, черствеет; излить душу;
открыть, обнажить душу; душа болит;
надрывать душу, лить бальзам на душу, лечить душу (СССРЯ, РМР, ССРЯ, СРС, СРЯ).
Из приведенной сочетаемости явственно видно, что душа в русском языке мыслится в пределах нескольких четко разработанных коннотативных образов.
Основные из них следующие:
1. Женский детородный орган. Душа ассоциируется с неким хранилищем жидкости, сосудом, колодцем: глубина души, душа полна, переполняется, душа пуста, мелкая душа, излить душу, наплевать в душу (ср. не плюй в колодец). Связь души с водной стихией позволяет усмотреть в русской душе хаотическое, докосмическое начало, связанное с женской, детородной функцией. Женское активно выражается в образе русской души: нежная, кроткая, чистая, непорочная, трепетная – женские признаки, девственные признаки, позволяющие также понять источники метафоры запачкать душу. С этим же, возможно, связаны также и выражения лезть кому-то в душу, надрывать душу, содержащие крайне негативную оценку таких действий, именно в силу того, что душа мыслится как интимный женский орган (слово душегуб применимо только к лицу мужского пола). Этот факт доказывается также и тем, как душа связана с идеей зарождения и рождения: в душе зародилось, родилось, росло, а также рассматривается как вместилище: душа полна, пуста, этому нет места в душе (вспомним Сергея Есенина: «Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней») и пр. Сюда же могут быть отнесены выражения открыть, обнажить душу. Душа как «нейтральный» внутренний орган, склонный к болезням, болезненности, описывается сочетаемостью «лечить душу», «лить бальзам надушу».
Отчасти этот же образ развивает и образ души, связанный с местом, где совершаются и протекают различные процессы: закралось в душу, что-то совершается, происходит в душе и пр., а также восприятие души как некой внутренней скрытой оболочки, которую можно рвать, терзать, пронзать и трогать, вследствие чего душа страдает, болит.
2. Хлеб, пар. Такая коннотация души четко обусловлена славянским мифом и дает продуктивный образ: душа черствеет, грубеет (ср. сухой, черствый человек – человек, у которого нет души, черствый хлеб – хлеб, из которого ушла влага). Вспомним о том, что по славянским верованиям душа питалась только паром от пиши, а на поминках часто на стол клали свежевыпеченный хлеб, чтобы душа могла полакомиться его испарениями (СМ).
3. Эмоциональная девушка, женщина. Эту коннотацию, возможно, следует связывать с коннотацией под номером 1 через расширение значения: душа радуется, ликует, поет, томится, рыдает и пр., однако сам этот образ никак не конкретизируется и описывается исключительно через эмоциональные человеческие проявления.
Из приведенного описания также хорошо видно, что душа – начало пассивное и часто страдательное (развитие первой коннотации), она не может самостоятельно совершать действия и не может быть использована человеком для совершения действий. В свете этого замечания становится хорошо видна функция духа по отношению к душе – начала высшего, независимого, мужского, активного, оплодотворяющего. Однако мы не будем здесь рассматривать это понятие, так как оно, с нашей точки зрения, никоим образом не может быть отнесено к воображаемым внутренним органам человека и не может описываться с точки зрения наивной анатомии. В заключение добавим лишь, что душа мыслится русскими как некий национально специфический орган: выражение русская душа – понятие целостное и разработанное в русской культуре, в то время как о французской или китайской душе мы никогда не говорим, с уверенностью используя в этом значении понятие национальный характер.
Мы уже упоминали о том, что совесть первоначально – «со-ведение, знание, разделяемое многими», следовательно, знание, которое лежит в основе коллективной оценки и коллективных действий. Это слово зафиксировано с XI века со значением разумение, понимание, знание, согласие, указание, чистота (ЭСРЯ). Слово это – калька с греческого, в отличие от другой кальки, французской conscience – сознание, со-знание – с латинского.
Различное происхождение этих двух слов, русского из греческого языка и французского из латыни, во многом объясняет существеннейшее расхождение их значений и употребления. Понятие совести – центральное в современном славянском мире и мифе и явно периферийное в романских языках, использующих для обозначения и совести, и сознания одно и тоже слово (conscience). В романские языки conscience пришло не из религиозных текстов, как в славянские, а из научных, где оно активно употребляется и по сей день. В обыденной речи слово сознание также используется, хотя и не слишком часто, но его значение никак не связано с христианскими догмами и идеями внутреннего арбитража и наказания за провинность.
В. Даль определяет русское слово совесть как нравственное сознание, тем самым невольно подчеркивая больший объем понятия сознания по отношению к совести: нравственное чутье или чувство в человеке, внутреннее сознание добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; способность распознавать качество поступка; чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла, невольная любовь к истине, добру, прирожденная правда в различной степени развития (ТС). Контексты, которые приводит В. Даль, помогают нам увидеть некоторые основополагающие особенности образного воплощения совести, существенно развитые в современном языке: робка совесть, пока ее не заглушишь; от совести (от Бога) не утаишь; угрызения совести: беззуба, а с костьми сгложет; совесть спать не дает; в ком стыд, в том и совесть (ТС).
В современной русистике о совести писали немало. Наиболее интересное, с нашей точки зрения, описание совести мы находим у Ю. Д. Апресяна в его статье «Образ человека по данным языка», воспроизведенной затем в его двухтомном собрании сочинений (12). Ю. Д. Апресян противопоставляет волю и совесть, считая, что первое – приведение в действие, второе – торможение. Мы не вполне разделяем такую оппозицию, полагая, что совесть также может служить стимулом к действию, равно как и воля может выражаться в целенаправленном торможении, в стимулировании недействия (например, в таких контекстах: имей совесть, верни ему деньги; но: напряги волю и не пей). Ю. Д. Апресян справедливо настаивает на том, что совесть – некое существо внутри человека, выполняющее роль строгого внутреннего судьи. Этот внутренний судья всегда нацелен на добро, обладает безошибочным чувством высшей справедливости и императивным началом.
