М. Гузик - Игра как феномен культуры
В пародийных тирадах и остротах «великого комбинатора», саркастически анализирующего нелепые поступки и высказывания различных персонажей, осмеиваются литературные и жизненные шаблоны, обывательская тупость, невежество и самомнение той среды, в которой развертывается его деятельность. Примеров можно привести много. Яркой пародией на буржуазный парламентаризм являются деятели старгородского тайного отделения «Союза меча и орала», созданного вдохновенной фантазией «сына турецкоподданного» для пополнения своего бюджета. Охваченные азартом игры в политику, затеянной Остапом, старгородцы, не дождавшись своего организатора, начинают делить мифические должности в будущем правительстве из «бывших», перебирая знакомых и родственников, ссорясь и предъявляя претензии к политическим взглядам друг друга: «Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, не было никого. Чарушников объявил себя «центром». На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит». Авторы прибегают к пародии, высмеивая театр Колумба, Ухудшанского и Яна Скамейкина.
Пародийная интонация присутствует в разработке таких игровых мотивов, как шахматный турнир («Двенадцать стульев», глава XXXIV) и составление ребусов, шарад, логогрифов («Золотой теленок», глава IX). Бурная деятельность «великого комбинатора», носящая жульнический характер, ярко раскрывается в организации шахматного турнира. Хотя Остап совершенно не разбирается в шахматах, он хочет извлечь максимум пользы из васюкинцев, готовых платить за необычное представление – «сеанс одновременной игры в шахматы на 160 досках» в помещении клуба «Картонажник». Свободно оперируя именами знаменитых гроссмейстеров того времени (Капабланка, Ласкер, Нимцович, Алехин, Рубинштейн, Тарраш, Видмар и др.) и шахматной терминологией (дебютная идея, эндшпиль, индийская защита, «перевод слона в испанской партии с в5 на с4»), он развертывает перед легковерными любителями ослепительные картины превращения Васюков в шахматную столицу земного шара со «стеклянным тридцатитрехэтажным дворцом шахматной мысли», фешенебельной гостиницей «Проходная пешка» и милиционерами, одетыми «в специальную шахматную форму (галифе в клетку и слоны на петлицах)».
Комический эффект достигается обыгрыванием в разных контекстах слова «конь». Остап предлагает васюкинским шахматистам превратить шахсекцию, находящуюся в управлении коннозаводством, в «Шахклуб четырех коней». Единственная, уцелевшая в городе будущего лошадь особым постановлением «была переименована в коня, хотя и считалась всю жизнь кобылой». Голодному Остапу хотелось есть до такой степени, что он «охотно съел бы зажаренного шахматного коня». В описании начала шахматного турнира соблюдается внешнее правдоподобие, но оно деформируется, обнажая смешные, карикатурные черты, с первого же хода «товарища гроссмейстера»: «Остап не баловал своих противников разнообразием дебютов. На остальных двадцати девяти досках он проделал ту же операцию: перетащил королевскую пешку с е2 на е4». Назвав «ферзя» «королевой», неправильно поставив коня, проиграв восемнадцать партий и украв с доски одноглазого шахматиста черную ладью, Бендер вынужден был спасаться бегством от разъяренных васюкинцев.
В «Золотом теленке» появляется колоритная фигура «почтенного ребусника» Синицкого, который никак не может вписаться в советский быт: ему не удается подвести «коммунистическую» идеологию под свои ребусы и шарады. С веселой усмешкой рассказывают авторы, как трудно давалась старику шарада на новое словечко «индустриализация». Привычно разделив слово на части, Синицкий «нанес на бумагу начальные строки:
Мой первый слог сидит в чалме,
Он на Востоке быть обязан.
… Ребусник походил по комнате и потрогал руками бороду. Вдруг его осенило:
Второй же слог известен мне,
Он с цифрою как будто связан.
С «Али» и «За» тоже удалось легко справиться:
В чалме сидит и третий слог,
Живет он тоже на Востоке,
Четвертый слог поможет бог
Узнать, что это есть предлог».
После неудачи со словом «бог» (в редакции не принимали шарад «с церковными выражениями») старик горестно восклицает: «Опять маху дал. Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая».
Комически обыгрывается составление «большого идеологически выдержанного ребуса», в котором Синицкий с трудом зашифровал эпохальный лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое»: «Первым долгом он набросал карандашом гуся, держащего в клюве букву «Г», большую и тяжелую, как виселица… Среди прочих загадочных рисунков был там нарисован куль, из которого сыпались буквы «Т», елка, из-за которой выходило солнце, и воробей, сидящий на нотной строке. Ребус заканчивался перевернутой вверх запятой».
В ткань авторского повествования органично врастают перифразы (носильщики – «вокзальные Ермаки Тимофеевичи», Брунс – «заклинатель гусика», Паниковский – «третий глупый дитятя лейтенанта Шмидта» и др.), игра слов («иностранцы… стали распоясываться», «… барка не стала колебаться и в полном соответствии с законами физики перевернулась» и др.), виртуозная стилизация. Например, основные этапы жизни Козлевича излагаются языком уголовного кодекса, который он «беспрестанно нарушал»: «И так как с детства его влекло к технике, то он всею душою отдался пункту «в» (тайное похищение чужого имущества, совершенное с применением технических средств или неоднократно, или по предварительному сговору с другими лицами, на вокзалах, пристанях, пароходах, вагонах и в гостиницах»). Вслед за авторами остроумные игры со словом ведет «великий комбинатор», речь которого пересыпана видоизмененными пословицами и поговорками («Пан или пропал. Выбираю пана, хотя он и явный поляк»), именами и цитатами из классики («Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо? Марк Аврелий?», «А ну, поворотитесь-ка, сынку!», «Они довольно часто сеют разумное, доброе, вечное» и др.).
В сцене случайной встречи Ипполита Матвеевича с гробовых дел мастером Безенчуком игра синонимов приобретает не только юмористическую, но и скрытую социальную окраску. Воробьянинов сообщает, что его теща умерла. В ответ Безенчук выдает «странную классификацию человеческих смертей», поразившую его собеседника:
«… Преставилась, значит, старушка… Старушки, они всегда преставляются… Или Богу душу отдают, – это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, значит, преставилась.
А, например, которая покрупнее да похудее – та, считается, богу душу отдает…
– То есть как это считается? У кого это считается?
– У нас и считается, у мастеров. У мастеров. Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели, не дай бог, помрете, что в ящик сыграли. А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить. А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся или ноги протянул. Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается. что дуба дают. Так про них и говорят: «А наш-то, слышали, дуба дал»…
– Ну, а когда ты помрешь, как про тебя астера скажут?
– Я – человек маленький. Скажут: «гигнулся Безенчук». А больше ничего не скажут.
И строго добавил:
– Мне дуба дать или сыграть в ящик – невозможно: у меня комплекция мелкая…».
Иными средствами создается игровое пространство в романе сатирика Воннегута, который как бы приглашает читателя вступить в созданную им литературную игру и предлагает ее условия – варианты игрового поведения своих героев: «… знаю, кто избрал Килгора Траута. Его избрал я сам. Я ему придумал кривые зубы… Я ему дал волосы и не разрешил стричься у парикмахера… Я приехал на фестиваль инкогнито. Я решил посмотреть конфронтацию двух человеческих существ, созданных мной, – Двейна Гувера и Килгора Траута… Я посадил за штурвал самолета полковника Лузлифа Харпера, того, кто сбросил атомную бомбу на Нагасаки». Самые обычные, будничные ситуации, сопровождаемые примитивными картинками, предстают как абсурдные, гротескные, противоестественные. Например, говоря о культе насилия в США, Воннегут рисует револьвер и дает предельно краткий, гротесково-иронический комментарий: «Револьвером назывался инструмент, единственным назначением которого было делать дырки в человеческих существах… В той части планеты, где жил Двейн, любой человек, захотевший иметь такую штучку, мог купить ее в местной скобяной лавке. У всех полицейских были револьверы. И у всех преступников тоже. И у людей, живших рядом с ними. Преступники направляли револьвер на человека и говорили: Отдай мне все деньги». И те, как правило, отдавали. А полицейские направляли револьверы на преступников и говорили: «Стой!» – или что-нибудь еще, смотря по обстоятельствам, и преступники, как правило, подчинялись. А иногда не подчинялись. Иногда жена так злилась на мужа, что вдруг пробивала в нем дырку. А иногда муж так злился на жену, что пробивал дырку в ней. И так далее».
