Поль Зюмтор - Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
Правительству удалось-таки запретить маскарады на Масленицу. Только риторики по деревням и некоторые дворяне при дворе в Гааге все еще отмечали этот день веселыми переодеваниями. Поэтому торжества сводились к поеданию блинов в тавернах, посетители которых на радостях оглашали, вернее, оглушали окрестности праздничным репертуаром из народных песен, одна другой скабрезней. В Дордрехте помимо пения сохранилась традиция особых танцев в честь этого события. В некоторых деревушках дети устраивали настоящий тарарам, носясь по улицам со своего рода «музыкальным инструментом» — вращаемым на палке горшком, который был обтянут пузырем.
На Троицу устраивались стрельба по голубям, танцы и пение. Кортеж из юношей и девушек, украшенных значками из позолоченной или посеребренной бумаги и увенчанных цветами и листьями, с песнями сопровождал через весь город «Божью невесту». Последняя выбиралась как королева красоты среди местных девиц и получала от общества белое платье, в котором и шествовала в окружении почетной свиты девушек, убранных таким же образом. По пути молодежь колядовала и на собранные средства отправлялась пить. Этот обычай сопровождался такими излишествами, а традиционные песенки настолько шокировали моралистов, что на протяжении века шествие на Троицу в большинстве городов было запрещено.
Вечером 11 ноября во всех голландских домах отмечали память святого Мартина.{140} Семья собиралась вокруг ярко освещенного стола. Ели блины, мушмулу, жареного гуся, пили молодое вино, припевая, как издавна повелось:
Святой Мартин! Святой Мартин!
Сегодня тесто, завтра блин!
Затем молодежь с бумажными фонариками в руках высыпала на улицы, горланя песни, и стучалась в двери богачей, выпрашивая поленья, из которых складывала веселый костерок. Ребятишки бросали в пламя корзинки мушмулы, каштанов и лесных орехов…
День святого Николая считался детским праздником. Он отмечался как минимум уже с XIII века и связывался с древней магией, которую символизировало появление подарков в носках, подвешенных в каминной трубе. С раннего утра до позднего вечера дети из близлежащих домов трудились у булочника, наклеивая украшения из серебряной фольги на традиционные пряники. Затем, как водится, ели, пили, танцевали и пели:
Николай, святой угодник,
Ты скачи к нам в Амстердам.
От яблони Оранского
Близко пали яблочки.
Тут много знатных кавалеров
И богатых милых дам
От шика своего барского
Носят двойные рукавчики.
Здесь красавице прелестной
Я свою любовь отдам.{141}
Эти сборища нередко поднимали такой гвалт, что кое-где власти были вынуждены потребовать от родителей шалунов, чтобы те запретили своим отпрыскам в них участвовать. В Рюнсбурге все население сбегалось поглазеть, как крестьяне выгоняют коров пастись на луга. При этом бесплатно раздавали молоко и выпечку. В Рюнсатервуде глашатай сзывал детей младше четырнадцати лет и стариков старше семидесяти. Они направлялись на склон Вассенарской дюны, где их ждали семь больших ведер парного молока и пятнадцать дюжин сладких сухарей. По всей стране обитатели домов престарелых и сиротских приютов в этот день имели право на свою порцию лакомств — белую булку и подкрашенный сахар.
Майский праздник восходил к еще более древним языческим традициям. Вечером 30 апреля на площади устанавливалось «майское дерево», украшенное коронами, серпантином, позолоченными веточками и девизами. Утром 1 мая городская молодежь, одетая во все зеленое, собиралась вокруг дерева и с песнями водила хороводы. Пили. Молодые люди из хороших семей посылали друг другу подарки и поздравления. Много пели. Книготорговцы продавали сборники «майских песен». Вечером город зажигал огни, все высыпали на улицы, и в веселой неразберихе праздник длился допоздна. В Гааге торжества носили официальный характер. В парадном шествии проходили члены дома штатгальтера. Ставилось не одно, а несколько майских деревьев, посвященных Генеральным штатам Голландии, правительству Соединенных провинций и различным принцам из рода Оранских.
В большинстве городов существовали собственные обычаи, в связи с которыми возникали местные праздники. Так, в Амстердаме и его окрестностях отмечали «лёйлак» (luylak). На заре, в последнюю субботу перед Троицей, стайки ребятишек неслись по улице в венках из зеленых листьев и поднимали невообразимый шум, чтобы разбудить заспанных горожан, стуча в двери, кидая камешками в окна домов и выкрикивая стишки более или менее оскорбительного содержания:
Лёйлак!
Вставай тюфяк,
Спальный матрас,
Что в 9 часов
Не продерет глаз.
Иногда расшалившиеся подростки разбредались по окрестностям, делились на противоборствующие группы и дрались или устраивали набеги на деревянные мельницы, многочисленные в том краю, и портили сооружения. Муниципалитет Амстердама был вынужден приказать не открывать в этот день ворота до шести часов. Необходимость частого вмешательства полиции привела к тому, что празднование ограничилось пением куплетов.
Все в том же Амстердаме всю первую неделю сентябрьской ярмарки детям разрешалось входить в здание биржи. Мальчики отправлялись туда утром настоящей процессией, с флейтами и барабанами, и играли весь день напролет, за исключением двух часов, оставленных для ведения дел. В День святого Иова роттердамская молодежь отправлялась в деревню Скхондерло, славившуюся обилием шинков, где поднимала невозможный гвалт. Эдикт 1625 года положил конец этой традиции. Во Фрисландии, в ночь святого Сильвестра, компании молодых ребят шатались по улицам, хватая все, что попадалось под руку — инструменты, тележки, — и в общей суматохе меняли добытые предметы местами или прятали…
Как и по сей день, 3 октября лейденцы отмечают годовщину освобождения своего города. Этот патриотический праздник, который единственный имел четко установленный день, отличали ритуалы гастрономического характера — хьютспот и сельдь. Зато крупные исторические события или дипломатические успехи сопровождались рядом чрезвычайных торжеств, иногда принимавших грандиозный размах, как в 1638 году, при встрече королевы-матери Марии Медичи в Амстердаме. Шествия гильдий, военные парады, флаги — муниципальные власти впервые принимали у себя «настоящую королеву». Тщеславные амстердамские выскочки видели в этом визите признание их успеха. От радости у них кружилась голова. Городская милиция наняла художника, чтобы тот запечатлел на стенах зала собрания парадный кортеж в тот знаменательный день. И в 1642 году, когда английская королева прибыла представить свою дочь ее жениху — Вильгельму II, и в 1689 году, при коронации Вильгельма III королем Англии, и в других случаях на протяжении почти всего века Амстердам брал на себя расходы по представительству Республики при дворах европейских монархов.
Во время визита Морица Нассауского в Амстердам в 1618 году, после ареста Олденбарнефельде, риторики поставили ряд аллегорических пантомим, в которых обыгрывались почетные титулы принца; затем проследовал кортеж повозок, отдававший дань Семи провинциям; и наконец, были даны «живые картины», представлявшие некоторые великие события не столь отдаленной национальной истории. Вестфальский мир отмечался по всей стране необычайно пышными торжествами — публичным чтением поэм, исторических рассказов, украшением зданий, знаменами, трубами, колокольным звоном, пиршествами, молитвами и салютом. На Соборной площади в Амстердаме была представлена аллегорическая пантомима, в которой принца окружали Мудрость, Осторожность, Справедливость и Смелость; Мориц Нассауский оказался Нумой Помпилием, Фредерик-Хендрик — Ганнибалом, а Вильгельм II — Августом. Всюду горели праздничные огни. Такого рода торжества всегда сопровождала иллюминация. Ею обычно отмечали победы армии принца. Зажигались пучки хвороста, горшки со смолой или даже гудроном, несмотря на серьезную угрозу пожара. Богачи иногда устраивали иллюминации и фейерверки в своих личных садах.
ЯрмаркиНемногие традиции так глубоко укоренились в душе нидерландца, как ярмарки. Вильгельм III, став королем Англии, передал однажды бразды правления (вместе с 200 тысячами гульденов за беспокойство) своим лондонским приближенным, чтобы, сбросив с себя путы власти, поспешить на ярмарку в Гаагу. Раньше, бывало, он отправлялся туда со всем своим двором. Принцы и принцессы, высокопоставленные чиновники и офицеры мешались с толпой в едином радостном порыве. В 1654 году, в напряженнейший момент англо-нидерландского кризиса, Ян де Витт, на которого были возложены самые тяжелые общественные обязанности, обсуждал на ярмарке политические вопросы прямо возле лавки продавца вафель.
