Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Книга не задавалась целью утешать религиозными смыслами и предлагать безусловные высшие этические императивы. Она навязывала волю художника, как правило, далекую от патриархальной нормы и непременно в провокационном виде. У защитников книги на вооружении найдется немало доказательств тлетворного влияния ТВ. При этом забываются многочисленные факты дурного влияния книги на читателя.
Как показывает история взаимоотношений читателя с книгой, можно сделать не поспешный вывод, что зло, исходящее от литературы было не менее очевидным, чем опасность, идущая от ТВ. Ограничимся хрестоматийными примерами: многочисленные самоубийства поклонников Вертера после публикации гётевских «Страданий», или вызвавшая не единичные подражания гибель Есенина, певца берез и печали.
Можно обратиться к иному типу примеров, вспомнить высочайшую оценку В. Лениным романа «Что делать?» и повести «Палата № 6». Если экстраполировать логику критиков ТВ на этот сюжет, можно заявить, что в революции и последующих бедствиях виноваты Чернышевский и Чехов. Абсурд подобных умозаключений очевиден.
Если у людей отбирают надежду, вместо нее остается пустота. У некоторых ее заполняет злоба и ненависть. И тогда возникает угроза насилия. Так было и в дотелевизионную эру. Обвинять во всем ТВ принципиально неправильно. Не следует допускать опасных преувеличений.
Книга относится к пессимистическим проектам культуры. Даже утверждая ту или иную идею, она представляет ее в драматических коллизиях; персонажи обнадеживаются, разочаровываются, печалятся, расстаются, умирают.
Книга приучает человека прибегать к эстетике страдания чаще, чем обеспокоенный здоровьем обыватель обращается к услугам дантиста. ТВ приглашает зрителя в мир, который создан на основе более сбалансированной расфасовки идей и образов. ТВ вносит в жизнь обаяние веселой картинки и энергию оптимизма, которых так не хватало письменной культуре. Однако нет ничего наивнее утверждения, будто ТВ – это исключительно веселье. Отстаивать мысль об исключительной степенности книги столь же сомнительно, книга по своей природе не менее карнавальна. Поиски правильных идей книжными героями – это своего рода идеологический карнавал. Полифония в романах Достоевского играет ту же роль, что и потасовка на ТВ. Крамольные мысли героев ТВ и уголовные идеи книжных персонажей указывают на общую направленность столь различных источников знаний и информации – они ищут вселенский ответ на каждый ничтожный вопрос, задаются целью обнаружить в микроскопическом грандиозный бытийный масштаб.
Мир, представленный в книге, непременно отмечен драматизмом существования и идеей непреложности одиночества. Писательские мироконцепции основывались на трагической рефлексии, на преодолении границ между традиционным мнением и революционной идеей. Книга учила умирать, и лишь в редких случаях действовать. В этом смысле книга редко когда была помощником читателю в акте приятия действительности. Писатель передавал экстремистский опыт некоего условного социально-психологического бытия, отметим, опыт, имеющий весьма косвенное отношение к банальной обывательской реальности.
Социологическое литературоведение сделало все, чтобы доказать распространенность в действительности разного рода экзотических типов, таких как Чайльд Гарольд, Печорин и т. д. На самом деле пресловутая «типичность» литературно-экспериментальной разочарованности очевидно преувеличена.
Гипертрофированная тоска, предлагаемая книгой читателю в качестве эталонного поведения, имеет мало общего с действительностью. Литературная распространенность указанных типов объясняется печальной биографией самих писателей, верностью традиции драматизировать реальность, литературной модой, интересом к жанру психологического повествования и еще многими и многими обстоятельствами, не имеющими касательства к реальной жизни. Уравнивание книги с действительностью при всей своей привычности относится к разряду традиционных социокритических заблуждений. Никому, к примеру, не придет на ум делать историю Робинзона Крузо инструкцией к социальному применению, доказывать, что эпоха Дефо изобиловала подобными персонажами. Относительно Гарольдов и Печориных – здесь для социологов от литературоведения вопрос решен: эпоха была такой бездуховной и такой безнравственной, что молодые люди бросились печалиться во все тяжкие.
Телевизионный карнавал стремится хоть отчасти компенсировать зрителю тяготы реальности. Каждый человек соскучился по радости, но проблемы не отпускают. С озвучиванием обширнейшего каталога хлопот, у книги дело всегда обстояло великолепно – полный не иссякающий комплект, и вселенских вопросов хоть отбавляй, а вот с ответами того же вселенского масштаба у книги как-то редко выходило. Проблем набиралось несметное множество, но как их разрешить, писатель, как правило, не знал. И поэтому ему приходилось прибегать к радикальным мерам: смерти Печорина, Базарова отмечены авторским незнанием бытийных перспектив главных персонажей и неведением путей их разрешения.
ТВ тоже не знает, как решить эти проблемы, но оно отчасти справляется с помощью экстенсивной подачи самого разнокачественного материала. ТВ объявляет войну социальной ипохондрии, удовлетворяя потребность человека в сенсациях, выдавая банальное событие за открытие Архимеда, как математическое озарение Пуанкаре, как невыразимые страдания Селина. ТВ добивается необходимого врачующего эффекта, растворяя сиюминутное в глобальном, соотнося надвременное с каждодневным.
Буква печатной истины подразумевала эстетику медленного восприятия, диктовала обязательное осмысление и переживание прочитанного. ТВ отмечено иной направленностью воздействия. Синкопический стиль ТВ ориентируется на динамичный темп подачи материала. При этом ТВ не смущает факт несовпадения миниатюрного временного формата передачи с грандиозностью вскользь высказываемых идей – формат диктует свои законы. И не только формат ТВ, но самая клиповая эстетика современной культуры. Можно как угодно иронизировать над ней, критиковать ее, но это данность цивилизации, с которой пора смириться.
Восприятие книги допускало возможность отложить ее в сторону, осмыслить прочитанное, отдохнуть от диктата авторской воли, признать правоту писателя или поспорить с ним. Кажется, что ТВ не дает ни малейшей возможности для подобной инициативы. Богатое многообразие предлагаемого материала заставляет зрителя бродить по каналам в поисках еще более многообразного богатства. Это только кажется, потому что постмодерн сопровождает акт восприятия голубого экрана памяткой.
Книга воспринималась в качестве очень обстоятельного и нешуточного источника знаний. Книга ориентировалась на воспитание читателя. Дидактический пафос и капитальное изложение истин подразумевали ученическую позицию читателя по отношению к идеям, проповедуемым писателем. Даже юмористические или сатирические произведения предлагали мир в осмысленных глубоких аллегориях мира.
О народности ТВ
В этом смысле ТВ демократично. Оно привечает всех без каких-либо ограничений, условий и обязательств. Литература настаивала на своей значимости в качестве алгебры духовной дисциплины. Мнения-афоризмы писателей собирали, хранили, как гербарии, изучали, как изящно разыгранные шахматные партии, припрятывали до удобного случая. Репризы юмористов общедоступны и сразу же проникают в народ.
Информационное многообразие ХХ века делает человека слишком пресыщенным, чтобы можно было ограничиться привычной едой культуры XIX века. Человек не желает вкушать печальную классику, приправленную специями психологизма, усиленного безрадостной подливой социологической критики. ТВ делает обывателя чрезмерно разборчивым, чтобы ограничить свой рацион тем, что предлагалось классической культурой. Обыватель слишком пресыщен обещаниями словесности и избалован обилием гастрономических предложений ТВ.
В телевизоре жизненный мир открывается не как серьезная трансцендентальная реальность или горизонт перспективы, а как картинка, где все говорят, обсуждают, поют и пляшут. Скомканная цивилизацией до невнятности самобытность зрителя нуждается в развлечении. ТВ изобильно предлагает картинки, приводящие к всеобщему дионисийскому экстазу, к заразительному взрыву желаний и новых потребностей. ТВ не столько формирует зрителя, сколько потворствует ожиданиям сформулированной цивилизацией новой конфигурации Я, чья активность стимулируется оргиастической природой социальной мифологии.
ТВ – детище цивилизации. Его аудитория – кажущаяся анонимной сумма людей с архитектурой восприятия, устремленной к общему базовому уровню мечты, компетентности, потребности. Человеку предлагается проект не-его жизни, выдаваемый под видом безальтернативной реальности каждого. Личная надобность в чем-либо вытесняется потребностями чего-то несравнимо большего, чем отдельный человек; уникальность восприятия заменяется слепой доверчивостью жить не-своими проблемами, отмеченными ощущением присутствия на нескончаемом карнавале.
