Мирон Черненко - Красная звезда, желтая звезда. Кинематографическая история еврейства в России 1919-1999.
Кстати сказать, этот персонаж в иных костюмах и в иные эпохи появляется в таких неожиданно оказавшихся рядом лентах, как сумрачный исторический фильм «Гойя, или Тяжкий путь познания» (режиссер К. Вольф, 1971, по одноименному роману Лиона Фейхтвангера, совместно с ГДР), в одном из эпизодов которого идет речь о пытках и казнях марранов — иудеев, принявших христианство, но продолжавших тайком отправлять традиционные обряды, и веселой, почти фарсовой экранизации «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова (реж. Л. Гайдай, 1971), где появляется целый букет самых разнообразных еврейских персонажей — нэпман Кислярский (Готлиб Ронинсон), застенчивый воришка Альхен (Григорий Шпигель), инженер Брунс (Владимир Этуш), одноглазый шахматист (Савелий Крамаров), с необыкновенным актерским куражом демонстрирующих на экране давно забытые «хохмы», ужимки, антраша и прочие атрибуты одесского скоморошества — «шмонцеса» и плебейского «пуримшпиля».
В комедийном жанре кинематографу позволялось многое из того, что в жанрах серьезных было уже просто немыслимо. Так, в «Мимино» (режиссер Г. Данелия, 1977) ни с того ни с сего, безо всякой видимой связи с сюжетом, появляется пронзительно печальный эпизод случайного телефонного разговора героя с неизвестным ему грузинским евреем из Тель-Авива, недавним эмигрантом из Грузии, тоскующим по одной из своих исторических родин. Эпизод, который заканчивается песенным дуэтом так и не увидевших друг друга людей.
Напомню, шел семьдесят седьмой год, один из самых «антисионистских» годов безвременья, а в открытом кинотеатре в Пярну, где я смотрел этот фильм и где отдыхали со своими еврейскими детишками множество еврейских мам и бабушек, вдруг стало непривычно тихо, словно на похоронах, и песня Бубы Кикабидзе закончилась общим вздохом только что чужих друг другу людей. И дело было, наверно, не только в жанре, но еще и в том, что грузинское кино в те годы пользовалось некой странной идеологической экстерриториальностью и ему тоже было позволено многое, маловероятное в остальных советских республиках.
В этом комедийном ряду можно было бы назвать и другие картины, однако в целом создается вполне устойчивое ощущение, что советский экран в этот период как бы добирает остатки, последки того, что было заявлено в предшествующую эпоху, но по разным причинам не было осуществлено вовремя, подбирает торопливо и без особого восторга, исключительно в силу инерции в тех тематических и жанровых уездах черты оседлости, которых еще не коснулось насильственное идейно-тематическое планирование из центра.
Завершает свою трилогию о неуловимых Эдмонд Кеосаян, и в фильме «Корона Российской империи, или Снова неуловимые» обнаруживаются не только непременный Борис Сичкин в роли куплетиста Бубы Касторского, но и Григорий Шпигель в роли фотографа и В. Файнлейб в роли часовщика.
Возвращаясь к сказанному несколько выше, было бы любопытно просто перечислить, одну за другой, типичные еврейские профессии, выступающие на экране: ко всем прочим специфическим занятиям, отмеченным в пассаже, посвященном «феномену Геллера», добавлю еще и ремесло портного — актер А. Бениаминов («Дела давно минувших дней», режиссер В. Шредель, 1972), капельмейстера — сам Геллер («Венок сонетов», режиссер В. Рубинчик, 1976), директора магазина — Готлиб Ронинсон («Лекарство против страха», режиссер А. Мкртчян, 1978), бухгалтера — он же («Ответная мера», режиссер В. Костроменко, 1974), лаборанта — он же («Афоня», режиссер Г. Данелия, 1975), дантиста — Борис Левинсон («Целуются зори», режиссер С. Никоненко, 1978, по повести Василия Белова). Здесь нельзя не сказать, что представления писателя и режиссера о евреях не поднимаются выше представлений их героев, почерпнутых из еврейских анекдотов. Пиком еврейской профессиональной карьеры можно считать профессию врача (Борис Яковлевич в исполнении Михаила Иоффе, фильм «Мой друг дядя Ваня», режиссер В. Квачадзе, 1978). Под эти профессии в результате жесткого естественного и искусственного отбора сложилась целая труппа актеров с соответствующей внешностью и повадками. К названным можно добавить Льва Лемке — работник детского эвакопункта в фильме Д. Салимова «Ленинградцы — дети мои» (1980) и дядя Илья в картине В. Стрелкова «Подвиг Одессы» (1985), Илью Рутберга — «Влюбчивый» в «Ты — мне, я — тебе» А. Серого (1976), Анатолия Равиковича, Григория Лямпе в «Петровке, 38» Б. Григорьева (1980), а также актеров, внешность которых требовала расовой расшифровки в каждом конкретном случае — Бориса Иванова, Бориса Новикова, Эрнста Романова.
И это естественно, ибо после ликвидации еврейской театральной жизни в конце сороковых годов прошло уже более двух десятилетий, и найти молодого еврейского актера или даже исполнителя средних лет становилось все труднее и труднее, тем более что немногие прорвавшиеся на экран в эти годы — примеры Льва Вайнштейна и Льва Круглого особенно показательны — были вынуждены либо эмигрировать, либо уйти в глубокую театральную защиту.
Пожалуй, только Зиновию Гердту удавалось в эту пору преодолевать несформулированный вслух «запрет на профессии», причем в самых неожиданных по духу картинах, назову лишь роль профессора в картине Василия Шукшина «Печки-лавочки», в которой он, правда, персонифицирует враждебную простому герою фильма городскую культуру и цивилизацию, однако важность его персонажа здесь несомненна хотя бы по этой причине. Впрочем, как правило, и ему доставались профессии школьного учителя («Ключ без права передачи», режиссер Д. Асанова, и «Розыгрыш», режиссер В. Меньшов, обе — 1976), пенсионера (снова у Асановой в фильме «Жена ушла», 1979), человека без определенных занятий («Особо опасные», режиссер С. Мамилов, 1979), администратора («Военно-полевой роман», режиссер П. Тодоровский, 1983), директора цирка («И вот пришел Бумбо», режиссер Н. Кошеверова,1984), концертмейстера («Герой ее романа», режиссер Ю. Горковенко, 1984).
В любом случае все это были роли эпизодические, не сюжетоопределяющие. Лишь однажды Гердт сыграл одну из самых существенных еврейских ролей на советском экране начала восьмидесятых годов. Сыграл в фильме, где была неожиданна не только роль Гердта, но и сам фильм, сценаристом и режиссером которого был Яков Сегель, сентиментальный и романтичный певец Великой Отечественной войны и боевого братства. Сегель просто по определению не мог задумать и совершить ничего противуправительственного, а в связи с героическим военным прошлым и чудесным возвращением из мертвых после автокатастрофы ему многое прощалось. Картина называлась «Я вас дождусь» (1982) и вроде бы к еврейской проблематике не должна была иметь отношения и не имела бы, если бы не линия персонажа по имени Аркадий Лазаревич, старого, несчастного и одинокого еврея, которого подобрала новая жиличка квартиры, где перед войной проживал юный лейтенант Миша Капустин, заглянувший сюда на обратном пути из госпиталя на фронт. Однако по причине мощного актерского темперамента Гердта фильм оказывается вовсе не о лейтенанте, а об Аркадии Лазаревиче: все разговоры за столом вертятся вокруг его судьбы, вокруг неизбывных его воспоминаний о том, что вся его семья, все друзья и соседи были расстреляны гитлеровцами в общем рву, что сам он чудом остался в живых и бродил по миру, пока его не приютили добрые русские люди — тринадцатилетняя девочка Нина и ее мать, которая так и не появится в сюжете.
Картина Сегеля неожиданна не только своим еврейским мотивом, но вообще драматургией своей — на экране не происходит ровным счетом ничего, сидят люди, пьют чай, танцуют, молчат, слушают патефон, вспоминают. Потом расходятся. А над всем этим обыденным, будничным, неторопливым военным застольем — трагедии войны, трагедии людей, в том числе та, к которой так боялся прикасаться советский кинематограф все эти годы. И к которой, то ли по наивности, то ли по незнанию законов игры прикоснулся Сегель — пусть не впрямую, пусть отраженно, но одним из немногих вспомнивший с экрана о Холокосте, о Катастрофе советского еврейства именно как еврейства, а не только как части советского народа…
Еще одним из режиссеров той поры, о котором следует сказать в связи с нашей темой, была Лариса Шепитько, экранизировавшая повесть Василя Быкова «Сотников». Фильм назывался куда метафоричнее — «Восхождение», и в числе других персонажей картины, восходящих на Голгофу, была маленькая еврейская девочка Бася в пронзительном исполнении Виктории Гольдентул, выданная оккупантам кем-то из жителей этой белорусской деревни. Впрочем, и этот мотив, даже в самом метафорическом его исполнении, продолжения в отечественном кино не имел.
Возвращаясь к запретам и «дозволениям» на профессии, нельзя обойти такую типично «еврейскую» профессию, как игра в шахматы, однако и это происходило в несколько специфической форме: в фильме, выстроенном по биографии единственной в ту пору «арийской» надежды советской шахматной школы, Александра Котова, выступают под собственными именами Михаил Таль, Юрий Авербах, Марк Тайманов, оттеняющие и благословляющие на ратные подвиги за столом юного представителя «коренной национальности», как бы сознательно отходя на второй план при появлении новой надежды отечественного спорта («Гроссмейстер», режиссер С. Микаэлян, 1972).
