Пьер Грималь - Цивилизация Древнего Рима
Заметно, как постепенно Лукан приходит к более отчетливому пониманию политических последствий стоического идеала. В его глазах личность Катона Утического (столь прославляемого Сенекой) приобретает особое значение в споре, который завязывается между старыми республиканскими формами и новым миром, о возникновении которого повествует поэт. Катон становится арбитром, подобно тому как ими являются боги при определении судеб мира. Добродетели Катона возвышали его над остальными людьми: именно образ Катона вдохновляет поэта, как он вдохновлял Сенеку и других стоиков, став жертвами тирана, изменившего идеалу своей молодости.
В обновленном Риме, которому суждено было родиться в год «Трех императоров»[258], «Фарсалия» могла оказаться «Энеидой» возрожденного сенаторского режима. События опровергали мечту поэта, но сама поэма навечно сохранилась как источник нравственного вдохновения, свидетельствующий о римском величии, опровергая тех, кто обвинял Рим в упадке и укоренившейся коррупции.
Невзирая на различия, изменения во вкусах, противостояние принципов, можно видеть, что Энний и Лукреций, Вергилий и Лукан оставались верными своему призванию в осмыслении величайших проблем города и мира. Можно также отметить, до какой степени латинская поэзия пропитана религиозными представлениями. Лукреций большое место отводит богам, но признает их важнейшую роль в общении с людьми посредством видений как образов высшего Блага; гимн Венере в начале его поэмы является одной из наиболее трогательных страниц. Лукан в «Фарсалиях» также сумел избежать обращения к сверхъестественным традиционным образам, чтобы разглядеть в исторических событиях волю Судьбы и действие Провидения. Наиболее возвышенные формы римской мысли неотвратимо приходили к размышлению и молитве.
Секстиев и мистический пифагореизм Сотиона[259]. Вслед за ними он научился презирать низменные ценности и не удовлетворяться так называемыми общепризнанными ценностями. Высокоодаренный, возможно, он подчинился бы обычаю и сделал официальную карьеру (и в этом ему помог бы возраст), пробовал бы себя в разнообразных литературных жанрах как любитель, если бы Фортуна не вмешалась в его предназначение. Сенека внезапно заболел в тот момент, когда должен был серьезно начинать свои первые магистратуры. Ему пришлось провести долгие годы в Египте, где он познакомился с александрийскими кружками, которые тогда пересекались с различными философскими и религиозными течениями. Это культурно обогатило его. Возвратившись в Рим, он приобрел репутацию знаменитого мастера красноречия, участвовал в придворных интригах, что после прихода к власти Клавдия под влиянием Мессалины[260] в конце концов привело к его изгнанию на Корсику. Там в тишине изгнания, которому он вначале не хотел безропотно подчиниться, он постепенно отказывался от всего, что составляло его жизнь. И когда его призвала Агриппина[261] (к тому времени она занимала место Мессалины рядом с Клавдием), он совершенно искренне отрекся от того, что не имело отношения к изучению и практике философии. Он не мог отказать в просьбе своей покровительнице и принял на себя заботу о нравственном воспитании юного Домиция Агенобарба, который вскоре стал править под именем Нерона. Как наставник принца в юности он после смерти Клавдия осуществлял нечто вроде регентства, управлял империй от имени своего воспитанника, бесстрашно решая тяжелые проблемы внешней политики, предлагая административные меры и законы, которые в течение пяти лет правления Нерона обеспечили гармонию между молодым государем и его народом. Сенека, официально придерживающийся позиций стоицизма, опирался на своих последователей в сенате. Но вскоре Нерон, достигнув возраста, когда мог править сам, отбросил принципы наставника, и Сенека, который надеялся реализовать мечту Платона — сделать философию сферой интересов государства, должен был признать себя побежденным. Он был обвинен в связи с заговором Пизона и вскрыл себе вены. Сенеке представилась возможность подвергнуть испытанию свои философские принципы. То, что считалось схоластическими спорами, благодаря ему стало фактической реальностью. Его произведения свидетельствуют о его духовном развитии, о его сомнениях и верности своим убеждениям, несмотря на обстоятельства Сенека с энциклопедическим размахом излагал научные проблемы в своем трактате «Натурфилософские вопросы», он писал и о географии, но это его сочинение до нас не дошло. Он всегда стремился глубоко изложить порядок мира и постичь план творения, который, как он считал, подчинен Провидению; он был уверен в том, что обладает истиной, был одержим желанием убедить в этом других и поделиться мудростью — единственным средством достижения человеческого счастья. Его хорошее для того времени образование и страсть наставлять обязывали Сенеку сочинять трактаты о нравственности в виде диалогов, адресованных другу или родственнику, где автор сохраняет за собой ведущую роль и где собеседник никогда не берет слово прямо, он лишь подает реплики, необходимые для продолжения диалога.
Сенека не слишком заботится о литературном совершенстве, только об истине. На самом деле он был достаточно талантлив, чтобы выразить свою мысль и облачать ее в красноречивую форму. Его философские постулаты и их развитие на основе старых формул стоической школы обновляются в духовном опыте исключительной остроты.
Стиль Сенеки (столь далекий от цицероновского периода[262]) оказывается в такой же степени методом мышления, как и формой письма. Понятно, что вокруг него сформировалась школа молодых людей, жаждущих обновления, бунтующих против эстетики (ставшей для них банальной) великой классической прозы. Сенека среди них был удостоен всеми знаками уважения. Прозаик поразительной силы, он писал и стихи, но этот его талант не стоит внимания. Его трагедии, которые сохранились, на современный взгляд кажутся предназначенными не для сцены, а для чтения. Однако они, вполне возможно, предназначались для сцены и, конечно же, с этой целью создавались. Эти трагедии так же исполнены богатого содержания, мысли, что и его диалоги и письма о нравственности. Конечно же, молодой Нерон был очарован этой исключительной легкостью и строгостью, которыми отмечены и произведения Лукана, контрастируя с некоторой прямолинейностью у Персия. Но литературной школе Сенеки не суждено было существовать долго. С эпохи Веспасиана Квинтилиан стремился вернуть молодых к почитанию традиционных принципов классицизма, которые способствовали, хоть и ненадолго, упадку латинской литературы.
Среди великих творческих созданий эпохи Нерона следует назвать роман Петрония «Сатирикон», о котором не стоит слишком сожалеть, что он предстал перед нами в неполном виде.
Впервые в античной литературе автор рассказывает в прозе о приключениях персонажей, которые не являются героями легенд или истории. Это персонажи — современники автора: два недоросля, сбежавшие из школы, бродяжничают в Южной Италии и живут чем и как придется; богатый сириец, преисполненный тщеславия в той же степени, что и простодушия; развратные и влюбленные женщины, простой народ, который часто посещает общественные места, портики и трактиры от Неаполя до Тарента. Старый латинский реализм получил здесь талантливое художественное выражение: свободный дух, постигающий картину мира, способность не быть одураченными видимостью и презирающий правила приличия.
Спустя несколько лет подобный взгляд проявляется и у Марциала, «Эпиграммы» которого раскрывают перед нами Рим эпохи Флавиев; написанные легкими стихами, они представляют и карикатуры, и тонкие образы, и пикантные анекдоты, интерес к которым как к документальному описанию нравов современного автору Рима неисчерпаем.
Современник Марциала Ювенал напоминает о страстности Персия. Он писал «Сатиры», но под его рукой старый национальный жанр утяжелен риторикой, они лишены той легкости, которую демонстрировал Гораций. Кажется, будто жизненная сила истощается, несмотря на богатство формы. Ювенал слишком поздно хотел, чтобы Рим оставался в эпоху Траяна и Адриана таким же, каким он был во времена Августа.
И если некогда латинская литература была только италийской и выходила в какой-то степени за рамки римской общины, то теперь ситуация была противоположной: императорский Рим, впитывающий восточные влияния, приводил в замешательство тех писателей, взгляды которых на мир нам представляются исключительно ограниченными. В этом отношении Ювенал (уроженец Аквинума в Кампанье) не отличается от Тацита или Плиния Младшего, которые тоже были италиками, выходцами из провинции, с ее ограниченностью и односторонностью. «Анналы» Тацита, написанные им в зрелом возрасте, показывают историю царствований, сменявших друг друга от Тиберия до Нерона, и все они описаны без малейшей симпатии (история Светония[263] идет от Цезаря и доводит до Домициана). События свершаются людьми; побудительные причины происходящего пытался дать Тацит, предпочитая выбирать изо всех возможных мотиваций поступков людей самые низменные. У него есть и другие оценки человеческой природы. История для него — драма, в которой противостоят представители сенатской аристократии и окружение принцепсов; желание служить государству, с одной стороны; с другой стороны, зависть, жадность, придворные интриги — о них историк подробно, с удовольствием рассказывает. В истории Тацита мало ощутим подлинный масштаб проблем империи, основная тяжесть которых давила на провинции, и, чтобы понять истинное положение дел, именно к изучению этих проблем прилагают усилия современные историки. Тацит смотрит на историю династии Юлиев — Клавдиев с точки зрения старых категорий, которые имели ценность, когда Рим был маленьким поселением, мучимым борьбой партий, заговорами, коалициями знатных семейств. В этом отношении его взгляды в значительной мере устарели. Он сохраняет «республиканские ценности», однако прекрасно понимает, что императорский режим является необходимостью. Такая позиция была интеллектуально удобной. Его критика принципата Юлиев — Клавдиев еще более непримирима еще и оттого, что она обращена против режима, уже отдаленного во времени, официально осужденного политической доктриной Антонинов[264].
