Андрей Михайлов - Средневековые легенды и западноевропейские литературы
Это последнее воинское свершение Гильома является продолжением, развитием подвигов, описанных как в первой половине «Монашества» (эпизод с Синагоном и др.), так и в «Песни о Гильоме» (разгром мавров после их временной победы при Ларшане). Здесь уместно отметить сходную тональность обоих произведений, хотя время их возникновения различно. Обе поэмы окрашены в мрачные, трагические тона, хотя и завершаются полным торжеством героя. Погибают близкие и друзья. Стареющий Гильом все более остро ощущает одиночество. После смерти Гибор оно особенно нестерпимо и тяжело. У героя уже нет будущего. Построенная им в диких горах скромная обитель – лишь временное его пристанище.
В «Песни о Гильоме» некоторую светлую, оптимистическую ноту вносит образ верной жены героя, Гибор. Именно здесь она становится подлинным другом и опорой героя. Именно здесь она особенно заботлива, внимательна, чутка. Она и просто хлопочет вокруг вернувшегося из тяжелых походов мужа, и сама собирает для него новое войско, когда узнает о его поражении, и смело готовится оборонять Оранж в его отсутствие. Веселые нотки поэмы связаны с крещеным сарацином Ренуаром, могучим бойцом, сокрушающим противников не мечом и копьем, а гигантским коромыслом (затем бревном и т. п.). В известной мере Ренуар – вариант сказочного Иванушки-дурачка, за внешней простецкостью которого скрывается отчаянная храбрость, сметливость, ловкость, беспримерная верность «своим» – семейству Гильома, к которому он прилепился, и общему делу – защите французского королевства от его врагов.
Многие из этих мотивов – бесспорно поздние. Особенно это очевидно в тех поэмах, которые сохранились в так называемых «циклических» рукописях, где каждая поэма соотнесена с другими, в эту рукопись входящими[307]. Но это не значит, что здесь утрачиваются или как-то стираются мотивы достаточно древние, возможно восходящие к первоначальным сюжетным ядрам легенды о Гильоме. Среди них следует отметить две важные темы, также пронизывающие весь цикл. Они, конечно, первоначально были достаточно независимы по отношению к первым двум, но уже на раннем этапе сложения легенды оказались не просто сюжетно, но идейно с ними связанными. В самом деле, первая из этих новых тем – тема рода, его истории, его славы – спаяна с мотивом защиты Франции, всего христианского мира: эта защита становится делом всех «Эмеридов», и именно здесь все их положительные качества раскрываются наиболее полно. Вполне понятно, что взаимоотношения с королем, вообще с государственной властью также выявляют достоинства сыновей Эмери Нарбоннского – их верность долгу, благородство, превосходящие соответствующие качества короля Людовика, их находчивость и смелость. В какой-то мере производными от тем защиты отечества и отношений с Людовиком являются и два других мотива, проходящие через весь цикл, – мотивы завоевания фьефа и столь типичного для эпоса «героического сватовства».
Сам Гильом, не говоря уже о его отце, силен не только своей личной храбростью и удачливостью. Надежная ему опора – его род, к представителям которого он относится с бережным вниманием и любовью. Рядом с главным героем цикла – почти неизменно его братья. На более позднем этапе развития эпической традиции многим из них будут посвящены специальные поэмы, на первых же порах они – надежные соратники и помощники Гильома. Но в центре ранних поэм – он сам.
Тут уместно обратить внимание на одну деталь. Она не так уж важна сама по себе, но хорошо показывает механизм формирования гильомовской легенды. Еще в «Сан-Эмилианской записи» наш герой назывался «горбоносым» («alcorbitanas»). Как полагал Ж. Фрапье, посвятивший носу Гильома несколько страниц своей прекрасной работы[308], первоначально горбоносость была, видимо, фамильным признаком рода Гильома Тулузского, недаром его сын Бернар Септиманский носил кличку «Нос» («Naso»), Но затем из-за путаницы при устном произнесении, когда curb и curt практически не различались, появился новый мотив и какой-то удачливый поэт создал прекрасный героический эпизод поединка Гильома с сарацинским богатырем Корсольтом, отрубившим герою кончик носа. Этот шрам становится потом тем признаком, по которому узнают Гильома и друзья, и враги. Причем шрам – и почетный знак, указывающий на отвагу и удаль его обладателя, и позорное клеймо, ибо так в Средние века нередко метили преступников. Короткий нос героя иногда изображается в поэмах заканчивающимся забавной шишкой, появившейся якобы из-за плохого врачевания лекарей (об этом не без юмора повествуется в «Нимской телеге» – ст. 139–149). Нос Гильома – и довольно надежное указание на относительную древность той или иной поэмы. Так, в «Песни о Гильоме» (первой ее части) герой неизменно называется «Горбатым Носом»; во второй же ее части уже появляется мотив исковерканного носа (по этому признаку Гибор узнает мужа, стучащегося в ворота Оранжа). Коль скоро Гильом получил эту отметину в бою, другие члены его семьи не обладают подобными носами. Так частная деталь внешности исторического персонажа в ходе развития эпической традиции была мифологизирована и послужила поводом для создания одного из ярких эпизодов «Коронования Людовика».
Показателем определенной развитости сюжета «жесты» является, как нам представляется, доведение числа сыновей Эмери Нарбоннского до семи.
Давно замечено, что число 7 представляет собой некий «магический» знак. Дж. А. Миллер высказал предположение, что «существует конечный объем непосредственной памяти и что для большинства типов текстового материала этот объем не превышает 7 единиц»[309]. Но он допускал и иное истолкование этого магического числа, когда несколько иронически так завершал свою статью: «Что можно сказать о 7 чудесах света, о 7 морях, о 7 смертных грехах, о 7 дочерях Атланта – Плеядах, о 7 возрастах человека, 7 уровнях ада, 7 основных цветах, 7 тонах музыкальной шкалы или о 7 днях недели? Что можно сказать о семизначной оценочной шкале, о 7 категориях абсолютной оценки, о 7 объектах в объеме внимания и о 7 единицах в объеме непосредственной памяти? В настоящее время я пока предпочитаю воздержаться от суждения. Вероятно, за всеми этими семерками скрывается нечто очень важное и глубокое, призывающее нас открыть его тайну»[310].
Открыть эту «тайну», естественно, делались попытки. Но, думается, здесь нет ничего таинственного. Сакрализация числа 7, которую нельзя не видеть в целом ряде архаических текстов[311], связана со стереотипностью человеческого мышления, в основе которого в данном случае лежит древнее измерение времени по фазам луны (отсюда – семь дней недели и т. п.). Поэтому в достаточно архаических текстах кратное семи измерение времени встречается очень часто. Перешло оно и в более поздние эпические памятники, в том числе во французский героический эпос. Так, в «Песни о Роланде» Карл Великий «провоевал семь лет в стране испанской» (пер. Ю. Корнеева). Сходные примеры обильно представлены и в нашей «жесте»: Гильом томится в плену у Синагона семь лет («Монашество Гильома»), Ландри также пробыл в плену семь лет (там же), Ренуар семь лет служит на королевской кухне («Песнь о Гильоме»), Гильом и король Людовик не виделись семь лет (там же), наш герой семь лет не видел своего любимого коня («Монашество»), Бернар, приютивший Гильома в своей скромной хижине у парижских стен, семь лет жил впроголодь (там же) и мн. др.
Семиричная система счисления распространяется в архаических памятниках и на другие подсчеты. В «Жесте Гильома» (как и в «Песни о Роланде») часто фигурируют семь предметов. Так, Ренуар вооружается семью щитами и семью кольчугами. Еще чаще семь используется в подсчетах числа людей. Семь воров нападает на Гильома («Монашество»); едва выехав из Нарбонна, герой натыкается на арабский отряд, в котором семь сотен бойцов («Отрочество Гильома»), Описываемые в поэмах войска франков или полчища сарацин нередко состоят из семи тысяч воинов, семи десятков тысяч и т. д. В Бурже у Тибо собралось семь сотен молодых рыцарей, на каждом из арабских кораблей было по семь сотен матросов, Гибор со стен Оранжа видит проходящее по долине семитысячное арабское войско и т. д. – ограничиваемся примерами из «Песни о Гильоме».
Вполне естественно, семерка широко входит в исчисление персонажей произведения или состава поэтических объединений и т. п. Так, уже у Гомера, а также Эсхила, Софокла и Еврипида упоминается поход семи вождей против Фив. К III в. до н. э. относится возникновение группы из семи александрийских поэтов. Во II в. н. э. в Китае существовало поэтическое объединение «Семь мужей», а в III в. н. э. – «Семь мудрых мужей из бамбуковой рощи». Появляется немало легенд и отдельных произведений, в основе которых лежит число 7. Это, например, обошедшая многие средневековые литературы легенда о «семи мудрецах», более поздние – о «семи инфантах Лары», «семи женах Синей Бороды». Обыгрывают это «магическое» число и поэты; так, в XII в. Низами создает романическую поэму «Семь красавиц». Число 7 и в наше время остается достоянием массовой культуры (таковы, например, известные фильмы «Великолепная семерка», «Семь самураев», «Семь невест для семи братьев», «Семеро с Рейна» и мн. др.).
