Мишель Шово - Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры
Далекие от того, чтобы демонстрировать свою преданность низложенному царю, жители Фиваид воспользовались ситуацией безвременья и подняли бунт, угрожая царским подданным, проживающим тогда в Пафирисе. Это письмо, к сожалению, является последним из всего архива. Остается лишь надеяться на благоприятный исход, хотя можно опасаться и самого худшего развития событий. Павсаний между прочим упоминает, что восстание в Фивах было подавлено в 85 году. Удалось ли повстанцам захватить к тому времени два охраняемых города, убив или изгнав всех жителей? Или верховный главнокомандующий царской армией Хиеракс решил переместить все население в безопасное место? Единственное, что известно наверняка: Пафирис и Крокодиополь сошли с исторической арены и вскоре перестали существовать вовсе. Городские храмы были разрушены, а из их обломков построили большие храмы в бывших по соседству Гермонтисе и Тоде. Пафирийский ном был уничтожен и слит с гермонтским номом.{225}
Конец армии ЛагидовАгония пафирийского гарнизона 88 года в некотором роде предвосхитила постепенную деградацию самой царской армии, окончательное разложение которой произошло шестьдесят лет спустя. Та часть, которая составляла резерв царской военной системы, включала в себя клерухов и катойков, чья социальная роль давно затмила любую военную деятельность. С другой стороны, династические войны и репрессии, направленные на подавление внутренних беспорядков, опустошали и изнуряли тот остаток армии, которым правители еще могли располагать. Но политическая международная ситуация, диктуемая Римом, не позволяла больше использовать и эти незначительные силы во внешней политике Египта. В 55 году в военной истории страны состоялось одно из важнейших событий: царь Птолемей XII, изгнанный из Александрии менее трех лет назад и укрывшийся в Риме, сумел убедить Авла Габиния, правителя римской провинции в Сирии, использовать подчиненные ему римские войска, чтобы вновь завладеть египетским троном. В первый раз римские легионы переступили границы Египта, с легкостью разбивая на ходу сформированные местные войска. После вторжения в страну фараонов значительная часть римского войска осталась в Египте в качестве подчиненной царю армии и быстро расселилась по предместьям Александрии. Именно эти римские солдаты чуть позже выступят на стороне египетских войск Ахилла против своих же земляков из легионов Юлия Цезаря. Победив, Цезарь оставил в Египте три легиона, от которых после смерти диктатора Клеопатра очень быстро избавилась.
Следы римских вторжений 55–43 годов можно до сих пор обнаружить на территории, включающей в себя даже Верхний Египет. Это — рисунки и надписи, оставленные солдатами в Абидосе, на могилах фараонов в Фивах и даже на стенах храма богини Исиды в Филе.{226} Завоевания, естественно, тоже сыграли не последнюю роль в реорганизации греко-египетской армии Лагидов. В папирусах этой эпохи встречаются военные термины римского происхождения, как, например, спейра, обозначающая «когорту».{227} Несмотря на быструю мобилизацию страны в 43 году, греко-египетские солдаты (после их поражения в бою при Александрии 47 года против Цезаря) играли теперь только второстепенную роль. Так, некий Селевк, один из последних офицеров династии Лагидов, оставил свое имя в истории, сдав Октавиану в 30 году крепость Пелузий, может быть, даже с согласия Клеопатры.{228}
Теперь было абсолютно ясно, что остатки армии Лагидов не могли помериться силами с римскими легионами. Единственное, что еще оставалось у Египта, — это морской флот.{229} Его лучшее время было в III веке, когда Птолемей II господствовал в Средиземном и Красном морях со своими тремястами тридцатью шестью боевыми кораблями, которые представляли самый внушительный флот той эпохи. Командование и высший офицерский состав на этих кораблях были греческими, но многочисленные экипажи и низшие чины набирались из египтян. Однако наследники Птолемея II считали содержание таких кораблей слишком дорогим удовольствием, и вскоре родосский флот превзошел морскую армию Птолемеев, несмотря на заинтересованность Птолемея IV в кораблестроительстве. В результате был построен огромный помпезный и бесполезный корабль-монстр длиной более 140 метров и высотой 24 метра. Теоретически он приводился в движение 4000 гребцов, был способен вместить в себя 400 человек экипажа и 2850 солдат.{230} Во II веке запустение некоторых средиземноморских баз ограничило поле деятельности флота Лагидов до путей из Египта в Кирену и из Египта на Кипр. Во время правления Птолемея VIII стратег Кипра совмещал свою должность с функциями главного адмирала. С другой стороны, потеря сирийских владений сократила поставки корабельной древесины и, в конце концов, уступки, сделанные Птолемеем V, а именно: прекращение набора гребцов с храмовых земель, — спровоцировали кризис рекрутского набора. Но несмотря ни на что мощь египетского флота оставалась все еще весомой и продолжала вызывать зависть противников. Египетский флот становился желанной добычей во время войны между сторонниками Цезаря и республиканцами в 44–42 годах. Но именно в последней битве проявилась (правда, в негативной форме) вся значительность боевого флота Лагидов. В битве при Акции Антоний ввел в бой только четверть кораблей. Чтобы облегчить маневры, он поджег большую часть из них, но и уцелевшие шестьдесят кораблей (самые красивые и самые большие!) смогли составить резерв, способный к боевым действиям. Их неожиданное бегство по приказу царицы подписало смертный приговор армии Лагидов, тогда как, по словам Плутарха, «исход этой битвы вовсе не был предрешен».{231}
ДВА ЯЗЫКА, ДВЕ КУЛЬТУРЫ, ТРИ ВИДА ПИСЬМЕННОСТИ
Итог сосуществования двух культур в Египте эпохи последних Лагидов свидетельствует о несостоятельности взаимного влияния. Пропасть, разделяющая две цивилизации, обреченные на взаимное непонимание, только иногда соединялась редкими и непрочными «мостиками». Раскол общества, наметившийся во время массового переселения греков, постепенно укоренился в сознании людей вплоть до настоящей «культурной шизофрении». Полное неприятие чужой культуры не было закономерным последствием встречи двух разных народов. Некоторые историки надеются отыскать в последнем веке птолемеевского правления в эллинистическом, а иногда и в египетском обществе рождение смешанной цивилизации, богатой взаимными вкладами как со стороны классического эллинизма, так и со стороны древних восточных традиций, в данном случае традиций фараонов.{232}
Такая оптимистическая и наивная точка зрения противопоставляется мнению, выдвинутому консервативной историографией, которая основывается на неизбежном упадке эллинизма, который вступил в смертельный для него контакт с мракобесием жрецов восточных культур. Современные исследования поддерживают более точку зрения о сосуществовании двух культур, основанных на относительном и взаимном игнорировании друг друга, представляющих собой два мира, развивающихся по своим собственным автономным законам, с редкими точками соприкосновения.{233} Определение значимости и природы этих влияний остается открытой темой для обсуждения всех историков, изучающих Египет Лагидов.
Происходило или нет это взаимодействие, но два универсума продолжали сосуществовать в долине Нила, и каждый из них имел хотя бы самое общее, но все-таки собственное представление о чужой культуре. Нужно признать, что нам очень мало известно о воззрениях египтян на эллинов. Может быть, эти представления были неопределенными и бессвязными. В этом вопросе египтяне занимали менее четкую позицию в отличие от греков, которые пришли в страну с уже сложившимися предубеждениями против новых соседей.
Интерес греков к Египту прослеживается с древних времен. Первые знакомства восходят к VII веку, к началу саисской династии, когда греки еще были на архаической стадии развития. Их интерес преследовал не только коммерческие цели; первые греческие поселенцы, обосновавшиеся в Египте, изучали нравы, обычаи и духовный мир народа, среди которого они жили, хотя представление греков складывалось сквозь призму их собственных предубеждений. Интерес к Египту возрастал, доказательством тому являются записи Гекатея Милетского в конце VI века. К середине V века Геродот посвятил второй том своих исторических сочинений Египту, составляя образ, основанный на его собственном опыте, а также на типичных для грека предрассудках. Со времен завоеваний эллины были поверхностно знакомы с культурой фараонов, что все-таки было преимуществом по отношению к египтянам, лишенным каких бы то ни было четких представлений о культуре своих «соседей». Однако чувства греков к египтянам не были негативными или брезгливыми, подобно тем, что испытывали белые колонизаторы к африканцам в наше время. Более того, в некоторых областях египтяне в глазах своих завоевателей были более развитыми. Это касалось религии, предсказаний и медицины, что делало египтян равноправными партнерами греков. Если эллины, поселившиеся в Египте, смогли кое-что позаимствовать у цивилизации фараонов, то сами они насильственно не насаждали свою собственную культуру по всей стране. Египтяне продолжали развивать свои собственные традиции, не обращая внимания на протесты гимнасиев, которые греки сделали очагами своей культуры на чужой земле. Но неизбежно некоторые представители традиции фараонов, подталкиваемые необходимостью, а иногда и собственными амбициями, принимали участие в жизни двух миров и неизбежно решали на свой собственный лад возникающие противоречия.
