Лени Рифеншталь - Мемуары
Однажды, возвратившись из магазина домой, я увидела перед дверью букет цветов. На приложенной карточке было написано: «Ду-Ду, я снова тут и остановился в гостинице „Эден“». В Берлин после трехлетнего отсутствия приехал Йозеф фон Штернберг. На следующий день мы увиделись, он почти не изменился. Штернберг рассказал, что Эрих Поммер пригласил его снимать фильм.
Мы, естественно, упомянули в разговоре и Гитлера, и национал-социализм, и я рассказала ему о своих встречах. К моему удивлению, он заметил:
— Гитлер — феномен, жаль, что я еврей, а он антисемит. Когда он придет к власти, будет видно, настоящий ли у него антисемитизм или же всего лишь предвыборная пропаганда.
Кстати, Штернберг был не единственным из моих знакомых евреев, кто так думал. Подобное мнение высказывал Гарри Зокаль и многие другие. Сегодня, когда мы знаем об ужасных преступлениях гитлеровского режима, это звучит невероятно, особенно для молодежи, но это правда.
Штернберг хотел посмотреть мой «Голубой свет». Мы поехали в Нойкёльн, на копировальную фабрику Гайера, где хранилась отснятая пленка. Я со страхом ждала его оценки — знала, какой он строгий критик. Но огорчаться не пришлось.
— Фильм прекрасный, — сказал он, — а ты просто чудо. Нет больших антиподов, чем ты и Марлен, — ты в роли Юнты в «Голубом свете» и Марлен в роли Лолы в «Голубом ангеле». Я сделал из Марлен звезду, она — мое творение и известна во всем мире. Теперь я жду тебя.
— Я приеду, как только закончатся съемки фильма «SOS! Айсберг». Очень надеюсь, что весной.
На этом обещании мы и расстались вечером в баре «Эдена», засидевшись за полночь; так во второй раз, при изобилии шампанского, отметили прощание — теперь надолго.
На следующий день — это был сочельник — я готовилась к отъезду в горы Швейцарии — предстояло еще многое сделать. Съемки там должны были продлиться несколько месяцев.
Пока я упаковывала чемоданы, в дверь то и дело звонили. Посыльные приносили заказанные товары и множество подарков, которые должны были доставить до праздника. Опять звонят! Раздраженно и раздосадованно распахиваю дверь — в растерянности обнаруживаю смущенно улыбающееся лицо Геббельса. Прежде чем мне удается издать хоть какой-то звук, он выпалил:
— Простите, пожалуйста, я хотел только пожелать вам веселых праздников и передать небольшой рождественский подарок.
Я молча впустила его в квартиру. Увидев большие чемоданы, он удивленно спросил:
— Вы собираетесь уезжать?
Я кивнула.
— Надолго?
Я снова кивнула.
— Когда уезжаете — когда возвратитесь?
— Меня не будет долго. Сначала я отдохну, покатаюсь на лыжах, а потом меня ждут досъемки фильма «SOS! Айсберг».
— Пожалуйста, не уезжайте, — взволнованно сказал Геббельс.
Увидев мой отстраняющий жест, он стал умолять:
— Не бойтесь, я не буду больше надоедать, — но мне хотелось бы иметь возможность, по крайней мере, иногда говорить с вами. Я очень одинок, моя жена тяжело больна. Она лежит в клинике, и я опасаюсь за ее жизнь.
Он произнес это с таким взволнованным выражением лица, что я почти сочувствовала ему. Прежде всего меня поразило, что Магда оказалась в больнице.
— Послушайте, доктор, ваше место сейчас, больше чем когда-либо, рядом с женой. Вы должны быть с ней каждую свободную минуту.
Геббельс был очень подавлен. Он сел на кушетку, не снимая пальто.
— Скажите мне, по крайней мере, куда можно позвонить.
— Не знаю. Я буду в горах, в разных местах, и пока у меня еще нет никакого представления, когда и где начнутся съемки.
После того как ему пришлось понять безнадежность приложенных усилий, его лицо утратило выражение отчаяния и стало казаться маской. Он подал мне два пакета и сказал:
— Мое поздравление с Рождеством.
Когда дверь за нежданным гостем закрылась, я развернула пакеты. В одном лежал переплетенный в красную кожу экземпляр первого издания гитлеровского «Майн кампф» с вписанным Геббельсом посвящением, во второй оказалась бронзовая медаль с рельефом головы самого дарителя. «Что за безвкусица», — подумала я.
Вечером я отправилась к родителям. Это Рождество оказалось печальным. Дела у отца шли плохо. Ему пришлось уволить большую часть рабочих и служащих. И Гейнца в первый раз не было с нами. Он находился в Индии и должен был во дворце магараджи Индаура монтировать климатическую установку. Этот интересный заказ брат получил через знакомого архитектора Эккарта Мутезиуса.[203]
Наконец я снова в горах! В Санкт-Антоне на Арльберге я могла совершенствоваться, наверное, в самой лучшей в мире горнолыжной школе, у Ганнеса Шнейдера, и научиться новейшей технике спуска. Чувствовала я себя там как дома. Большинство тренеров участвовали в съемках наших горных фильмов, и все мы хорошо ладили друг с другом. Радость, какую доставлял этот великолепный вид спорта, заставляла забыть обо всем, что огорчало и тяготило меня. Даже мои профессиональные планы отошли на задний план.
Однажды во второй половине дня, когда я возвратилась после спуска в гостиницу «Пост», директор сообщил, что мне уже много раз звонил некий доктор Геббельс. Как это он разузнал, где я? Только-только успела переодеться, как меня позвали к телефону. Это действительно снова был он. Я раздраженно спросила, кто открыл ему место моего пребывания. Он ответил, что обзвонил несколько горнолыжных баз. Верить ли ему?
— Что вам нужно от меня?
— Я хотел только узнать, когда вы снова будете в Берлине.
Навязчивость этого человека меня просто взбесила. В ярости я воскликнула:
— Пока не собираюсь туда и прошу вас, господин Геббельс: оставьте меня в покое и не звоните больше.
Я повесила трубку. Настроение было испорчено напрочь.
На следующий день на трассе скоростного спуска появились почти все лучшие горнолыжники мира. Это отвлекло меня от неприятностей. Гонка проходила по трудному маршруту вниз до самой станции подвесной канатной дороги. Просто фантастика, в каком темпе лыжники проносились по крутому склону с многочисленными седловинами.
Отсюда в середине января я уехала в Давос. Там меня заинтересовал район Парсенн[204] — в те времена мечта горнолыжников; место это превзошло все мои ожидания. Впервые по-настоящему меня охватила лыжная горячка. Тут были многокилометровые спуски по рыхлому снегу и такое множество трасс, одна прекрасней другой, что каждый день можно было спускаться по новому маршруту.
Тогда, в январе 1933 года, на трассе еще встречалось немного лыжников. Сейчас, когда на Парсенне их собираются тысячи, в это трудно поверить. На трассе никогда не нужно было ждать, подъемников не было и в помине, и столкновения, ставшие ныне правилом, были редкостью. От вершины Вайсфлу до Кюблиса можно было спускаться четырнадцать километров без остановки. Правда, надо было находиться в хорошей форме. Я наслаждалась пьянящим ощущением полета, которое не отпускало меня даже во сне.
На Парсенне я встретила Вальтера Прагера, с которым познакомилась в Санкт-Антоне. Тогда неожиданно для всех этот молодой швейцарец стал победителем на сложной трассе. Он предложил подготовить меня к соревнованиям по скоростному спуску с Парсенна. Спускаться вместе на лыжах доставляло мне большое удовольствие. Тренером он был первоклассным. Я каталась с каждым днем все лучше и лучше.
Между Вальтером и мной завязались дружеские отношения. Со временем они становились все теплее, так возникла связь, длившаяся более двух лет.
Странно, но я никогда не влюблялась в мужчин, сделавших себе имя в общественно-политической сфере или в искусстве или баловавших женщин дорогими подарками.
Когда мать познакомилась с моим другом, то не очень одобрила мой выбор.
— И что ты нашла в этом юноше? — спросила она. — Не понимаю я тебя — хоть бы раз пришла с толковым человеком.
Бедная мамочка! Нелегко объяснить близкому человеку, даже матери, неожиданно возникающее чувство симпатии и любви. Вальтер хорошо выглядел, но производил впечатление человека скорее незаметного. Его особый шарм, его темперамент, его суть, столь импонирующая мне, заставили увлечься без оглядки.
Начало съемок в Швейцарии по гренландским мотивам переносилось с одной недели на другую. Я ничего не имела против. Был конец января, когда я неожиданно узнала сенсационную новость: Гитлер стал канцлером. Стало быть, он добился своей цели, каким образом — мне было неизвестно. Я уже много недель не читала газет. Тогда еще не было телевидения, и день его прихода к власти и факельное шествие я увидела в старой кинохронике лишь через много лет после окончания войны.
Теперь Гитлер пришел к власти, но в качестве рейхсканцлера он был мне интересен куда меньше.
В начале февраля меня наконец пригласили на съемки в приют «Бернина». Я еще находилась в Давосе. Чемоданы были уже упакованы, и тут вдруг передо мной возник Удет.
