Андрей Пелипенко - Избранные работы по теории культуры
Универсальность симметрийно-асимметрийной организации порождает искушение сформулировать в синергетическо-натурфилософском духе некую всеохватную формулу – этакую универсальную отмычку.
«Развивающаяся система постоянно стремится к устойчивости, выражающейся в симметрии формы, внутри которой и развивается её функциональная асимметрия, неизбежно приводящая к разрушению сложившийся морфологической симметрии (и тем самым устойчивости), по достижении чего система изменяет своё состояние на качественно новое, предопределяющее возникновение иной формы морфологической симметрии, внутри которой параллельно развивается и качественно новый уровень функциональной асимметрии» [97, c. 59].
Ах, если бы алгоритм эволюции систем был так прост! Если бы люди вели себя так же, как молекулы газа, или, в крайнем случае, как рептилии! Если бы ещё сами понятия симметрии и асимметрии не нуждались в более глубоком, надэмпирическом (не хочется говорить – философском) обосновании! Если бы АС, не обладая диалектикой двойной субъектности в дихотомии человек – культура, качественно не усложняла бы все режимы самоструктуризации, переводя их в модус смыслообразования! Если бы необходимость введения в область анализа множества новых, не свойственных до-антропным системам параметров не сводила бы вышеназванный закон симметрийно-асимметрийных отношений к самой общей и абстрактной, хотя и верной по сути формуле! Впрочем, некоторые выводимые из неё положения можно принять и «напрямую». Например, непосредственная связь между степенью выраженности функциональной асимметрии, скоростью внутрисистемных процессов и общим внутренним напряжением системы обнаруживается на любом уровне опосредования. К столь же очевидным, сколь и абстрактным следствиям можно отнести отмеченную психологами склонность человека к немотивированному, с точки зрения удовлетворения базовых жизненных программ, созданию конфликтных ситуаций[129] (говоря синергетическим языком – к созданию неравновесия) и его стремление выходить за любые предустановленные границы и т. д. и т. п. Но главное – с феноменом МФА связан широчайший спектр программных трансформаций перехода от природного к социокультурному: от формирования языка и изготовления артефактов к выстраиванию постприродных режимов гендерных отношений.
Итак, при всех оговорках, можно считать установленным, что левое полушарие контролирует дискретизацию информационных потоков, поступающих из окружающего мира, комбинирование смысловых элементов и соответственно заведует такими уже собственно культурными программами, как лингвистические, абстрактно-логические и математические, осуществляет операции по формализации и знакообразованию. Правое полушарие ведает образно-сенсорными и интуитивно-подсознательными функциями, организует пространственное восприятие и топографическую память.
Весьма показательно, что такая «правополушарная» память инкультурацией неизменно уничтожается как атавизм (докультурной универсальной эмпатической связи психики всякого живого существа с природным континуумом). Такого рода память присуща, как показывают исследования, «умственно отсталым или культурно недоразвитым детям… По мере врастания примитивного человека в культуру мы будем наблюдать спад этой памяти, уменьшение её, подобно тому, как мы наблюдаем это уменьшение по мере культурного развития ребёнка» [54, с. 85–87]. В связи с этим осмелюсь высказать предположение, основанное на многочисленных археологических свидетельствах ритуальной трепанации черепа. Смысл этой практики заключался, среди прочего, и в бессознательном стремлении блокировать развитие и проявление левополушарных функций и, причём, отнюдь не только в целях лечения посттравматических расстройств. «… Трепанационная активность древних хирургов должна рассматриваться в неразрывном контексте с общими действиями магическо-терапевтического свойства, основанными на физиологически обусловленной потребности изменения сознания человека. По-видимому, разнообразные попытки изменения сознания сопровождали религиозную и магическую деятельность…Как наиболее радикальное средство трепанирование могло не только преследовать цель непосредственного лечения травмы, но и устранять «неправильное» поведение больного, или способствовать появлению новых свойств и качеств у здорового, но специально избранного по каким-то причинам человека [165, с. 39–40]. Ещё более очевидные выводы о ритуальном характере трепанаций вытекают из исследований южноамериканских и мезоамериканских культур [97; 84]. Так, у народности Паракас (Перу, I до н. э. – I тыс. н. э.) отмечается массовое (!) трепанирование черепов, причем практиковались такие приёмы как выпиливание квадратных или прямоугольных пластинок, высверливание дырочек по кругу, срезание кости и др. В некоторых случаях отверстия закрывались золотой пластинкой» [97; 84].
В правом полушарии преобладают функции, связанные не с аналитическим, а с синкретическим и впоследствии синтетическим восприятием. Это невербальные, слуховые, незнаковые визуальные, соматосенсорные и моторные сигналы, позволяющие внешнюю реальность воспринимать синкретично, целостно и симультанно, без разделения на составные элементы. И хотя на основе опытов с расщеплённым мозгом (Р. Сперри, Дж. Эклс и др.) утвердилась теория «переменной доминативности», согласно которой доминантные отношения меняются в зависимости от выполняемых функций, в общем можно утверждать что «… левое полушарие у людей специализируется на вербально-символических функциях, а правое – на пространственно-синтетических» [26, с. 8]. При этом правополушарное восприятие кучно: после целостного схватывания некоего гештальта концентрированное восприятие почти спонтанно переносится на другой элемент. И, конечно же, особенно важно подчеркнуть, что более древние правополушарные функции ориентированы на адаптацию[130]. Именно они служат психическим проводником вписывания в среду, т. е. работают на горизонтальную эволюцию в природе, что согласуется, в свою очередь, с общей ориентацией правого полушария на удерживание психики в континууме когерентных связей. Поэтому ещё в 70-х гг. прошлого века было замечено, что правополушарная когнитивность соотносима с Фрейдовой сферой подсознательного[131].
Одним из известных, но явно недооцененных аспектов МФА является то, что её эволюционная динамика неравномерна в гендерном отношении. У женщин МФА в целом выражена слабее, чем у мужчин. Об этом важнейшем не только для морфофизиологической, но и для культурной эволюции обстоятельстве упоминают, как правило, как-то уклончиво и вскользь. А между тем здесь мы сталкиваемся с одним из фундаментальных факторов культурной эволюции. Благодаря менее выраженной асимметрии полушарных функций, женщина сохраняет «атавистическую» склонность к правополушарному доминированию, что отражается на широком комплексе социально-культурных ролей и функций. Женщина легче впадает в глубокий транс и вообще в любого рода ИСС, вследствие чего в условиях прогрессирующего левополушарного отпадения от природного психизма она способна была «узурпировать» медиативные функции по налаживанию связи первобытного коллектива с природным универсумом, т. е. более эффективно осуществлять ритуально-магические функции: колдовские, шаманские, знахарские. Впрочем, эти возможности в полной мере актуализовались лишь к эпохе неолита, и на то были свои причины.
Несомненно, что нарастающее размежевание поведенческих и социальных моделей по гендерному признаку в немалой степени было простимулировано также МФА, хотя и здесь имелся немалый природный «разбег». Ещё В.А. Геодокяном была сформулирована концепция, согласно которой разделение полов в эволюции связано было с потребностью сохранить стойкость морфофизиологических признаков вида и при этом достаточно гибко реагировать на значительные изменения среды [60, c. 105–112; 81, c. 376–385]. Женский пол у большинства видов выступает в качестве «хранителя» признаков вида, а мужской осуществляет поисковую стратегию («пробные варианты») модификаций для новых признаков. Поэтому представители женского пола обладают большим диапазоном фенотипических вариантов генотипа, а мужские – меньшим, ибо на них и «работает» отбор. Этим и объясняется большая чувствительность особей мужского пола к неблагоприятным условиям среды. Также очевидно, что изначальные «естественные» диспозиции могут существеннейшим образом корректироваться «надстроечными» культурными программами, а мост между ними перебрасывает, в частности, МФА (для такого вывода вовсе не требуются доходящие до абсурда аргументы радикальных последователей М. Фуко, утверждающих, что гендерные различия задаются исключительно социокультурными факторами).
