Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»
Таким образом, ни на улице, ни в трактире, ни в ресторане, ни в частной квартире обывателям нельзя было предаться безобидным слабостям жизни – опустошить в приятной компании бутылочку-другую. «Культурно посидеть» стало практически негде. Зато по улицам продолжали разгуливать пьяные вдрызг солдаты, милиционеры и прочие хозяева революционной жизни.
Осень: улица и «ханжа»Общество находилось в состоянии глубокой депрессии. Правительство проводило «разгрузку» Петрограда, эвакуируя культурные ценности. После падения Риги 21 августа многие обыватели размышляли: «Ведь теперь уже ясно, что моральное разложение наших войск непоправимо, и, значит, они не спасут родные земли от дальнейшего вторжения неприятеля… Ну, отдадим Петроград, Одессу, Киев, а потом что же? Образовать «Московскую» республику и тогда только просить Вильгельма, чтобы он пощадил нас, сирот и убогих!»[349]. Представители художественной интеллигенции, творческих профессий, пребывали в апатии. А. Бенуа в этот период записал: «Сейчас положительно не до искусства, когда речь идет просто о жизни. Лежа на одре тяжкой болезни, можно еще, пожалуй, заботиться о том, чтобы закрепить на случай печального исхода свои драгоценности за наследниками… Но трудно, пребывая в муках и страданиях, самому наслаждаться»[350]. Даже те, кто никогда не пытался «решать» проблемы с помощью бутылки, теперь обращались к ней.
В фольклоре возросшее пьянство объясняли серьезным санитарным кризисом, поразившим города. Количество отравлений и случаев дизентерии летом-осенью достигло размеров эпидемии. В этой связи и появился стишок под названием «Страхи» с примечанием «В Москве ждут эпидемий»:
…Теперь избегну стонов;
Чего ж я думал, коль
Убьет всех вибрионов
Лишь чистый алкоголь!
Решеньем превосходным
Обрадован был я
И с жажды вот сегодня
Напился как свинья.
И крупно веселился,
И весело я пел…
Ну что ж, пускай… напился,
Зато не заболел[351].
Однако безответственно-веселое отношение к пьянству, в принципе свойственное русскому человеку, осенью 1917 года встречалось все реже. В Михайловском театре во время представления пьесы Островского «Грех да беда…» произошел скандал. В литерной ложе 1-го яруса сидела компания, у всех на виду пила лимонад, разбавленный спиртом, и делала громкие замечания в адрес игравших артистов. Один из компании, субъект в солдатской форме, дошел до того, что положил ноги на барьер. Возмущенная публика требовала вывести пьяных скандалистов из театра. В ответ из литерной ложи раздалось улюлюканье и горделивое пьяное мычание: «Посмотрим, кто смеет меня вывести, я член исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. У меня мандат!»[352]
«Пьяный вопрос» расколол население на два непримиримых лагеря – противников алкоголя, которые, глядя на то, во что превращалась революция, начинали все более рьяно отстаивать ужесточение «сухого закона» и любителей уличных пьянок, устраивавшихся ими после разгрома очередного винного склада. Последние не менее рьяно радели за сохранение status quo, и митинг в поддержку трезвости мог обернуться кровавым побоищем, если на нем случайно оказывался определенный процент противников подобного образа жизни. Городской фольклор и здесь отреагировал на раскол на «зеленых» и «трезвых»: «Встретились как-то два знакомых человека. Один другому говорит: «Я вам морду выше носа набью, прохвост вы этакий» – «Это, собственно, почему же?» – «А вы зачем на митинге кричали «Да здравствует трезвость?»» – «Это вовсе не я кричал, а мой товарищ!» – «Ну так я вам все-таки морду набью, а вы уже потрудитесь товарищу передать!»[353]
Так решение «пьяного вопроса» из министерских кулуаров спускалось на уличный уровень.
А, тем временем, на улицах продолжало расти количество пьяных. Согласно собранным милицией сведениям, из 110 задержанных по разным причинам (кража, мошенничество, отсутствие документов, драки и пьянство) в Петрограде за сутки с 12 часов дня 22 сентября до 12 часов дня 23 сентября 61 человек был задержан за буйство в пьяном виде[354]. Статистическое бюро при
Управлении делами милиции подсчитало, что только 30 % всех случаев, при которых пострадали сотрудники милиции (ранены или убиты), имели место при задержании преступников, т. е. при исполнении ими непосредственных обязанностей, тогда как 70 % случаев произошли при самосудах толпы, при задержании буйствовавших солдат и дезертиров[355].
Одним из показателей осеннего социально-политического кризиса стали участившиеся случаи вооруженных столкновений солдат и милиционеров. Милиция за это время так и не смогла подтянуться до уровня профессионализма царской полиции, поэтому ее властные полномочия вызывали сомнения у граждан. В конце концов символом власти стало не удостоверение или мандат, а ружье. И в этом отношении солдаты или просто вооруженные люди в солдатской шинели (дезертиры) могли оспаривать властные полномочия у милиции. Что с успехом и делали, часто – в состоянии алкогольного опьянения. Поэтому искать в этих случаях политические мотивы вряд ли возможно – главной движущей силой по-прежнему оставался «зеленый змий».
15 октября в Москве на углу Немецкой улицы и Бригадирского переулка произошла перестрелка между солдатами и милиционерами. Началось все с того, что в чайную лавку «Рассвет» явились вооруженные и подвыпившие солдаты. Там они еще «подзаправились» (нередко водку наливали прямо в чайники, а посетители сидели за столом и потягивали ее из чашек, периодически самостоятельно пополняя их). Затем у солдат возникла ссора с каким-то хромым посетителем. Его толкнули, и хромой упал. Но пьяные солдаты на этом не успокоились и, схватив стул, проломили бедняге голову. Возмущенная публика позвала милиционера. Он вошел в чайную, но солдаты набросились на него. Милиционер смог вызвать по телефону подмогу из местного комиссариата. Через некоторое время пришли еще четверо вооруженных милиционеров, однако у чайной их уже поджидала толпа солдат, которые открыли стрельбу из винтовок. Отстреливаясь из револьверов, милиционеры начали отступать к комиссариату. В конце концов прибыл отряд конной милиции, которому удалось разогнать пьяных солдат[356]. Никто арестован не был, и если милиционеры отделались легким испугом, а хромой посетитель серьезной травмой черепа, то солдаты потом весело рассказывали эту историю в кругу своих собутыльников-сослуживцев.
Городская милиция была серьезно напугана подобными происшествиями. Возможно, это было одной из причин, по которой милиция практически не сыграла никакой роли ни в событиях 24–25 октября, ни в последующем противостоянии юнкеров и красногвардейцев (хотя милиция и раньше не принимала участия ни в каких политических мероприятиях, стараясь оставаться политически нейтральной). Но когда встал вопрос о собственной власти и большевики направили в комиссариаты своих представителей (уже 25 октября было издано предписание о переподчинении милиции Совету рабочих и солдатских депутатов), комиссары, избранные городскими думами, отказывались сдавать дела и всячески противодействовали новым уполномоченным. Они либо выносили печати, штампы и документы, либо просто переходили в другое помещение вместе с младшими милиционерами, вследствие чего в одном районе образовывалось два комиссариата милиции[357].
«Даешь Зимний!»Как известно, знаменитый штурм Зимнего дворца, врезавшийся в память по впечатляющим кадрам С. Эйзенштейна, – не более чем фантазия великого режиссера. Реальные события были куда более скромными и куда менее достойными для увековечения в кинематографе. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» – история написания пугачевщины повторилась в 20-е годы ХХ века. Как следствие – не все участники «штурма» попали в кадр. «Зеленый змий», похоть и жажда наживы оказались вне объектива кинокамеры и не уместились на страницах книг советских историков Октября.
Уже днем 25 октября вокруг Зимнего дворца стали собираться кучки красногвардейцев. В самом дворце оставались юнкера и подразделение женского батальона. Для красногвардейцев, поддержанных матросами и солдатами, захват Зимнего был лишь вопросом времени. Поэтому с юнкерами велись переговоры. Им предлагали покинуть дворец, обещая неприкосновенность. Со стороны непосредственного командования никаких четких приказов не поступало, и по мере наступления темноты юнкеров оставалось все меньше. При этом изредка между оставшимися юнкерами и пробольшевисткими вооруженными массами завязывалась перестрелка. В конце концов заседавшее Временное правительство решило не подвергать Зимний дворец и Эрмитаж опасности штурма и юнкерам было приказано сложить оружие. Красногвардейцы, солдаты и матросы ворвались во дворец.
