Эдуард Фукс - История нравов
Тенденции, свойственные каждой эпохе, всегда стремятся вылиться в особо типическое выражение, в котором они находят свое относительно лучшее воплощение. Такое значение имел для флирта эпохи старого режима утренний туалет дамы, так называемое lever, когда она могла быть в неглиже. Женщина в неглиже — такое понятие, которое предыдущим эпохам было совершенно неизвестно или известно лишь в очень примитивном виде. Это явление относится лишь к эпохе абсолютизма.
Оно и понятно. В эпоху, когда женщина стала простым предметом роскоши, когда ее превращение в предмет роскоши достигло своих крайних нелепых границ, ей приходилось проводить целые часы за туалетом, ставшим благодаря требованиям моды чрезвычайно сложным. Не менее понятно и логично и то, что необходимость стала постепенно самоцелью и туалет дамы сделался одной из главных приманок для чувственного удовольствия, санкционированной обществом и соответствующим образом организованной.
Так, утренний туалет, или lever, дамы был провозглашен официальным часом приемов и визитов.
И в самом деле, трудно было найти другой более удобный и более благоприятный для флирта повод. Неглиже представляет ту ситуацию, в которой женщина может воздействовать на чувства мужчины самым пикантным образом, а эта ситуация тогда длилась не короткое время, а ввиду сложности туалета многие и многие часы. Какая, в самом деле, богатая для женщины возможность инсценировать перед взорами друзей и ухаживателей очаровательную выставку отдельных ее прелестей! То словно случайно обнажится рука до самых подмышек, то приходится поднять юбки, чтобы привести в порядок подвязки, чулки и башмаки, то можно показать пышные плечи в их ослепительной красоте, то новым пикантным способом выставить напоказ грудь. Нет конца лакомым блюдам этого пиршества, границей здесь служит лишь большая или меньшая ловкость женщины. Впрочем, это только одна сторона дела.
Неглиже также удобно и для осуществления тех последствий, к которым приводит подобное зрелище, так как уступчивости женщины уже не мешают никакие технические препятствия. Стоит только женщине сказать «да», и мужчина так или иначе может добиться своей цели. Даже больше: пикантное неглиже есть уже само по себе указание на готовность женщины сказать «да», так как костюм становится той броней, которая делает ее хотя бы до известной степени неприступной для мужчины. Если же женщина предстанет перед мужчиной без этой брони, то это вообще не более и не менее как приглашение, брошенное ею мужчине, не оставить минуту неиспользованной.
Присутствовать во время lever дамы — такова первая честь, выпадавшая на долю близкого знакомого: последний обязан явиться в этот час с визитом. В своих мемуарах граф Тилли рассказывает о таком визите у дамы, за которой он ухаживал: «Я отправился к ней. В немногих словах она объяснила мне, какое ею дано поручение, затем заявила в нескольких общих выражениях, что интересуется мною, поставила далее несколько вопросов, в которых обнаруживался этот интерес; когда же она уловила несколько моих взглядов, брошенных мною на ее прелести (она была в самом деле красива и как раз занята своим туалетом), то она пришла на несколько мгновений в замешательство и тем сообщила мне все то волнение, которое я пробудил в ней и которое она с трудом могла скрыть».
Дама принимала своих друзей, однако, не только за туалетом, а даже в ванне и постели. Это была самая утонченная степень публичного флирта, так как женщина получала таким образом возможность идти в своей уступчивости особенно далеко и выставлять свои прелести напоказ особенно щедро, а мужчина особенно легко поддавался искушению перейти в наступление.
Иллюстрация к Лафонтену
Когда дама принимала друга в ванне, обычно ради приличия покрывалась простыней, позволявшей видеть только ее голову, шею и грудь. Однако так нетрудно откинуть простыню!
Из мемуаров герцога Шуазеля видно, что некая мадам Гемене, известная при дворе Марии-Антуанетты красавица, принимала в ванне не только своих друзей, а и посторонних. Впрочем, этот факт сообщается вовсе не как исключение.
О приеме поклонников в постели сообщает ряд случаев Казанова. Для иллюстрации приведем описание утреннего визита, сделанного им дочери богатого антверпенского купца:
«Она приняла меня с очаровательнейшей улыбкой, сидя в постели. Девушка выглядела восхитительно. Хорошенький батистовый чепчик со светло-голубыми лентами и кружевами украшал ее хорошенькое личико, а легкая муслиновая шаль, которую она на скорую руку накинула на белые, словно выточенные из слоновой кости плечи, скрывала только наполовину ее алебастровую грудь, формы которой пристыдили бы резец Праксителя. Она позволила мне сорвать с ее розовых губ сотню поцелуев, становившихся все более пламенными, так как зрелище стольких прелестей было не таковым, чтобы охладить меня. Однако ее прекрасные руки упорно защищали грудь, которой я пытался коснуться».
Если дама хотела доставить другу величайшую милость, не нарушая при этом этикета, то она принимала его спящей. Мировоззрение галантного века предоставляло мужчине все права во время сна дамы, так как последняя могла ведь проснуться именно тогда, когда это совпадало с ее целями.
Подведем итоги: каждый будуар в каждой стране был храмом Венеры, в котором целыми часами устраивался галантный культ. Понятно, что подобные рафинированные способы флирта господствовали исключительно в имущих и правящих классах. Ибо необходимой предпосылкой для подобного повышенного культа чувственности была возможность жить праздно, исключительно ради наслаждения. Только в тех классах и слоях, где такая возможность существовала, любовь могла стать таким утонченно-художественным произведением.
Мы уже знаем, люди тогда не хотели стариться. Женщина всегда моложе 20, а мужчина — 30 лет. Эта тенденция имела своим крайним полюсом систематическое форсирование половой зрелости. В самых ранних летах ребенок уже перестает быть ребенком. Мальчик становится мужчиной уже в 15 лет, а девочка становится женщиной даже уже с 12 лет. Начиная с этого возраста оба пола посвящают себя исключительно галантности. Эпоха не знает подростков ни мужского, ни женского пола. Этот период шалостей и буйства вычеркнут из жизни людей. Эта преждевременная половая зрелость создавалась своеобразной духовной и психической атмосферой, окутывавшей все вещи возбуждающей дымкой, пробуждавшей чувственность еще задолго до того времени, когда этого требует природа. Все проповедуют любовь, все говорят о любви.
Это первое слово, которое слышит молодое существо. Оно кажется всем тем волшебным заклинанием, которое откроет двери жизни. Поэтому мальчики и девочки произносят это слово как можно раньше и как можно чаще. И первый опыт, являющийся также очень рано и как бы сам собой, наталкивает большинство на единственно верное определение: «Любовь — это сладострастие».
Такой культ ранней половой зрелости есть неизбежное последствие систематического повышения наслаждения до степени рафинированности. Сибарит как мужского, так и женского пола хочет иметь нечто такое, «чем можно насладиться только один раз и может насладиться только один». Ничто не прельщает его так, как никем еще не тронутый лакомый кусочек. Чем моложе человек, тем, разумеется, у него больше шансов быть таким кусочком. На первом плане здесь стоит девственность. Кажется, ничто тогда не ценилось так высоко. Девственность — «благороднейший жемчуг в короне земных радостей». В своей книге «О браке» Т. Гиппель говорит: «Девственность подобна маю среди времен года, цвету на дереве, утру дня. Впрочем, самая прекрасная и свежая вещь не сравнится с ней. Девственность настолько прекрасна, что не поддается никакому описанию».
Воспевая такими восторженными словами девственность, никогда не имели в виду защитить ее от грубых оскорблений и грозящих ей опасностей, а хотели только провозгласить ее вкуснейшим блюдом для жуиров. Таков всегда сокровенный смысл всех гимнов в честь девственности этой насыщенной цинизмом эпохи, а часто эта мысль высказывается прямо открыто, подобно тому как в наше время знатоки восхищаются шампанским известной марки.
С этим восхвалением физической девственности женщины тесно связана та мания совращения невинных девушек, которая тогда также впервые обнаружилась в истории как массовое явление. В Англии эта мания приняла свою наиболее чудовищную форму и господствовала дольше всего, но и другие страны в этом отношении не отставали.
Систематическое форсирование периода половой зрелости — эта, быть может, наиболее бросающаяся в глаза черта половой жизни эпохи старого режима — приводило, естественно, к очень ранним половым сношениям и, само собой разумеется, к не менее частому добрачному половому общению. Одно явление неотделимо от другого. При этом важно констатировать, что это добрачное половое общение носило характер массовый, так как отдельные случаи этой категории встречаются, конечно, во все эпохи.
