Андрей Максимов - Многослов-2, или Записки офигевшего человека
Великая русская литература не подарила миру своего Александра Дюма или Майн Рида – авантюрная литература у нас не в чести. Нет у нас и отечественных Агаты Кристи или Конан Дойля. Главный детектив нашей литературы – это, пожалуй, «Преступление и наказание» Достоевского: тот еще детектив, если честно. С юмором, как мы уже говорили в этой книге, тоже – напряг: мы любим если и не смех сквозь слезы, то уж точно – слезы сквозь смех. Одна из самых веселых в мировой литературе повестей «О том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя заканчивается трагическим вздохом: «Скучно на этом свете, господа…»
В русской литературе вообще не вдруг отыщешь книгу с героем-победителем. Персонажи наших классиков все как-то больше не обстоятельства побеждают, а сами с собой борются: с комплексами собственными, пессимизмом.
Герои произведений западных писателей борются с окружающим миром, герои наших писателей никак не могут договориться сами с собой. Большинство русских классиков относятся к героем своих произведений скорей с жалостью, чем с гордостью; скорее, даже с некоторым пренебрежением, чем с восторгом.
Вот мы и привыкли: герои книг должны возбуждать мысли и чувства, воспитывать, понимаешь, должны. А вот развлекать – это нет. Если книга несет духовность, то о каких же развлечениях, простите, может идти речь?
Однако как войдешь сегодня в книжный магазин, где литература буквально чуть ли не вытесняет людей, так и подумаешь: вот это вот все, что тут находится, – оно что ли больше, чем жизнь? Оно, что ли, воспитатель? Полистаешь большинство изданий и скажешь сам себе: «Если эти книги – носители духовности, то лучше уж я буду бездуховным…»
«В последнее время размножение книг приняло чрезвычайные размеры… увеличиваясь количественно, книги понижаются качественно». Это вчера сказано? Нет, отнюдь. Это сказано аж в 18 79 году знаменитым философом, основоположником русского космизма Николаем Федоровичем Федоровым.
И вот тут-то и возникает вопрос о предмете нашего разговора. Мы, читатели дорогие, о чем, собственно говоря, ведем речь? Какой смысл мы вкладываем в это до боли знакомое слово – «литература»? Литература – это, собственно говоря, что?
Любые сброшюрованные листочки с буковками? А «Справочник для поступающих в вузы»? Нет? А «Поваренная книга»? Тоже – нет? А вот Игорь Губерман вместе с соавторами написали «Книгу о вкусной и здоровой жизни». С одной стороны, в ней полно рецептов, с другой – она написана лучше иного детектива, который – формально говоря – имеет, вроде бы, все признаки литературы.
Не, ну должен же быть какой-нибудь критерий, отличающий литературу от не литературы?
Вот, например, в 1924 году один малоизвестный а ту пору политик попал в тюрьму. Там он написал книгу, которая вскоре была выпущена в свет и стала очень популярной: уже к 1939 году ее общий тираж на 11 языках составил более пяти миллионов экземпляров. Правда, к тому времени политик стал очень знаменит. Звали его Адольф Гитлер, а книга называется «Майн кампф». «Майн кампф» – это литература? Надо с изрядной долей печали признать, что книга Гитлера повлияла на миллионы людей, но как-то ужасно обидно причислять ее к литературе.
А то что ж это выходит? И Библия, и Толстой, и Гитлер, и любовные романы, и «Слово о полку Игореве» – это все литература? И Шолохов, и Бродский, и Донцова, и авторы бесконечных пародий на Гарри Поттера – литература?
Бросаюсь к своим любимым Брокгаузу и Ефрону. Они говорят: успокойтесь. В общем смысле литература – это то же самое, что письменность, то есть «совокупность всех письменами начертанных на камнях, папирусе, коже, бумаге и прочих произведений человеческого творчества, в которых отразились быт, идеи, чувства, стремления и борьба людей, вообще вся историческая жизнь человечества».
Успокоили, называется. Получается, что не только книга Гитлера, но даже наскальные надписи – литература? Вот, например, как мы уже говорили в главе «Журналистика», – от изобретателей алфавита финикийцев книг не осталось, но зато сохранились надписи на могилах. Эти надписи – тоже литература? Та самая, что «больше, чем жизнь»?
«Успокойтесь!» – как бы снова повторяют Брокгауз и Ефрон и разъясняют: «В более тесном смысле под литературой разумеются лишь произведения изящной словесности». Ага, значит, так. Но все равно ведь непонятно: а как, собственно говоря, определить: изящна словесность или не очень? И кто это должен определять?
Писатель Александр Кабаков в эфире моей программы «Ночной полёт» сказал, что произведение литературы отличается от «нелитературы» тем, что в нем есть свой мир. Вот если создает писатель свой мир, значит, это литература, не создает – фигня.
Поэтому – продолжая наш пример – «Поваренная книга», если она написана Губерманом, вполне может быть литературой. А детектив, в котором нет никакого своего мира, литературой вовсе даже может и не оказаться.
Мне точка зрения Кабакова близка. Однако с одной оговоркой: существует ли собственный мир в книге или нет его – каждый читатель определяет для себя сам.
Ведь создание мира литературного произведения – это не индивидуальный акт писателя, а совместный процесс того, кто написал, и того, кто читает.
Рукописи, конечно, не горят. Но жить своей подлинной жизнью они начинают только тогда, когда у них появляется читатель. Мы часто и привычно говорим о волшебстве писателя. На самом деле главный волшебник – читатель: это только благодаря ему в сброшюрованных листках бумаги может родиться живой мир и вспыхнуть живая жизнь.
И тогда получается, что даже классическая литература – не для любого является литературой. Отнюдь не в каждом классическом произведении современный читатель может «зажечь» тот самый живой мир и ту самую живую жизнь. Грустно, конечно, но факт: то, что мы называем «великими книгами», имеет свойство умирать, то есть превращаться в памятники. Согласитесь, что вряд ли сегодня кого-нибудь могут заставить плакать строки поэм Гомера или смеяться – пьесы Аристофана. Да и много ли – прошу прощения – найдется среди ваших знакомых тех, кто, отринув сегодняшнюю суетливую жизнь, может эдак сесть, да и прочитать четыре тома «Войны и мира»?
Восприятие литературы – процесс глубоко субъективный. На вопрос: «Что есть литература?» – каждый отвечает для себя сам. Один читатель с восторгом погружается в мир Достоевского, а другой – в мир детектива. Один черпает для себя что-то важное из Пушкина, а другой, простите, – из любовного романа. Увы, нельзя не признать, что одних наших сограждан развлекает и воспитывает то, что для других наших сограждан кажется синонимом пошлости и бессмысленности. А то, в чем вторые видят живой мир, первым представляется скукой и, простите, отстоем.
И это – нормальное положение вещей. Нет и не может быть такого произведения литературы, которое было бы живым и необходимым для всех. Сейчас невозможно себе представить, что не принимали даже великого Шекспира! Его постоянно ругали за нарушение заповедей Аристотеля о единствах времени, действия и места. Вы можете себе представить, что некоторые его пьесы – например «Король Лир» и «Антоний и Клеопатра» – даже переписывали, чтобы не были они так трагичны.
Конечно, книги влияют на людей. Иначе бы их не запрещали, не сжигали на площадях. Скажем, лишь в 1966 году Ватиканский собор отменил «Index Librorum Prohibitorum» – список запрещенных книг, просуществовавший чуть более – внимание! – четырех веков. Первый список вышел в 1559 году, после чего регулярно пополнялся. Ватикан запрещал таких писателей, как Спиноза, Вольтер, Бальзак, Декарт, Золя, Лафонтен…
Во Франции книги маркиза де Сада были под запретом в течение 150 лет! Сейчас молодым людям трудно поверить, что в СССР долгое время не издавались не только книги писателей-эмигрантов, но и, скажем, стихи Есенина и романы Ильфа и Петрова. А как мы, россияне, обошлись с теми русскими писателями, кто получил Нобелевскую премию? Во всем мире гордятся сочинителями, получившими эту высшую литературную премию.
А у нас – что? Бунин и Бродский были просто запрещены, вычеркнуты из советской жизни. Пастернак унижен, а его роман «Доктор Живаго» долгое время находился под запретом. «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына мое поколение читало под подушкой в зарубежном издании. Из всех нобелевских лауреатов по литературе мы гордились лишь Шолоховым, впрочем, не переставая спорить: а он ли, собственно, написал тот роман, за который получил Нобелевскую премию?
Коль скоро во все времена запрещают книги – значит, они на людей влияют. Правильно?
Правильно. Но все равно остается вопрос: не преувеличиваем ли мы значение литературы?
По опросу ВЦИОМ, 40 % наших сограждан не могут обойтись без телевидения и лишь 21–22 % – без книг. Столько же, к слову, не мыслят своей жизни без курения и вкусной еды. Что же читают наши сограждане? 23 % предпочитают детективы и фантастику, 11 % – научно-популярную и мемуарную литературу, 10 % – русскую классику и лишь 2–3 % – книги на религиозные и философские темы.
