Станислав Говорухин - Чёрная кошка
А с другой стороны — какая у него была альтернатива? Если бы остался… Вспомните, как нищенствовал учитель в девяностых годах. И нищенствует и сейчас, в начале XXI века.
Хорошо помню своих школьных учителей. В основном это были мужчины-фронтовики. Помню нашего историка — в одной и той же, наглухо застегнутой, много раз заштопанной рубашке под пиджаком. Но всегда белоснежной, словно накрахмаленной. Помню, я гадал: что он, каждую ночь стирает что ли ее? (Это был 47-й, тяжелейший для всей нашей страны год.)
Я вообще хорошо помню, как были одеты наши учителя — дети остро запоминают это. Владимир Львович, например, приходил на уроки в темно-синем бостоновом костюме, лоснящемся от долгой носки; рукава испачканы мелом. Я даже галстуки его помню — старинные шелковые из довоенной благополучной жизни. Один — особенно. Темно-синий со светлым горошком. Как у Ленина.
Учитель русского языка, Михал Михалыч, носил офицерскую гимнастерку, перетянутую широким ремнем. Поверх — хоть и старый, но чистый и отглаженный, с выутюженными лацканами пиджак.
— А ну, дети, — говорил Михмих (так мы его звали между собой), — просклоняйте мне слово «дитя». Итак, именительный?
— Дитя.
— Родительный?
— Дитю… Дите…
— Дитяти! Запомните на всю жизнь — дитяти! Дитятей… О дитяте…
Я и запомнил. На всю, как видите, жизнь.
Как-то, помню (это было в пятом классе), мы играли в футбол на задах школы. Я на минуту выключился из игры, подбежал к стене школы, расстегнул ширинку… Кто-то схватил меня за ухо. И так вот, крепко и больно держа за ухо, отвел в учительскую, поставил посреди комнаты и сказал:
— Вот… Полюбуйтесь на него…
Это была учительница литературы Зинаида Павловна Шагова.
Жестоко, скажете. Зато на всю жизнь. Я навсегда запомнил: мочиться на стену школы, писать на ней грязные слова — нельзя!
Я помню всех своих педагогов. Запомнят ли нынешние дети своих школьных учителей? Уже много лет учить детей идут не самые способные и не те, у кого истинное дарование. Мужчин-учителей практически вовсе нет, мужчина — кормилец, ему надо кормить семью — на учительские шиши не прокормишь.
Смогут ли нынешние дети научиться от своих учителей строгости, скромности, изяществу — в одежде? Какое там… Современная учительница, собираясь на урок, обливается горючими слезами — одеть совершенно нечего.
Я всегда кричал на всех углах и повторю в сотый раз: страна, где учитель нищенствует, не может иметь никакого будущего. РАЗОЧАРОВАНИЕ Когда меня спрашивают: «Ваше самое большое разочарование в жизни?» — я вспоминаю этот случай.
В 1953-м я закончил школу. А куда идти учиться дальше, ума не приложу. О том, чтобы пойти работать, и речи не заходило. А надо бы! Мать, портниха, воспитывала нас с сестрой одна. Как же ей тяжело приходилось! Страшная война, голодные послевоенные годы. Загубленная молодость. Всю себя, без остатка, — детям!
Но мама помыслить не могла, чтобы дети остались без высшего образования. У самой погубленная жизнь, так хоть дети…
Сестра уже заканчивала юридический, а я решил податься в геологи. Романтика, путешествия… О путешествиях я бредил с детства. Любимые герои: Робинзон Крузо, Миклухо-Маклай, персонажи Джека Лондона, Амундсен, Роберт Скотт… Попались мне в то лето две интересные книжки: Чаковского «День начинается на востоке» — про геологов, и занимательная геохимия» Ферсмана — про минералы. А когда я узнал, что студенты-геологи носят форму, решение созрело окончательно.
Время было бедное, народ одевался плохо, а студенты геологических факультетов и горных институтов щеголяли в красивой форме: черный шевиотовый костюм, белая рубашка, галстук, черные квадратные бархатные погоны, и на них — золотой вензель университета. Посмотрел я в зеркало, представил себя в этом наряде, — неотразим! — и побежал в университет сдавать документы.
И вот ранняя осень, я уже учусь, в ателье заказана форма, я хожу на примерки, и тут… приказом Министерства высшего образования… форму отменили!
Свидание
Мне было 19 лет, и мы только что свалились со снежных гор к морю. Сначала пешком, — одолев главный Кавказский хребет, через ледники и горные речки, по козьим тропам, — к озеру Рица, а оттуда на машине в Адлер. Там я впервые и увидел море. Залез по пояс, попил из ладошки — соленое!
А потом был земной рай (именно так я его и представлял) — Сочи. В Сочи мы купили один палубный билет за 3 рубля и поднялись на пароход «Петр Великий». Поднимается один, бросает с палубы спичечный коробок с билетом — идет другой… Разложили на корме свои спальные мешки, достали консервы, еду, оставшуюся от горного похода… Народ ходит, завидует.
Утром, едва проснулись, — Сухуми. Дендропарк, обезьяний питомник, кофе на песке, удивительные блюда с хитрыми названиями: хачапури, лобио, сациви, чахохбили… Вечером таким же манером поднялись на корабль, на рассвете — Батуми. А потом опять Сочи. И все это за три рубля.
Там, в Сочи, я познакомился однажды с девушкой. Моей ровесницей, ростовчанкой. Знакомство было мимолетным, договорились встретиться завтра. На этом же пляже.
Рассказать, как готовился к любовному свиданию юноша 50-х годов? Во-первых, я выстирал в горной речке (мы жили высоко над городом, на какой-то турбазе) свою единственную парадную рубашку — шелковую, с короткими рукавами, «тенниску». Разгладил руками, разложил на большом камне — она быстро высохла на закатном солнце. Выполоскал, оттер черным базальтовым песком тапочки. Вымылся сам — с мылом, в ледяной воде. На ночь положил свои полотняные брюки на доски под матрац — чтобы сохранились «стрелки». Спал плохо, проснулся с рассветом. Намазал мокрым зубным порошком тапочки, когда они высохли, сбил — подошвой о подошву — пыль от зубного порошка.
И эдаким франтом спустился в город. А до свидания еще два часа. «Пойду-ка я морем, по пляжу, тут километра три-четыре, как раз поспею».
Часа через полтора путь мне преградила высокая скала, глубоко вдающаяся в море. Я поднял голову — высоко наверху железная дорога, но путь туда преграждают густые заросли ежевики. От франтовского костюма ничего не останется. «Обойду-ка я скалу над морем, я же альпинист».
Полез. Не так уж трудно идти — есть удобные выступы для ног, есть крепкие зацепы для рук. Внизу, метрах в пяти, плещется море. Глубоко — если упасть, не разобьешься. Скоро я был уже на другой стороне скального выступа, спрыгнул на галечный пляж, оглядел себя — брюки, тапочки — все чистенько. Иду.
И вдруг вижу, что это? Никак женщина? Лежит на спине, груди растеклись, вроде и нет их… Сделал еще два шага… Но тут уж нет никаких сомнений — сидит голая баба и удивленно смотрит на меня. Разуваю глаза — мать моя, мамочка! — полно голых женщин, молодых, старых…
Получилось, что попал я на женский пляж. С одной стороны он огражден глухим забором, а с другой — естественным препятствием — скалой, выступающей в море.
Мне бы добежать до забора — перемахнуть его, раз плюнуть… Но до того растерялся, что, опустив глаза, пошел обратно. А за спиной — смех, крики: «Миленький, куда же ты? Иди к нам!..»
Вскарабкался я снова на скалу, руки дрожат, сорвался, конечно, упал в воду… Оплыл скалу, вылез на берег, и полез вверх по обрыву. Острые колючки ежевики изодрали штаны и рубашку, да еще наверху оказался свежеокрашенный штакетник… И до назначенного свидания осталось минуты три-четыре…
И зашагал по шпалам на свою турбазу.
Были бы у меня, тогдашнего, сегодняшние мозги, я бы, конечно, пошел на свидание. Рассказал бы все, как есть, и выглядел бы в глазах девушки героем. Эх, если бы молодость знала…
Да и нравы тогда были другие.
Как я стал режиссером
Будучи молодым и будучи еще геологом, иду я однажды по городу Горькому (ныне Нижний Новгород) и вижу: снимается кино.
Любимые артисты — Сергей Лукьянов, Хитяева… Все бегают, кричат, суетятся, несут реквизит, переставляют осветительные приборы… И только один человек спокойно сидит в кресле, опершись рукой на палку, ему приносят чай, что-то шепчут на ухо, он кивает головой… Я спросил:
— Кто это?
Мне отвечают:
— Это режиссер фильма. Марк Донской.
У меня в голове тогда никаких мыслей о кино не было, но про себя я отметил: «Вот это профессия!»
А потом жизнь так закрутилась, геологию я бросил, пошел на телевидение, оттуда меня чуть не выперли, пришлось поступить в киноинститут… И вот уже сорок лет сижу в кресле, курю, мне приносят чай, что-то шепчут, а я киваю головой.
Поэтому мой любимый киношный анекдот такой.
Оператора спрашивают:
— Вот ты после стакана водки смог бы снимать кино?
— Смог бы.
— А после двух стаканов?
— Вряд ли… Но гарантирую: все будет в фокусе.
— А после бутылки?
