Сборник статей - «Слово – чистое веселье…»: Сборник статей в честь А. Б. Пеньковского
(Андрей Белый. В Летнем саду)
Возясь, перетащили в дом
Кровавый гроб два арлекина.
Над восковым его челом
Крестились, наклонились оба —
И полумаску молотком
Приколотили к крышке гроба.
Один – заголосил, завыл
Над мертвым на своей свирели;
Другой – цветами перевил
Его мечтательных камелий.
(Андрей Белый. Вакханалия)
Ресторан в символистской лирике оказывается своего рода границей между мирами, и повторяющийся сюжетный ход во всех такого рода текстах – переход границы между эмпирически данным и потусторонним миром. Ср.:
Слышу говор, и хохот, и звоны стаканов.
Это дьяволы вышли, под месяц, на луг?
(В. Брюсов. Обряд ночи)
Взор во взор – и жгуче-синий
Обозначился простор.
Магдалина, Магдалина!
Дует ветер из пустыни,
Раздувающий костер.
(А. Блок. Из хрустального тумана…)
Там все – игра огня и рока,
И только в горький час обид
Из невозвратного далека
Печальный Ангел просквозит.
(А. Блок. Где отдается в длинных залах…)
Словарь (предметный мир) «ресторанного» текста достаточно узнаваем. Прежде всего, почти во всех текстах упоминаются
– «зал» или «кабинет»: Пустой громадный зал чуть озарен (В. Брюсов); Я сидел у окна в переполненном зале; Передо мною бесконечный зал; Мне этот зал напомнил страшный мир; Где отдается в длинных залах; В кабинете ресторана За бутылкою вина (А. Блок); Старик в отдельный кабинет Вон тащит за собой ребенка (А. Белый);
– «огни» («костер», «пожар»): Словно в огненном дыме все лица и вещи, Как хорош при огнях…; Кольца огня (В. Брюсов); Веет ветер из пустыни Раздувающий костер; Пожаром зари Сожжено и раздвинуто бледное небо; Там все – игра огня и рока (А. Блок); И всё на миг Зажжется желтоватым светом; Огни погасли в кабинете (А. Белый);
– «вино» (и связанные с ним мотивы «золота», «игры»): А со дна подымаются искры вина, Умирают, вздохнув и блеснув на мгновенье, Умирает, смеясь, золотое вино (В. Брюсов): И хмельней золотого Au; За бутылкою вина; Ищу забвенья в радостях вина; Золотого, как небо, Au; Что пляшут в стакане вина золотистые змеи; Где вина теплятся в бокалах (А. Блок); В подставленный сосуд вином Струились огненные росы; Осанистый лакей С шампанским пробежал пьянящим (А. Белый); Муть вина, нагие кости; Как в кошмаре, то и дело: «Алкоголь или гашиш?» (И. Ф. Анненский);
– «хрусталь»: Как хорош, при огнях, ограненный хрусталь (В. Брюсов); Из хрустального тумана; Поют и плачут хрустали (А. Блок).
Атмосфера ресторана описывается с помощью мотивов «дыма» (огненного дыма), «тумана», «сумрака», «чада»: Словно в огненном дыме земные виденья; Но почему темно? Горят бессильно свечи (В. Я. Брюсов); Брожу в дымнотекущей сети; Из душного, ночного мрака (А. Белый); Вон счастие мое – на тройке В сребристый дым унесено (А. А. Блок); Тот же гам и тот же чад (И. Ф. Анненский).
У Брюсова и Блока с ресторанным «хронотопом» связаны образы ресторанных скрипок, ресторанного (у Блока – цыганского) пения: Визг цыганского напева Налетел из дальних зал. Дальних скрипок вопль туманный; Чтоб в пустынном вопле скрипок Перепуганные очи Смертный сумрак погасил; Я слепнуть не хочу от молнъи грозовой, Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!) (А. А. Блок); Скрипка визгливая, Арфа певучая (В. Я. Брюсов).
С «ресторанным» хронотопом связана и тема, особенно очевидная в стихотворениях Брюсова и Блока — тема эротики, экстатической страсти, вырождающейся в бытийственную скуку и ад существования. В стихотворениях Брюсова «В ресторане» и «Обряд ночи» и двух циклах Блока, сосредоточивших большинство его «ресторанных» стихотворений – «Арфы и скрипки» и «Страшный мир», – нашли отражение излюбленные Брюсовым и подхваченные Блоком темы страсти-распятия, Голгофы, а также уничтожающей, убивающей страсти: И меня, наконец, уничтожит / Твой разящий, твой взор, твой кинжал; Чтоб в пустынном вопле скрипок / Перепуганные очи / Смертный сумрак погасил; Знаю, выпил я кровь твою,! Я кладу тебя в гроб и пою.
Может показаться, что большинство из повторяющихся «ресторанных» мотивов совпадают с обычным набором предметов и действий, организующим пространство ресторана. Но стоит сравнить эти описания с ресторанными сценами и мотивами в классической русской поэзии, предшествующей символистам, и в постсимволистской лирике, как бросится в глаза одна несомненная странность: в символистском ресторане не едят! Никаких упоминаний о еде не встретить ни в одном стихотворении о ресторане. Говорится только о вине, но и вино в символистском тексте зачастую играет роль скорее эмблемы (ср. знаменитое «Я послал тебе черную розу в бокале Золотого, как небо, Аи»), нежели напитка.
Между тем, достаточно вспомнить описание ресторана в первой главе «Евгения Онегина», чтобы стала ясна принципиальная разница в восприятии этого хронотопа в классической и символистской культуре:
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
(Глава первая. XVI)
М. А. Кузмин, печатавшийся в символистских журналах, но тяготевший к «преодолевшим символизм», начинает цикл «Любовь этого лета» с описания «веселой легкости бездумного житья» и в первой же строфе рисует ресторанную трапезу:
Где слог найду, чтоб описать прогулку,
Шабли во льду, поджаренную булку
И вишен спелых сладостный агат?
В стихотворении «Счастливый день» цикла «Прерванная повесть» он вновь возвращается к тому же эпизоду прогулки с другом и даже точно называет ресторан – излюбленную петербургскими писателями «Вену»:[91]
Мы верны правилам веселого быта,
И «Шабли во льду» нами не забыто,
Жалко, что Вы не любите «Вены».
В лирике акмеистов – А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама – ресторанная тема полностью теряет демонические коннотации и, как и у Кузмина, вновь становится местом, где обедают и ужинают:
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
(А. А. Ахматова. Вечером)
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
(О. Э. Мандельштам. Мне Тифлис горбатый снится…)
Более того, символист Александр Блок, один из создателей демонизированного хронотопа ресторана в поэзии, заговорив в поэме «Возмездие» об эпохе своего деда, А. Н. Бекетова, сразу же точно называет ресторан Бореля, в котором в 1870-х годах устраивались обеды «Отечественных записок», и упоминает не вино, а подаваемые блюда:
И на обедах у Бореля
Ворчат не плоше Щедрина:
То не доварены форели,
А то уха им не жирна.
Самостоятельная сфера для исследования – демонизация ресторана (трактира, кабака) в символистской прозе. Один из самых ярких прецедентов, несомненно, роман Андрея Белого «Петербург», в котором на общем фоне демонизированного города особо выделены три локуса – бал-маскарад, фабрики и ресторан.
Первая «ресторанная» сцена в первой главе романа вводит мотив «мира теней», а два агента-провокатора перед входом в ресторан описаны как порождение потустороннего мира: «Пара прошла пять шагов, остановилась; и опять сказала несколько слов на человечьем языке. (…) Две тени медленно утекали в промозглую муть. Скоро тень толстяка в полукотиковой шапке с наушниками показалась опять из тумана, посмотрела опять на петропавловский шпиц.
И вошла в ресторанчик[92]»
Появление провокатора Липпанченко в ресторане описано через восприятие Дудкина и тоже выглядит как возникновение инфернального персонажа: «…Ему показалось, что некая гадкая слизь, проникая за воротничок, потекла по его позвоночнику. Но когда обернулся он, за спиною не было никого: мрачно как-то зияла дверь ресторанного входа; и оттуда, из двери, повалило невидимое».[93]
В авторском комментарии вся сцена в ресторане становится своего рода «соответствием» мировой, космической сферы, живущей в предчувствии катастрофы: «…Ресторанные голоса покрывали шепот Липпанченко; что-то чуть шелестела из отвратительных губок (будто шелест многих сот муравьиных членистых лапок над раскопанным муравейником) и казалось, что шепот тот имеет страшное содержание, будто шепчутся здесь о мирах и планетных системах; но стоило вслушаться в шепот, как страшное содержание шепота оказывалось содержанием будничным».[94]
