Наум Синдаловский - Петербургский фольклор с финско-шведским акцентом, или Почем фунт лиха в Северной столице
«Гром-камень»
В Лахте на месте этого монолита ныне плещется глубокое озеро. Окрестные жители называют его «Петровским», или «Каменкой».
Сохранилась и своеобразная, если можно сказать, «ювелирная» память о «Лахтинской скале». В 1778 году, за четыре года до открытия монумента Петру I, скульптор Этьен Фальконе, обиженный на несправедливые обвинения в растрате казённых денег, покинул Петербург и возвратился во Францию. Уезжая из России, согласно одной легенде, Фальконе увез с собой на родину осколки «Гром-камня», которые раздаривал друзьям в качестве сувениров. Неожиданно в Париже возникла мода оправлять эти гранитные осколки в драгоценные металлы, превращая их в женские украшения. Надо сказать, что рождению этой легенды предшествовали совершенно реальные факты. Ещё в то время, когда «Громкамень» доставили в Петербург, а Фальконе даже не помышлял о досрочном выезде из России, петербуржцы были так поражены этой гранитной скалой, что, как писал один из них, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное». Не брезговала этим и сама императрица, которая будто бы заказала то ли себе, то ли в подарок кому-то серьги из осколков этого камня.
Долгое время связь Лахты с именем Петра I поддерживалась легендой о сосне, якобы посаженной самим царём. Её так и называли: «Петровская». В 1924 году она упала. В 2000 году мемориальную сосну восстановили.
В 1938 году, вместе с изменением статуса старинного поселения, ему присвоили новое название: посёлок городского типа Лахтинский. В 1960-х годах северо-западные границы Ленинграда расширились, и посёлок вошёл в черту города. С этого времени формально топоним «Лахта» утратил своё самостоятельное значение и сохраняется исключительно в качестве мемориального топонимического памятника.
Сегодняшние жители Лахты гордятся своей малой родиной. В известной речёвке не чувствуется никакой обделённости или, тем более, ущербности. Напротив, в её интонациях можно легко обнаружить чувство определённой петербургской общности:
Ох-ты! Ах-ты! – парни с Лахты,
Ах-ты! Ох-ты! – девки с Охты!
К северо-западу от Лахты находится посёлок Лисий Нос, своим необычным названием обязанный характерным береговым очертаниям близлежащего мыса. Село Лисичье, «что на Корине носу», известно по переписной окладной книге Водской пятины 1500 года. Топоним «Корин», или «Карин нос», восходит к финскому слову «kari» в значении «подводный камень», или «риф». На шведских картах эта местность известна под названием Karranena. По-фински «nena» означает «нос». Напомним, что, по Далю, одно из многочисленных значений слова «нос» – «земля, берег, выдавшийся в воду».
Начиная с 1905 года репутация Лисьего Носа приобретает мрачный, если не сказать драматический или даже эсхатологический характер. Неизвестно по какой причине, Лисий Нос выбрали местом приведения в исполнение казней, назначенных по приговору суда, и тайного погребения казнённых. Приговорённых узников доставляли из казематов Петропавловской крепости летом на пароходах, а зимой на поездах. Любопытно, что в свидетели казней, кроме обязательных врачей, священников, полицейских и прокурорских чинов, «приглашались местные именитые обыватели».
В основном казнили приговорённых к смерти террористов, убийц и особо опасных государственных преступников. Правда, в советское время за Лисьим Носом закрепилась репутация «лобного места российской революции», жертвами которого якобы были исключительно «борцы за освобождение рабочего класса от гнёта самодержавия». Общество политкаторжан однажды даже выступило с предложением переименовать Лисий Нос в Мыс Казнённых. Впрочем, мрачные традиции «проклятого царизма» успешно продолжались большевиками. Сначала в Лисьем Носу расстреливали выявленных «пособников Юденича», а потом, в феврале 1921 года, хоронили расстрелянных на кронштадтском льду из артиллерийских орудий участников Кронштадтского восстания. Известно, что на подавление восстания бросили две армейские группы. Южная наст упала со стороны Ораниенбаума, а северная – по льду Финского залива от Сестрорецка и Лисьего Носа. Помните романтические строчки Эдуарда Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход, / Нас бросала молодость на кронштадтский лед». И только фольклор предлагал част ушку, за распространение которой, возможно, заплачено не одной человеческой судьбой, а может быть, и жизнью. Во всяком случае, книга, изданная в 1922 году, из которой извлечена эта частушка, была в буквальном смысле репрессирована. Ее изъяли из библиотек и долгие годы держали в спецхране. Только совсем недавно, в 1980-х годах, она стала доступна широкому читателю. Вот эта частушка:
По Кронштадту мы палили
Прямо с пристани.
Рыбку-корюшку кормили
Анархистами.
Это о восставших кронштадтских моряках, многие из которых были отцами и сыновьями Петроградских рабочих, «освобождённых от гнёта самодержавия».
Сегодня Лисий Нос – это дачный посёлок, постоянные жители которого – «лисьеносцы» – прекрасно соседствуют и легко уживаются с многочисленными петербуржцами, которые на своих дачных участках с удовольствием «ковыряются в Лисьем Носу».
* * *Особо следует остановиться на фольклоре железнодорожной станции «Разлив», вошедшей в историю благодаря событиям лета 1917 года в Петрограде. Разлив – это дачный посёлок на берегу озера Сестрорецкий Разлив, появившийся в начале XX века после прокладки сестрорецкой ветки Финляндской железной дороги. Озеро возникло в результате строительства моста-плотины, известного по народному названию: «Шипучий мост». Ничем не примечательный крошечный посёлок в едва ли не «заграничной» Финляндии в июле 1917 года большевики выбрали для тайного нелегального пребывания Ленина в связи с угрозой его ареста Временным правительством. Как с двусмысленной откровенностью сказано в одном из школьных сочинений, «рабочие оберегали жизнь Ленина, и, чтобы её обезопасить, они решили послать его подальше».
Официальная советская историография придала Разливу столь недосягаемо высокий статус, что, если верить фольклору, такое близкое по звучанию слово «ро́злив» – с обязательной ударной буквой «о» – будто бы было специально придумано в идеологическом отделе ЦК КПСС, чтобы на фоне вульгарного «ро́злива» более ярко и убедительно звучало ленинское «Разлив». Такой пропагандистский натиск не мог не вызвать ответную реакцию. В фольклоре появляются попытки спародировать ситуацию: «В винный магазин заходит невысокий мужчина в кепочке и, слегка картавя, обращается к продавщице: „Мне портвейн, пожалуйста, триста грамм“. – „Мы в розлив не продаем“. – „А мне не в розлив, а в Шушенское“».
Речевой оборот «В Разлив, к Ленину» с тех пор превратился в заветный адрес многих винно-водочных магазинов всей страны, в том числе в Ленинграде, особенно в пресловутый период тотальной борьбы с алкоголизмом, когда достать бутылку вина можно было далеко не всегда и не везде.
Известно, что в Разливе Ленин жил в шалаше вместе со своим другом и соратником Григорием Зиновьевым. Пройдёт совсем немного времени, и в массовом сознании советских людей наступит отрезвление. Фольклор отметит этот перелом поговоркой: «С милым рай в шалаше и без… Ленина». А на самом шалаше фольклор предлагал поместить мемориальную доску: «Здесь Владимир Ильич скрывался от Н. К. Крупской». Внесли свою долю в процесс мифологизации ленинского мемориала и словари жаргона. Они зафиксировали появление новой фразеологической конструкции, выражающей полное удовлетворение: «Ленин в Разливе – да и только».
Шалаш Ленина в Разливе
Музеефикация ленинского подполья началась в 1925 году. В Разливе открыли мемориальный музей. В 1927 году на месте исторического шалаша, где жил Ленин, установили памятник. К 1960-м годам этого было уже недостаточно. Культ Ленина стремительно развивался и расширялся. В 1964 году построили специальный музейный павильон и разбили лесопарк. Мемориальный комплекс в Разливе, или «Конура вечно живого», как называли его в народе, стал местом принудительного паломничества тысяч отечественных пионеров и школьников, а также иностранных туристов со всего мира.
Только с началом перестройки интерес к ленинскому Разливу резко пошёл на убыль. Иссяк и поток средств из партийных касс на его содержание. Дважды неизвестными лицами был подожжён и сгорел наконец дотла соломенный сарай. Фраза «Ленин в шалаше» становилась шутливо-ироническим эвфемизмом чего-то абсурдного, страшного. Надо сказать, что и современный народный сонник к этому относится вполне серьёзно: «Если вам снится шалаш, а возле него пень, на котором что-то пишет лысый человек, – быть беде».
