Михаил Гершензон - Избранное. Тройственный образ совершенства
VIII
А человек от природы своеволен и самонадеян. Он вовсе не склонен ни верить Богу, ни повиноваться Ему, напротив, верит только чувственной очевидности да памяти своего обобщенного опыта. Даже праведный Авраам иногда верит Богу, иногда нет; на прямое обещание Бога, лицом к лицу, что у него будут потомки, он отвечает смехом: неужели от столетнего будет сын? Зато как радуется Бог, когда человек поверит Ему! Тот же Авраам раньше поверил словам Бога, что от него произойдет многочисленное потомство, – и сказано: «Авраам поверил Господу, и Он вменил ему это в праведность» (Быт. XV 6). Когда же человек не то что исполнит, но даже только выразит готовность исполнить Его веление, – Бог доволен выше всякой меры и осыпает человека всеми земными благами: «Теперь Я знаю, – говорит Он Аврааму, удерживая его руку, занесшую нож над отроком Исааком, чтобы заклать его, – теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня…», и «Мною клянусь, что так как ты сделал дело сие… то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое… и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего» (Быт. XXII 12, 16–18). Сплошь и рядом человек, прежде чем поверить предвещанию Бога, требует вещественного знамения; так и Авраам сперва поверил, а потом усомнился: почему мне узнать, что я буду владеть этой землею? – и Бог не побрезгал подтвердить свои слова знамением. Он до такой степени привык к человеческому неверию и так дорожит доверием человека, что нередко готов идти на унижение. Гедеон, призванный Богом на спасение Израиля, прежде чем выступить в бой, требует у Бога обеспечения: если Ты точно хочешь моей рукой спасти Израиль, то докажи мне это: я расстелю на гумне стриженную шерсть, и пусть за ночь роса падет только на шерсть, а на земле пусть будет сухо. – Бог так и сделал; земля была суха, а из шерсти Гедеон выжал целую чашу воды. Но Гедеон не удовлетворился одним чудом – потребовал на следующую ночь обратного чуда, и Бог не разгневался на него за маловерие, смиренно исполнил его желание: во второе утро шерсть была суха, а на всей земле была роса (Суд. VI 36–40). Доходит до того, что Бог даже сам предлагает человеку знамение. Бог чрез Исайю сделал предсказание царю Иудейскому Ахазу, и в доказательство предлагает ему просить себе любого знамения. Ахаз из вежливости отказывается: «Не буду просить и не буду искушать Господа»; Исайя даже рассердился: «Слушайте, дом Давыдов, разве мало для вас затруднять людей, что вы хотите затруднять и Бога моего? Итак, Сам Господь даст вам знамение» (Исайя VII 10–14). В другой раз случилось, что Езекия, смертельно заболев, взмолился к Богу, и Бог велит Исайи сказать ему, что продлит его жизнь еще на пятнадцать лет и спасет его от руки царя Ассирийского. Передав Езекии это предвещание, Исайя добавил: «И вот тебе знамение от Господа, что Господь исполнит слово, которое Он изрек. Вот я возвращу назад на десять ступеней солнечную тень, которая прошла по ступеням Ахазовым. И возвратилось солнце на десять ступеней по ступеням, по которым оно сходило». Так рассказано это событие в книге пророка Исайи (XXXVIII 7–8); еще характернее версия, сообщаемая 4 Книгою Царств (XX 8—11); Езекия сам попросил знамения, и Исайя предложил ему на выбор: вперед ли пойти тени на десять ступеней или вернуться на десять ступеней, на что Езекия отвечает: «Легко тени подвинуться вперед на десять ступеней; нет, пусть воротится тень назад на десять ступеней». Какое оскорбительное недоверие! Мало того, что требует доказательств, но еще смотрит на пальцы, не передернет ли карт.
Но Бог, как сказано, нуждается в человеке, и эта роковая зависимость лишает Его свободы действий; он принужден быть уступчивым, что при Его вспыльчивом нраве стоит ему немалых усилий. К тому же, и это хуже всего, человек сумел подглядеть тайну Бога, то есть за тысячи лет до Шопенгауэра узнал с полной достоверностью, что Бог нуждается в нем{155}. А это знание содержит в себе два знания: во-первых, что Бог никогда не истребит человечества в целом и даже принужден щадить жизнь отдельного грешника, так как уничтожением человека нанес бы ущерб себе самому; во-вторых, что человек может купить помощь Бога, отдавая Ему то, что Ему так жизненно нужно: почет и послушание. Он даже не стесняется без обиняков заявлять это в лицо Богу: ты сам заинтересован в том, чтобы я остался жив. «Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?» (Псал. 6). «Что пользы в крови моей; когда я сойду в могилу? будет ли прах славить Тебя, будет ли возвещать истину Твою»? (Псал. 29). «Открой очи, посмотри, потому что не мертвые в аде, которых дух взят из внутренностей их, воздадут славу и хвалу Господу» (Варух II 17). Моисей молит Бога, разгневанного буйством Израиля: не истреби народ сей, иначе чужие народы станут дурно думать о Тебе – что Ты оказался не в силах ввести его в обещанную страну и оттого погубил его в пустыне (Числа XIV 15–16, Второз. IX 28), и Езекия молится: спаси нас от руки Сеннахерима, и узнают все народы земли, что Ты – единый Бог (Исайя XXXVII 20). Точно таков и смысл всякого обета: если хочешь получить почет, который Тебе так нужен, то вперед помоги мне, а не поможешь – не окажу почета. «И положил Иаков обет, сказав: если Бог будет со мною и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом, – то этот камень, который я поставил памятником, будет <у меня> домом Божьим; и из всего, что Ты даруешь мне, я дам Тебе десятую часть» (Быт. XXVIII 20–22); «И дал Иевфай обет Господу и сказал: если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение» (Суд. XI 30–31).
Такую власть имеет человек над Богом в силу своей врожденной свободы. Но и Бог обладает могущественным оружием против человека. Как властелин всех материальных сил, действующих в мире, Он чрез них – чрез материальные явления, определяющие бытие человека, – легко может воздействовать на его свободную волю и принуждать ее к покорности. Следовательно, человек в такой же мере зависит от Бога, в какой Бог зависит от человека. Их отношения между собою основаны на взаимной корысти и взаимном насилии: Бог, чтобы исполнить свое неисповедимое назначение, должен во что бы то ни стало принудить человека к покорности; человек, чтобы прожить, должен заставить Бога служить себе. Отсюда естественно развивается планомерная стратегия Бога по отношению к человеку. Предметом спора является изначально свободная воля человека, арена же борьбы – человеческое тело, так как Бог только чрез тело человека, чрез материю, изначально покорную Ему, может обуздывать его волю. Но в человеке есть посредник между его телом и волею: разум, который учитывает восприятия тела и, обобщая их в аналогии, то есть в предвидении, им остерегает волю. Итак, Бог непосредственно воздействует на тело, чрез его посредство на разум, и чрез посредство разума – в конечном счете на волю; воздействием на тело Он вразумляет волю. Если же, как нередко бывает, Он обращается прямо к разуму человека, то лишь затем, чтобы оживить в разуме воспоминание о прежнем телесном опыте и тем побудить его к воздействию на волю.
IX
Чудовищная мысль о взаимной корысти, которою связаны Бог и человек, так глубоко укоренилась в народном сознании евреев, что породила естественный плод, еще более чудовищную идею формального договора между Богом и человеком. Где двое равно нуждаются друг в друге, там можно предотвратить борьбу лишь уговором о взаимной дани. И вот Бог и человек заключают между собою союз: Бог обязывается благоустроять жизнь человека на земле в той мере, в какой человек будет чтить Его, как своего единого владыку и исполнять Его волю; пока человек верен своему обязательству, он вправе рассчитывать на преуспеяние, в противном случае он не только лишается опеки, но Бог, разумеется, не преминет пустить в ход все материальные средства, чтобы принудить его к исполнению договора.
Легко понять, насколько выгоднее положение Бога в этом союзе: его воля цельна, нераздельна, так как Он ищет одного – покорности человека; поэтому у Него нет соблазна изменять договору, разве только изредка не доглядит или забудет. Напротив, человека раздирают два противоположных стремления: он жаждет сразу и свободы, и благоденствия, но благоденствие дается ему только за отказ от свободы, – оба вместе недостижимы, одно исключает другое. И вот он мечется между Сциллою и Харибдой: то увлекается жаждой свободы, и тотчас подпадает телесной каре Бога, то упьется земными благами, но в следующий миг взалкает свободы, чего бы она ни стоила, и так без конца, кидаясь из крайности в крайность. Мудрость опыта учит его уступать понемногу и в одном, и в другом; он не в силах отказаться ни от одного из своих желаний – остается примирять их, согласовать их в количестве. Но как дорого стоит сердцу взвешивать и мерить бесценные блага, урезывать свою свободу, чтобы снискать немного счастия, и ограничивать свое благоденствие, чтобы сохранить хоть тень свободы! Трудная и тонкая работа жизни! Бог знает, что человеку трудно, и потому часто дает ему поблажки, прощает грех или казнит лишь в половинной мере.
