Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений
Безымянный и безликий чернокожий оказался у всех на виду, чтобы сказать правду обо всех своих чернокожих собратьях и о сексуальности в ее первичной, органичной и необузданной форме. Это область вне морали и запретов; сфера эротического помешательства, которая и восхищает, и ужасает белую Америку. У ворот в эту мифическую вселенную стоит такой вот чернокожий парень — природное воплощение бесконечной потенции. Пусть белый человек идет от рассудка, словно говорит рожденный Мэпплторпом образ; мужчина с темной кожей явно следует посылу гениталий.
То, что у мужчины в полиэстеровом костюме не было головы — а стало быть, и мозга, — лишь подчеркивало очевидную «истину» этого произведения: он черный, у него огромный черный пенис, а значит, сам он — огромный черный пенис. Тридцатью годами ранее Франц Фанон уже выразил эту мысль на страницах своей книги (см. выше): всякое интеллектуальное достижение предполагает потерю в сексуальной сфере — и наоборот. «Представить роденовского Мыслителя с эрекцией — какая шокирующая мысль», — писал Франц Фанон в книге «Черная кожа, белые маски». А вот представить негра с эрекцией много проще, поскольку белые не относятся к неграм как к равным по интеллекту. Напротив, когда белый человек видит негра, писал Фанон, для него «существует уже не сам негр, а лишь его пенис; темнокожего человека затмевает его собственный орган. Он уже не человек. Он просто пенис». И именно огромный черный пенис, как писал за полвека до Фанона американский врач Уильям Ли Хауэрд, делает любые попытки окультурить негра совершенно абсурдными.
До Мэпплторпа эта визуальная идея — что суть негров сфокусирована в черных гениталиях — выражалась так же сильно лишь однажды, в начале XIX века. В то время восторг белого человека перед черным пенисом (равно как и его страх) достиг своего апогея. Образцы мужских гениталий отсекали, исследовали, хранили в банках с формалином — все это было вполне привычным. А вот «живая» демонстрация превосходства африканских гениталий перед европейскими была для белого человека слишком травматичной. В итоге эту «вполне научную» мысль решили вывести на сцену в виде чернокожей женщины.
В первые десятилетия XIX века Саартье Баартманн, которую чаще звали просто Сарой Бартман, демонстрировали почти голой во многих театрах Европы под именем «Готтентотской Венеры», притом что слово «готтентот» было синонимом нахождения в самом низу «великой цепи существования» — теории, активно муссировавшейся Чарльзом Уайтом и другими учеными. О том, что на этой лестнице развития Саартье, а с ней и все черные африканцы, стояла чуть ли не на одной ступеньке с человекообразными обезьянами, свидетельствовали ее гениталии, особенно так называемый готтентотский передник (гипертрофированное развитие больших и малых половых губ), а также сильно выраженные симптомы стеатопигии (чрезмерно развитых, откляченных ягодиц, которые тогда называли готтентотскими).
После смерти Баартманн в возрасте 25 лет Жорж Кювье, постоянный секретарь Французской академии наук и ведущий теоретик по вопросам происхождения рас, тщательно исследовал ее тело. И вот что интересно — девять из шестнадцати страниц в отчете Кювье посвящены сексуальной анатомии Баартманн: от ее знаменитых половых губ до «упругой, сотрясающейся массы» ягодиц и обезьяноподобного строения таза. А вот мозгу ее ученый отвел всего один абзац. Впоследствии Кювье изготовил анатомический препарат половых органов Баартманн для демонстрации в Музее человека в Париже. При этом, как пишет Сандор Л. Гилман в книге «Сексуальность: иллюстрированная история», он преследовал вполне конкретную цель — документально подтвердить сходство строения гениталий «у особей, находящихся на низшей ступени развития», и «орангутангов — самого развитого вида человекообразных обезьян». Как и все африканцы, Саартье Баартманн была низведена до уровня собственных половых органов.
Точь-в-точь как это случилось с «Портретом мужчины в полиэстеровом костюме». Вот почему эта фотография вызвала бурную реакцию среди негритянской интеллигенции, как, впрочем, и среди прокуроров, сенаторов и специалистов по первой поправке к конституции США. «Пенис представлен здесь как главное отличительное свойство черного мужчины, а это классический расовый стереотип, воссозданный и поданный как произведение искусства, — писал афроамериканский эссеист Эссекс Хэмпхил, обсуждая проблематику шедевра Мэпплторпа. — Для человека с черным цветом кожи смотреть на эту фотографию без ощущения того, что тебя используют, превращая в некий объект, практически невозможно».
В конечном счете такими же оказались и чувства реального человека, позировавшего Мэпплторпу для этой фотографии. Мэпплторп познакомился с Милтоном Муром в сентябре 1980 года. По свидетельству Морриероу, у Мэпплторпа случилось тогда, по его словам, нечто вроде «тропической лихорадки»: почти все вечера он проводил в одном из баров Манхэттена, популярном среди черных гомосексуалистов. Кожа негра, ее текстура, рассказывал потом Мэпплторп критикам и искусствоведам, то, как она мерцает на черном фоне, подчеркивая строение мышц, — во всем этом была своя неотразимая эстетика. А вот близким друзьям Мэпплторп жаловался, что у чернокожих существует обратная зависимость между размером члена и объемом мозга. По его признанию, он был тогда в поиске «СуперНиггера» — человека, в котором примитивная мужественность совмещалась бы с генитальной мощью гориллы. (По всем этим пунктам Мэпплторп заблуждался не меньше Чарльза Уайта.)
То, что белая Америка превратила по ходу истории в фобию, Мэпплторп превратил в фетиш. Однако, в отличие от фрейдовских трактовок, это не было подменой сексуального удовлетворения. Этот фетиш был настолько генитальным, насколько это вообще возможно. В глазах Мэпплторпа, рассказывал Морриероу друг фотографа Уинтроп Иди, «огромный черный член» обладал неотразимой притягательностью. Другой его друг однажды слышал, как Мэпплторп описывал идеальный черный пенис так детально, что даже назвал точные размеры уретрального отверстия на его головке. Мало кто осознает, как упорно Мэпплторп искал идеальный образчик огромного черного пениса. По словам Иди, «он обследовал не одну тысячу».
Мэпплторп прекратил свои поиски, лишь когда познакомился с Муром, который только что сыграл очередную партию в пинбол в баре «Сникерс» в начале Вест-Сайдского шоссе в Гринич-Вилидж. Когда Мур заметил, как Мэпплторп буравит его взглядом, он до того испугался этого странного человека, что убежал из бара. Но Мэпплторп догнал его у входа в метро на углу Кристофер-стрит, представился и предложил угостить его ранним завтраком. Имя Мэпплторпа Муру ни о чем не говорило. Тем не менее он принял его предложение, хоть и сказал сперва; «Только я ни во что не хочу ввязываться».
Примерно через час Мэпплторп привел Мура в свою квартиру-студию, где, не без помощи кокаина, убедил двадцатипятилетнего военного моряка раздеться и сфотографироваться в обнаженном виде. На этот раз интуиция его не подвела: наконец-то, рассказывал он потом одному из приятелей, у человека «с лицом прекрасного животного» оказался идеальный пенис. Мур, которого больше всего беспокоило, как бы не осрамить свою семью, проживавшую в штате Теннесси, сказал, что не станет позировать, если на фотографиях будет видно одновременно и лицо, и пенис. Тогда Мэпплторп взял с постели наволочку и надел ее ему на голову.
На получившейся фотографии, представленной на 54-й странице «Черной книги», рядом с «Портретом мужчины в полиэстеровом костюме», мы видим обнаженного Мура, чье тело сложено почти идеально, по всем законам человеческой симметрии: его руки сжаты в кулаки на уровне груди, локти раздвинуты на равное расстояние от солнечного сплетения, крупный пенис свисает по центру в нижней части кадра, а голову закрывает белый «капюшон». Эта фотография — триумф эстетики. В «Черной книге» она, пожалуй, вторая по силе скрытого вызова, намекающего на один из самых отвратительных периодов американской истории. Белые балахоны с прорезями для глаз безошибочно ассоциируются с ку-клукс-кланом, той самой организацией, которая ввела практику линчевания и ритуальных кастраций чернокожих американцев.
Мэпплторп явно идеализировал черный пенис как эстетический объект, чтобы создать произведение искусства, ниспровергавшее принятые в его культуре воззрения, которые считали подобную эстетику спорной и противоречивой. Однако в каком-то смысле его творчество укрепляло идею расизма — точку зрения еще более давнюю, чем научные исследования Чарльзом Уайтом «ступеней развития». Просто потому, что в западной культуре сексуальные и расовые проблемы всегда были сопряжены с психологическим конфликтом. Как указывает Сандор Л. Гилман, именно униженное положение африканца превращало его в неподражаемый экзотический сексуальный объект для некоторых представителей «кавказской расы». Для этих белых чернокожий мужчина является их эротическим альтер-эго. Сексуальным Другим. И этот другой притягателен как раз потому, что так ужасен.
