Л. Мосолова - Культурология и глобальные вызовы современности
Исходя из вышеизложенного, нельзя не согласиться с утверждением Э. Маркаряна, что „даже самые инновационные общества в принципе не могут существовать без… традиций" [143] . Действительно, культурная традиция является универсальным механизмом селекции социального опыта, его структурного накопления и стереотипизации, а также его пространственно-временной трансмиссии. Тем самым благодаря традициям обеспечивается необходимая для самоорганизации социальных систем стабильность. Очевидно, это обстоятельство имеет в виду Э. С. Маркарян, когда пишет: „изучение традиции должно происходить прежде всего в соответствии с фундаментальными принципами самоорганизации" [144] .
Конечно, традиции изменчивы, и изменчивость эта подвержена принципу ирреверсибельности. Традирование все новых и новых правил делает невозможным возврат к прошлому. Но само прошлое как некий конструкт должно быть доступно настоящему. Подобный доступ обеспечивается благодаря наличию феномена культурной памяти [145] , обеспечивающего традирование, передачу смысла во времени. В контексте этого феномена вся культура в целом может считаться основным механизмом ограничения пространственно-временного распространения социальных рисков, своего рода "комплексным антиэнтропийным механизмом" [146] . Путем нелинейного синтеза и сведения в единый темпомир элементов культурной памяти разной глубины коннективная структура культуры делает возможным согласование „растянутых" во времени коммуникаций, актуализируя воспоминания и включая опыт прошедших времен в горизонт современности. Кроме того, основываясь на принципе фрактального повтора и выступая как символическая упорядоченность смыслов, она создает единое социальное пространство ожиданий и тем самым обеспечивает нормативное ориентирование и увязку коммуникативных процессов. В отличие от так называемой коммуникативной памяти, объемлющей биографические воспоминания о недавном прошлом современников, культурная память сохраняет воспоминания о бифуркационных пунктах и начальных условиях развития социальной системы, растягивая временные рамки артикулирования коммуникационных сетей. Особенно много места в культурной памяти занимают воспоминания о генезисе социальной системы и сделанных ею в решающие моменты бифуркационного перехода критических выборах. Совершив критический выбор, система стабилизирует динамику флуктуаций и превращается в своего рода „исторический объект" [147] , поскольку этот бифуркационный выбор задает горизонт предсказуемости ее дальнейшего развития, характеризующего „историческую память" социальной системы.
Проявляемый посредством принципа повтора фрактальный характер культурной памяти предполагает наличие и свободную артикуляцию хаотических процессов. Наряду с появлением и техническим усовершенствованием электронных средств хранения информации возрастает и степень свободы этой артикуляции. Доминирование повтора и „ритуальной когерентности" сменяется доминированием актуализирования и „текстуальной когерентности", а вместо подражания и сохранения интерпретация и воспоминание становятся связующими силами новой конвективной структуры культуры [148] . Возникает культура воспоминания, причем в зависимости от социальных условий становления и развития формируются разные культурные практики интерпретации и воспоминания. Содержание хранимой в культурной памяти информации, принципы ее структуризации, условия и сроки хранения, возможности и способы актуализации – все это обусловлено характером и динамикой культурной эволюции социальной системы.
Таким образом, социокультурная эволюция имеет место согласно собственной динамике и обладает автономией по отношению к внешним условиям. Традированные правила генерации информации в известной степени детерминируют ход коммуникативных процессов, которые, однако, благодаря своей вариабельности не поддаются окончательной фиксации и остаются открытыми для дальнейшего развития. Предпосылками самоорганизации социальных систем выступают их иерархичность и вариативность, наличие в них флуктуаций, способность к селекции и реализации бифуркационного выбора, канализирование инноваций, традирование информации и образование культурной памяти, включающей традиции и нормы коммуникативного обихода.
Культура в эпоху распада империи и надлома цивилизации Н. А. Хренов (г. Москва).
Российская культура занимает важное место в мировой культуре. Этот ее высокий статус объясняется не только тем, что она склонна к активной ассимиляции элементов других культур, что делает ее необычайно коммуникабельной и открытой для взаимодействия и диалога, но и тем, что при этом она способна сохранять свою самостоятельность, а, следовательно, и демонстрировать сопротивление распространению иных ценностей или ценностей других культур, не соответствующих ее основному духовному ядру. Развитие каждой культуры, не только российской, предполагает постоянное обращение к другим культурам, хотя иногда это имеет разрушительные последствия. Во всяком случае, что касается сохранения духовного ядра русской культуры, то до сих пор эта проблема не была столь острой. Притяжение других культур было одновременно и отталкиванием от них. Если русской культуре в будущем удастся сохранить это свое положение, то она еще будет способной к развитию и функционированию.
Разумеется, установки политической системы то способствуют, то препятствуют саморазвитию заложенного в самой культуре потенциала. Примем за аксиому самостоятельность культуры по отношению к политике. Принято считать, что, начиная с 20-х годов, административная система нанесла культуре огромный вред. В самом деле, как писал в 1939 году Г. Федотов, «наш век соблазняет тоталитарностью, и генерал, привыкший решать политические и социальные вопросы своего времени, кончает декретами в области поэзии и музыки» (Г. Федотов. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. СПб., 1992, т.2., с. 224). Несомненно, в истории эти проблемы существовали.
Однако необходимо обратить внимание и на другую сторону проблемы. Высочайшее напряжение духа, проявляющееся в ренессансах отечественного искусства, обязано необходимости в сопротивлении ценностям, чуждым отечественной культуре. Как активная ассимиляция других культур способствует развитию собственной, так и сопротивление им создает основу для конструктивного диалога. Без сохранения несходства не получается и диалог. Это проблема не только XX века.
Развернувшийся в предшествующих столетиях процесс вестернизации истории затрагивал и Россию. Примеряя на себя формы мировосприятия, рожденные на Западе эпохой Просвещения (а это, как известно, исходная точка модерна), включаясь в европейский мир, Россия все же смогла сохранить свое духовное ядро, свою культуру. Ренессанс русской литературы XIX веке несет на себе печать не только влияния великих творений западного искусства, но и отторжения от гипертрофии цивилизационного начала на Западе, опасность которого на самом Западе уже ощущали сами просветители (Руссо), современники просветителей (например, Шиллер), и в еще большей степени оказавшие огромное влияние на русскую культуру романтики. Не случайно такой резонанс в России идей Руссо. Все эти вопросы у нас обсуждались в дискуссиях по поводу бестселлера Шпенглера, книгу которого Р. Мертон назвал самой популярной книгой первой половины XX века.
Но если XIX век проходит под знаком ассимиляции ценностей вестернизации и, соответственно, отторжения от них, то на российский XX век откладывает печать еще одно мировосприятие, отпочковавшееся от европейского модерна и получившее евразийскую окраску. Это мировосприятие большевизма. Конечно, это мировосприятие отечественному искусству нанесло колоссальный вред. В частности, разрушило один из значимых культурных слоев, возникший в конце XIX–XX веков, который начиная с эпохи оттепели пришлось восстанавливать. В 1960 году вышел десятый том «Истории русского искусства». В нем есть целая глава о творчестве художника М. Врубеля. Между тем, если до этого времени об этом художнике и писали, то лишь критически. Но речь должна идти о реабилитации не только одного М. Врубеля, но целых художественных направлений этого времени.
Однако была и другая сторона идеологического давления, которую нельзя свести исключительно к негативному эффекту. Необходимость сопротивления большевизму провоцировала колоссальное напряжение, деятельность духа. Необходимость сопротивления большевизму, исходящему из установок лишь одного из слоев культуры, связанного с народническими представлениями, стимулировала активность искусства. Находясь в 20-е годы в эмиграции, проницательный Ф. Степун пытался следить за развитием советской литературы. В своих философско-публицистических очерках, печатавшихся с 1923 по 1927 годы в журнале «Современные записки», он писал: «Каждым своим мало-мальски талантливым, художественно правдивым, каждым своим искренне пережитым и точно сказанным словом советская литература неустанно твердит о том, что между Россией и большевицким коммунизмом идет смертный бой, что все коммунистические смыслы жизни превращаются русскою жизнью в бессмыслицы» (Степун Ф. Жизнь и творчество. М., 2008., с. 363). Необходимость сопротивления создавала великое напряжение духа, что получило выражение в романе «Тихий Дон», в великой русской поэзии XX века, в музыке Шостаковича, в романе Б. Пастернака и т. д.
