Алексей Миллер - Россия — Украина: Как пишется история
Стоит помнить о том, что здесь мы говорим о профессиональных историках, ставших неожиданно для себя жертвой собственных структур мышления, трансформации советского нарратива в национальный и их похожести. Непрофессиональные историки, сосредоточенные в Институте стратегических исследований при президенте Украины Кучме, попав под «скромное очарование» идеи тысячелетней нации, в 2003 г. — год России в Украине — издают брошюру, в которой дается оценка Переяславской Раде и тому, что после нее, в значительной мере — в контексте личности Хмельницкого и его времени. И вот они — несложно угадать в этих людях тех, кто так и не вырос из шинели «научного коммунизма»,— пишут о том, что Богдан Хмельницкий создал прообраз президентской республики в Украине в середине XVII в. (Украина уже существует, само собой!) и что он создал украинское государство, это понятно. Тут же они говорят, что он создал и парламентскую республику… Говоря об «украинском государстве» середины XVII в., они утверждают, что в этом государстве был создан бездефицитный бюджет, ну и, со ссылкой на В. Степанкова, они утверждают, что казачество Украины — это некий фермерский класс. То есть выстраивается, с одной стороны, очень привлекательная и соблазнительная картина существования буржуазного и капиталистического государства в середине XVII в., когда в тех государствах, которые являются «пионерами» капитализма (Нидерланды, Англия и Франция), они еще «отдыхают», а в Украине уже все есть. Это старая традиция «быть впереди планеты всей» тянется еще со времен создания национальных историй в XIX в.: ее «римейк» характерен для многих постсоветских государств, пытающихся реализовать «проект модерности», т. е. национальный проект в эпоху глобализации. Вы это найдете практически во всех странах на просторах бывшего СССР. В принципе наличие таких трогательных, иногда смешных, иногда раздражающих анахронизмов является «родимым пятном» любой национализированной истории, аффирмативной или дидактической истории и историографии.
Миллер: Конституция еще.
Касьянов: Конституция Пылыпа Орлыка — это немножко позже, но это вещи одного порядка. То есть это модернизация истории под потребности сегодняшнего дня. Конституция — очень серьезная заявка, во-первых, на цивилизационное первенство, во-вторых, на подтверждение «извечного демократизма» украинцев как нации. Кстати, времена Орлыка в этой схеме — это часть времени Хмельницкого, в смысле некой исторической эстафеты, когда один деятель принимает и развивает идеи предыдущего. Это очень важно для выстраивания непрерывности и связности истории — сверхзадачи для любой нации, претендующей на статус «исторической» и особенно яростно отстаивающей непрерывность и связность тогда, когда наблюдаются моменты разрыва и прерывности.
Миллер: В том, что ты сказал, есть несколько тем. Первое — это какими словами мы можем рассказать о том, что там происходило. Хорошо, не государство — а что? Не национальная революция — а что? Не воссоединение — а что? Это первое. Вторая тема — это смысл Переяславской Рады. Потому что мы хорошо знаем: каждый раз, когда речь заходит о ней, с украинской стороны говорят, что мы же договаривались про автономию и равноправное партнерство, а ваши лютые бояре приехали и сказали, что царь присягать не будет, потому что не приучен, и как потом тираническая Россия растоптала казацкие представления о демократии. Темы взаимосвязанные, но раздельные. Что касается смысла Рады, то, в моем представлении, нужно понимать, что есть два партнера, которые обладают разным весом и находятся в заведомо разном положении. Хмельницкому это неравное партнерство нужно, даже если оно ему и не нравится, потому что ему одному не выстоять против поляков. И дальше с его стороны начинается торг — сохранить как можно больше самостоятельности. При этом у другой стороны, которая с сомнениями, постепенно втягивается в эту войну — не будем забывать, что она происходит всего через 30 лет после Смоленской войны, когда все силы, собранные Московским государством, не помогли отвоевать Смоленск у поляков, для которых это была периферийная война… Понятно, что Москва тоже не может диктовать свои условия слишком жестко, ей тоже нужен Хмельницкий, но чем больше двусмысленностей, тем лучше, потому что, по мере того как баланс сил будет проявляться все с большей отчетливостью, можно будет давать ту интерпретацию этому соглашению, которую Москва считает нужной, и на самом деле у меня ощущение, что обе стороны это прекрасно понимают с самого начала. То есть это не то, что Хмельницкий и казаки искренне верят в то, что они так договорились и получили все, что хотели, и так будет дальше, они будут еще много метаться и искать, где бы найти какого-нибудь другого патрона, который будет подальше и чья хватка будет не такой жесткой. То есть они и к крымскому хану пойдут, и к полякам, тут нужно сказать, что свобода их маневра будет все время уменьшаться, в том числе и потому, что фактор религиозной близости и общности имел значение.
Касьянов: Очень большое.
Миллер: Что уж там говорить. С басурманами или с католиками все-таки простодушные люди из рядовых не очень хотели иметь дело. И в этом смысле любопытно было бы подчеркнуть, что тема воссоединения начнет эксплуатироваться очень скоро, буквально через 20 лет — в 1670-х годах. «Синопсис» — книга, которая была главным изложением истории в течение всего XVIII в. и даже в XIX в., была написана в Киеве. Ее ведь пишет настоятель Печерской лавры Иннокентий Гизель, и он преследует какие-то свои интересы.
Касьянов: Или же отражает чьи-то.
Миллер: Ну да. И если речь идет о «едином славено-российском народе», который есть в «Синопсисе», то шансов у элит Гетманщины на то, чтобы «вписаться» в элиту Московского царства на выгодных для себя условиях, становится больше.
А что касается государственности, революции и т. д., я не знаю, есть ли эта книжка на украинском языке, на русском ее, к сожалению, нет — у Сергея Плохия есть маленькая брошюрка («Tsars and Cossaks. A Study in Iconography». Cambridge, Mass., 2002) об иконе Покрова Богородицы. Икона интересна тем, что там всегда отражались патроны и заказчики, поэтому там много «пиара», как его тогда понимали. Первые 20 страниц книги — это очень удачное, на мой взгляд, близкое к идеальному, изложение того, что происходило в то время: очень аккуратно, нет никакой Украины, нет никакого государства. Есть казачество, довольно сложные его отношения с крестьянским населением — казаки с ним себя совсем не идентифицировали. Плохий подчеркивает, что как только казаки осознали себя самостоятельной элитой, то один из экзотических шагов, которые они тут же предприняли,— это попытка вывести свою казачью родословную из хазарского каганата, что во многом было копированием сарматского мифа, популярного у польской шляхты. То есть мы другие, наше происхождение другое, наше элитное положение опирается на наши завоевания силой оружия. Отсюда, конечно, никакой украинской национальной революции быть не может.
Второе: Плохий говорит о политии: это удобное слово, которое позволяет избежать понятия государства. Иногда его стоило бы употреблять даже и по отношению к современности, ведь у нас есть такое понятие, как failed state, которое придумали современные политологи для тех образований, которые обладают политической субъектностью, а государства при этом нет, но эти образования претендуют на статус государства или даже им обладают… Тогда ведь не было интерсубъективного подтверждения статуса государственности вроде «принятия в ООН». И модерного государства тоже не было. А территориальное государство того времени было легитимировано статусом правителя, и очевидно, что все, с кем элиты Гетманщины ведут переговоры, воспринимают эти переговоры как переговоры о подданстве, вассалитете Гетманщины, потому что ни польскому королю, ни московскому царю, ни крымскому хану Хмельницкий заведомо не ровня.
Кстати, Плохий предлагает очень простой способ оценки этих вассальных отношений, которые возникли в результате Переяславского договора,— сравнить положение Гетманщины на левом берегу Днепра и той части Гетманщины на правом берегу, которая осталась под властью Речи Посполитой, во второй половине XVII в. О положении на правом берегу говорит само название этого периода — Руина. Хорошо бы эту книжку на русский перевести. А по-украински она есть?
Касьянов: Я тоже не знаю, есть или нет. Плохий имеет легитимное право как специалист в этом периоде формулировать такие версии, которые выходят за стандарты национального нарратива и даже отрицают их. Такие же подходы присутствуют у людей, которые не являются специалистами в этом периоде, но являются специалистами в историографии. Если вернуться к тем темам, которые ты наметил, а именно — Переяславская Рада и «что это было?», то нужно вспомнить, что есть очень обширная историография, начинающаяся еще в середине позапрошлого столетия, с самыми разными интерпретациями: от военно-политического союза до вассального договора…
