Игорь Можейко - С крестом и мушкетом
Первая проповедь де Рода, самостоятельно произнесенная им на местном языке, состоялась несколько неожиданно даже для него самого. В этот день миссионеры отправились в гавань встретить прибывший в Фай-фо из Макао португальский корабль. Радостная встреча. Молебен по случаю счастливого прибытия. Расспросы. А затем начинается разгрузка корабля. Вокруг собирается толпа любопытных, жаждущих посмотреть на не столь еще частых в этих краях европейских купцов и их диковинные товары. И вдруг у борта появляется де Род и, обращаясь к шныряющему. вокруг гомонящему люду, говорит, что самый драгоценный товар, который есть у европейцев, — это не то, что свалено здесь в тюках и кадушках, и отдается он не за деньги, а даром, за веру; товар этот — истинный закон, истинный путь к счастью. Толпа притихла. Фигура европейца в сутане, уверенно вещающего на здешнем наречии, привлекла всеобщее внимание. Жители Фай-фо видывали разных проповедников— конфуцианцев, буддистов, даосов, но сегодняшнее зрелище, пожалуй, самое необычное из всех, что им приходилось видеть.
Де Род стал потом одним из самых знаменитых проповедников среди миссионеров Дальнего Востока, но до самой смерти он считал эту импровизированную проповедь лучшей своей проповедью. Он рассказал собравшимся о бессмертии души и о прелестях загробной жизни, о боге — судье и заступнике и о божественном откровении, заключенном в священном писании. Наблюдавшие с корабля португальцы могли только по реакции слушателей судить, о чем повествовал святой отец, но одно было ясно — проповедь имеет успех. Когда де Род закончил речь призывом принимать крещение, к его руке подошло сразу десять вьетнамцев. Среди них оказался даже один буддийский монах в оранжевой тоге, ставший затем одним из самых ревностных подвижников католической веры.
В последовавшие за этим событием месяцы дела миссии резко улучшились. Талант де Рода-проповедника нашел благоприятный отклик особенно среди портовых торговцев, заинтересованных не столько в постижении таинств новой веры, сколько в установлении более тесных контактов с европейцами, и ремесленников, давно питавших неприязнь к премудростям конфуцианства — религии ненавистных мандаринов. Число обращенных достигло трехсот человек. Правда, среди них попадались разные люди… Крестился, например, староста окрестной деревни и тут же отдал дочь в гарем князю Шай-Выонгу[38], не устояв перед соблазном стать монаршим «родственником» со всеми вытекающими из этого выгодами. Де Род подумал было о его публичном отлучении, а потом махнул рукой и ограничился небольшой проповедью о богопротивности многоженства.
Вскоре, устрашившись растущей популярности католического миссионера, зашевелились священнослужители местных религий. На проповеди де Рода стали приходить какие-то люди, мешавшие расспросами и выкриками. Один раз де Роду пришлось вступить в ученый диспут с мандарином-конфуцианцем, и он обрушил на голову китайского вероучителя все свое красноречие. «К сожалению, ваш святой, — сказал он, — своим учением о создателе и своим отказом признать существование в человеке бессмертной души неизбежно толкает к безбожию и открывает дверь всяческим порокам, оставляя лишь видимость, лишь смутную тень добродетели». Чтобы придать больше веса своим доводам, монах привел в пример неблаголепные деяния местных мандаринов, и это расположило в его пользу всех бывших свидетелями спора простолюдинов.
При дворе Нгюенов уже давно с подозрением присматривались к деятельности португальской католической миссии. Пока ее активность распространялась только на иностранный квартал в Фай-фо, правитель Хюэ не вмешивался в происходящее. Однако вскоре до столицы стали доходить тревожные слухи о быстром распространении христианства среди вьетнамцев. Шай-Выонгу нашептывали, что португальские монахи заставляют вьетнамцев присягать изображению короля Португалии и что, как только число христиан достаточно возрастет, будет дан сигнал к восстанию, с тем чтобы присоединить княжество Нгюенов к владениям португальской короны. Последнее выступление «бородача, говорящего по-вьетнамски», действительно смахивало на политическую агитацию. Поэтому Шай-Выонг счел необходимым принять меры. К тому же он был раздосадован тем, что не прибыл ожидавшийся в этом году португальский корабль с грузом пороха.
В Фай-фо был отправлен негласный указ учредить слежку за всеми, кто общается с отцами-католиками. К де Роду же в одно прекрасное утро явился мандарин и зачитал предписание правителя, в котором сообщалось, что, поскольку Португалия известна всем как захватчик чужих территорий и ее подданные славятся своими грабежами и бесчинствами, а миссионеры — заговорщики и подстрекатели беспорядков, де Роду надлежит покинуть пределы страны. Несмотря на общий характер обвинений, высылке подвергался один де Род, Видно, власти по достоинству оценили его таланты…
В Макао де Рода ожидал теплый прием. Португальские торговцы уже привезли сюда весть о его необычайном даре проповедника, а церковные власти Макао как раз подыскивали подходящего человека для посылки в Тонкин, в княжество Чиней, о благорасположении которых к христианскому учению докладывал только что вернувшийся оттуда итальянец-иезуит Бальдинотти. Де Род не раз долго беседовал с престарелым монахом, и в ходе этих бесед обнаружилось поразительное единство их взглядов. Оба они пришли к заключению, что для успеха миссионерской пропаганды нужно заручиться поддержкой государя. Оба считали, что слыть португальцем невыгодно, коль скоро эта нация успела так сильно себя скомпрометировать в глазах азиатских народов. Оба полагали, что обратить население в христианство невозможно с помощью одних европейских миссионеров, что нужно готовить проповедников и священников из местного населения. И самое основное — оба патера сходились на том, что португальская монополия на миссионерскую деятельность в Азии, ущемляя права других христианских государств, вредит делу распространения истинной веры среди язычников. Но об этом говорилось шепотом. Оба патера хорошо знали нравы святой инквизиции в Гоа.
В мае 1627 года Александр де Род и сопровождавший его отец Маркиш, сын португальца и японки, прибыли в тонкинский порт Кам-Фа, чтобы отсюда проследовать в столицу Чиней — Тханглаунг. На улицах города миссионерам сразу бросилось в глаза необычайное оживление и большое число солдат. Как раз в это время в порту находились флот Чиней и их стотысячная армия, готовые к отправке на войну с Нгюенами. Об этом миссионеры узнали только после того, как весь экипаж корабля и они сами были взяты под стражу на предмет выяснения того, нет ли среди них кохинхинских шпионов. Всех европейцев доставили пред лицо правителя Чинь Чанга, и князь потребовал от капитана клятвы в том, что его судно не будет заходить в Кохинхину, а пойдет прямо в Макао.
И тут красноречивый де Род взял быка за рога. В пространной речи, обращенной к князю, он не только поклялся именем, как он сказал, самого дорогого, что у него есть, — бога Иисуса Христа, но и поведал о гонениях, которым подвергся он в княжестве Нгюенов, что сразу расположило к нему Чинь Чанга. Моряки были отпущены на корабль, а де Роду князь предложил продолжить беседу. План де Рода и Бальдинотти удавался блестяще. Иезуиту оставалось только закрепить первый успех и окончательно утвердиться при особе государя. И он сделал это довольно нехитрым способом. На свет божий были извлечены часы, и де Род торжественно преподнес их князю и объяснил принцип их действия. Чинь Чанг был в восторге. Дальше в ходе беседы выяснилось, что тонкинский властелин питает большую слабость к математике, а святой отец необычайно в ней силен. Поговорили о сферических поверхностях, о вычислении орбит движения планет. Расстались, как лучшие друзья, и де Род даже получил приглашение остаться жить при дворе Чинь Чанга.
На утро третьего дня князь устроил последний смотр своему войску, а затем процессия барок с князем и вельможами на борту двинулась по Каналу Бамбуков в столицу, и, покуда продолжалось путешествие, князь не расставался с де Родом. Они наслаждались обществом друг друга, слушая музыку и вычисляя даты затмений. Де Род между тем ни на минуту не забывал о своей главной цели. Князь, конечно, приятный собеседник, но де Род считал бы свое время потерянным, если бы ему не удалось заручиться поддержкой Чинь Чанга в своей проповеднической деятельности. И он приступает к постепенной обработке князя.
Сразу же выясняется, что старик Бальдинотти несколько преувеличил интерес монарха к католическому вероучению. Ему, главе культа неба, незачем забивать свою голову религиозными идеями, рожденными на чужой почве. Пусть лучше его друг расскажет ему о логарифмах и решит несколько математических головоломок. Однако он не возражает против того, чтобы де Род выступил со своей проповедью перед придворными.
