Поль Зюмтор - Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
Использование слуг у нидерландцев было гораздо менее распространено, чем у других европейских народов. Тяга к независимости препятствовала проникновению в богатый дом горничных и лакеев, впрочем, обычно преданных хозяину. Государство осуждало содержание слуг мужского пола; это занятие облагалось весьма значительным налогом. В самых больших домах было не более двух-трех слуг — кучер и один или два лакея. Ни привратников, ни кого-либо из тех, что, встречая у дверей, свидетельствуют о состоянии владельца дома. Прислуга семьи добропорядочных буржуа ограничивалась крайне малым штатом горничных, чаще всего одной. Ей выделялась каморка возле кухни. Ее права и обязанности определялись соответствующими положениями. Новая служанка должна была явиться в назначенный день скромно одетой и предъявить свое свидетельство; ей запрещалось грубить и болтать, а ее хозяевам следовало воздерживаться от телесных наказаний, иначе их ждал мировой судья и штраф, равный годовому жалованью жалобщицы. Причиной увольнения могла служить только кража; сам же слуга мог попросить расчет когда угодно.{96} В глазах француза, в частности Париваля, в этом было что-то возмутительное: «Людишки подобного рода пользуются сим с наглостию и без меры, и невозможно встретить в Голландии должного услужения».{97}
Получая хорошее жалованье и уход во время болезни, часто попадая в завещание и считаясь практически членами семьи, большинство слуг искренне привязывались к своим хозяевам. Отсюда легко вытекали распущенность и фамильярность. Де ля Барр, находясь с визитом в доме одного эдамского буржуа, был поражен, став свидетелем следующей сцены: «Хозяйка без церемоний первой села за стол; служанка фамильярно пристроилась рядом с госпожой; хозяин безропотно взял один из двух оставшихся стульев, вторым завладел лакей. Хозяйка и служанка положили себе первыми, взяв лучшие куски. Впрочем, все шло хорошо, и мы чувствовали, что в этом доме следуют давно заведенному порядку, пока хозяин не попросил неосторожно служанку за чем-то сходить. Хозяйка ответила мужу, что служанка должна отдохнуть, а нужную вещь он может найти сам. Разговор перешел на высокие тона. Служанка с жаром вступилась за добрую госпожу. Напряжение спало только когда признавший свою неправоту муж попросил прощения у жены, вымолив у нее поцелуй». Хозяйка объяснила гостю свое поведение тем, что эта служанка, «усердная и трудолюбивая», отлично моет посуду и чистит камины…{98}
Обычно контракты истекали 29 сентября, в День святого Михаила. Но, раз войдя в семью, служанка часто оставалась там до конца своих дней. Случалось, после свадьбы она наставляла юную преемницу, которую знала с самого рождения. Когда возраст давал о себе знать, к ней приставляли молодую помощницу. С этого момента старая служанка становилась королевой людской или двора, где копошились ее подданные. Только богачи, заботившиеся о внешних приличиях, отправляли прислугу обедать на кухню и вызывали колокольчиком. Во множестве зажиточных семейств единственная служанка играла роль бонны и прислуги на все, которой изредка помогали швея, гладильщица и уборщица — на случай генеральной уборки.
Однако судебные архивы Амстердама свидетельствуют о некоторых пятнах на этой идиллической картине. Некая Трюнтье Абрамс, шестнадцатилетняя служанка, решив отомстить за какой-то разнос, убедила своих хозяев, что в их доме нечисто. Ночью она шевелила занавеси хозяйской кровати, бродила по коридорам в простыне. Эти игры закончились для нее двумя неделями тюремного заключения и выставлением к позорному столбу. Девчонка двенадцати лет Веюнтье Окерсдохтер надрывалась на непосильной работе у людей, не делавших скидку на ее юный возраст, и в один прекрасный день, в припадке истерического безумия, отравила суп своих хозяев. Ее приговорили к битью кнутом и семидесяти годам лишения свободы…
Одной из хороших сторон лакейской жизни было обилие чаевых, требуемых нидерландскими обычаями. Стоило гостю взяться за шапку, на пороге его уже ждал слуга с красноречиво протянутой рукой. Иногда прислуга жила только на чаевые, принимаемые как должное. Любое поручение, любая услуга не чисто коммерческого или должностного характера требовали вознаграждения.
Репутация чистюль прочно закрепилась за нидерландскими домохозяйками. Хотя некоторые полотна Яна Стена дают понять, что она не всегда была равно заслужена,{99} во всех классах общества, как в деревне, так и в городе, любовь к чистоте поражала чужеземцев. Голландки «заботятся о чистоте своих домов и убранства так, — пишет Париваль, — что вообразить невозможно. Они скоблят и трут беспрестанно все деревянные предметы обстановки, вплоть до лавок и мельчайших досок пола, равно как и ступени лестниц, по коим поднимаются они в большинстве своем не иначе, как разувшись. Коль надобно ввести в дом чужих, всегда имеются соломенные чуни, что надевают на башмак, или щетки и тряпки, дабы с усердием стирать грязь. Никто не смеет плевать в комнатах; плевать в платок тоже не в обычае;{100} смею судить, что люди флегматического нрава большие затруднения себе иметь будут».{101}
Темплу пришлось однажды убедиться в этом на собственном опыте. Будучи приглашенным на «мальчишник» к одному высокопоставленному голландскому чиновнику, Темпл, схвативший жестокий насморк, закашлялся и сплюнул на пол. Тотчас же возникла служанка и вытерла плевок чистой салфеткой. Обеспокоенный хозяин осведомился: не болен ли господин посланник? «По счастью, с нами нет моей супруги, — сказал он шутливо, — иначе посол не посол, а выставила бы она вас за дверь. Ужас как боится заразы». Темпл не мог скрыть удивления. «Представьте себе, — продолжал хозяин, — в доме есть две комнаты, куда я вообще ни разу не входил; думаю, она открывает их только в год два раза, да и то чтобы прибраться». Задетый ироническим восхищением англичанина, он настаивал на том, что все это к лучшему и что он благодарен небесам, пославшим ему идеальную жену, «нежную подругу сердца», о которой иной мог только мечтать… Вечером того же дня Темпл был с визитом в другой амстердамской семье и рассказал об этом случае, как о забавном приключении. Однако хозяйка этого дома заверила его, что все происшедшее в порядке вещей. В свою очередь, она поведала ему, как однажды сам бургомистр постучался в дверь дома одного буржуа. Открывшей ему служанке (крепкой фризской крестьянке) он сказал, что хотел бы видеть ее госпожу, и попытался войти. Но служанка заметила, что к его подошвам пристало немного грязи. Ни слова не говоря, она взяла его под локоток, взвалила себе на спину, как куль с мукой, и, пройдя через две комнаты, опустила свою ношу на ступеньку лестницы, ведущей в господские покои, после чего сняла с бургомистра башмаки и надела ему на ноги домашние туфли. Затем поднялась и только тогда сказала весьма любезно: «Конечно же, мадам будет счастлива вас видеть».{102}
В некоторых домах вся семья ютилась за едой в тесной кухне, чтобы не пачкать «хороших комнат», где собирались только по праздникам. Убирали их не реже одного раза в неделю, и настоящая хозяйка никогда не доверяла этой работы служанке, наводя красоту самолично. Стирка и уборка составляли излюбленную тему разговоров дам любого круга. Различались два типа уборки. Текущая, еженедельная проходила у евреев по пятницам, накануне субботнего праздника, у христиан — по субботам, но очень часто вдобавок еще в какой-либо день недели, а в ряде городов уборку делали каждый день с перерывом на воскресенье. Мебель вытаскивали из дома, освобождая полы, которые мыли, драили с песком и натирали воском. Повсеместно в городах толстые служанки, закатав рукава, стаскивали мешавшее влажной уборке рухло под навес. Времени едва хватало на еду. На ходу проглатывали несколько бутербродов, и работа возобновлялась. Мыли и фасады домов, для чего их поливали из специальных шлангов, струя которых доставала до самой крыши.
В некоторых семьях тридцать — сорок ведер воды ежедневно завозили исключительно для мытья; в других нанимали специальную служанку, занимавшуюся только уборкой, с утра до вечера. В результате во многих голландских домах было постоянно сыро, а сырость, как известно, вызывает тяжелое заболевание — ревматизм. Ежегодные генеральные уборки (весной или весной и осенью) подвергали дом, да и саму жизнь его обитателей еще большим потрясениям. Некоторые мужчины называли этот период «адом», а уборщиц «дьяволицами». Поэты и комедиографы высмеивали эту одержимость гигиеной. Но никакие насмешки не могли заставить женщин уменьшить свой пыл в борьбе за чистоту.
Каждый день хозяйка отправлялась на рынок за покупками — еще одна святая обязанность. Даже вдова адмирала Рейтера, занимавшего весьма высокое положение в Республике, ходила туда через весь Амстердам пешком, без провожатых, с корзиной в руке. Г-жа Рейтер исповедовала древнюю голландскую простоту. Когда, по смерти адмирала, особый уполномоченный пришел к ней с соболезнованиями от принца Оранского, она извинилась, что не может его принять, поскольку, стирая утром белье, упала и слегка поранилась.
