Михаил Казиник - Тайны гениев
Я никогда и не думала, что можно так жить и думать. Как же я живу? Как живут все те люди, которых я знаю? Я даже не смогу поделиться с ними тем, что я услышала и поняла.
Во-первых, не смогу ничего передать, а во-вторых, если бы даже и смогла, то они все равно ничего бы не поняли. Сказали бы: “С ума Наташка сошла!” Здесь нужны вы. Я никогда не забуду эти несколько часов. Но когда вы вдруг взяли меня за руку, мне стало страшно, и я подумала: “Ну вот, и он такой же, как и все”. А я не хочу, чтобы вы были, как все. Как у всех у меня уже было. И не раз. Но только я теперь не знаю, что мне делать, как мне себя вести, когда я вернусь домой к своему мужу, к своим сослуживцам. Как я могу спать с моим мужем, о чем я буду разговаривать с моими сослуживцами! Я не раз изменяла своему мужу, но меня никогда не мучила совесть. Потому что я получала то, что у меня было украдено – возможность лечь в постель с не пьяным вдрызг мужчиной, возможность услышать от кото то, что я красивая.
Но вот теперь я действительно изменила. И не только мужу, но и всем, с кем меня связала жизнь. Меня не мучает совесть, меня мучает обида за мою жизнь. Но я должна знать, что вы не станете на меня обижаться. Вас, я уверена, столько людей любит, что вы легко забудете одну провинциальную женщину. Извините за сбивчивое письмо.
Я постараюсь попасть когда-нибудь на ваши концерты.
Спасибо за все.
Обнимаю вас”.
Письмо, как я уже говорил было намного длиннее, в оригинале оно выглядело куда более “сбивчивым”, чем в этих фрагментах. Я постарался, насколько смог, сохранить особенности оригинала.
Но я никогда не забуду автора этого письма, ее активного восприятия, ее тонкости в понимании стихов, мыслей.
В который раз сам себе задаю один и тот же вопрос.
Что было бы, если бы эта женщина попала в иную атмосферу– в иной круг людей?
Если бы она, с ее открытым и глубоким восприятием, стала бы не постельной принадлежностью алкоголика, а вдохновительницей Гёте?
Но чтобы не быть несправедливым, хочу раскрыть вам одну тайну.
Муж этой Наташи (который алкоголик) происходит из семьи священника. Его прапрапрадед был одним из умнейших и духовнейших людей России. Угадайте сами, что с ним случилось, если скажу только, что он был сподвижником святейшего патриарха Тихона? А теперь стройте сами генеалогическое древо...
Наташа, милая! Если вы когда-нибудь прочтете эту книгу, то узнаете, что прикосновение к вашей руке в пять часов утра было не подготовкой полового акта, а символом духовного единства.
А впрочем думаю, теперь вы и сами обо всем этом догадались.
Но то, о чем я здесь написал, – чистейший жанр трагикомедии. Женщина, планировавшая переспать со мной, “отказала” мне, поскольку я оказался интересным собеседником. И этот фарс – тоже результат разрушения ГУЛАГом межчеловеческих отношений, отношений между полами.
А если составить генеалогические древа нескольких миллионов нынешних преступников, алкоголиков, “пивных” девочек, то никакие истории на уровне Достоевского, ни какие трагедии Шекспира не сравнятся по трагизму с сухой информацией этих древ.
Культура в стране после всего, что произошло – вовсе не заполнение свободного времени, а самая огромная жизненная необходимость.
Цель ее – восстановить генетическую память.
Цель культуры – возрождение великой нации.
ПослесловиеЯ могу только представить себе сколько шишек полетит в мою бедную голову после этой главы.
Но я действительно не знаю других путей.
После невиданного в истории человечества разрушения генофонда,
после разрушения святая святых – дворянских корней нации,
после вырывания корней русской интеллигенции, миллионы лучших представителей русского народа (в том числе возможных партнеров прекрасных русских женщин) можно и сегодня найти в виде трупов и костей в районе вечной мерзлоты.
Если кто-нибудь назовет меня сумасшедшим, а мои рассуждения – бредом, я немедленно соглашусь, что это так, но... Но только при одном условии: если у моих оппонентов есть реальная формула решения.
Но помните: промедление смерти подобно!
Ибо ни в одной другой цивилизованной стране мира проблема геноцида и, как одно из многих его следствий, непартнерства столь остро не стоит.
P.S. Мне осталось лишь выполнить свое обещание и вернуться к объяснению того факта, что часть писем, полученных мною от одиноких женщин, были признаниями в любви.
Каждый раз, когда я выхожу на сцену к своим слушателям, то испытываю ни с чем не сравнимое чувство любви. Оно настолько грандиозно!
И я знаю, что на Земле нет другой равновеликой энергии для контакта между людьми.
Это чувство помогает раскрыть человеческие сердца навстречу Высокой музыке и поэзии. Не испытывая этого состояния, я не смог бы выступать, не смог бы быть искренним.
Но поскольку любовное общение (не путать с сексуальным) одинаково сильно вне зависимости от того, как много людей в нем участвуют, то некоторые из сидящих в зале одиноких женщин воспринимают эти встречи личностно. То есть из подсознания в сознание переходит идея о том, что стоящий на сцене, говорящий, читающий стихи, играющий музыку мужчина – ее партнер. И что долгожданная встреча произошла. Что наступает время для следующей стадии – любовная переписка.
Здесь у меня всегда существовала очень серьезная проблема: ответить – значит затеять переписку.
Не ответить – значит разочаровать, лишить того ощущения любви, которая на самом деле – не любовь к конкретному мужчине, а форма проявления любви к искусству, принявшей облик того, кто оказался первооткрывателем.
Глава 3. “Часы без механизма”
Артур Шопенгауэр говорит, что искусство подлинное доступно только избранным, ибо “обыкновенный человек, этот фабричный товар природы, который она ежедневно порождает тысячами и тысячами, совершенно не способен к подлинно незаинтересованному созерцанию”. Что имеет здесь в виду этот, безусловно, один из самых глубоких мыслителей последних столетий? Он просто-напросто декларирует тот очевидный факт, который можно легко проследить в жизни: подлинная культура действительно принадлежит немногим. Можно прийти в какую угодно аудиторию, можно останавливать любых прохожих на улицах в разных странах, задавать множество вопросов по специально разработанным анкетам.
Результат будет всегда одинаков в процентном отношении: число людей, глубоко погруженных в музыку, поэзию, литературу, изобразительное искусство, окажется настолько малым, что мы будем вынуждены согласиться с Шопенгауэром.
Можно вспомнить и нашего выдающегося современника – испанского философа Хосе Ортегу-и-Гассета, который пошел еще дальше, пытаясь найти пути спасения великого искусства от толпы, которая по сути угрожает самому существованию искусства.
Ведь человек способен проявлять агрессивность по отношению к тому, что выше его понимания. Хосе Ортега-и-Гассет даже предложил метод спасения искусства от толпы.
Представьте себе, что у вас в доме есть одна особая ценность – часы работы великого мастера. Наступил момент, когда ваш прелестный ребенок потребовал дать ему часы в качестве игрушки. Вы не можете выполнить требование вашего дражайшего чада, ибо вы прекрасно отдаете себе отчет в том, что малыш сделает со старинными часами. Первое, что вы хотите сделать, – это поставить часы очень высоко, чтобы ребенок их не достал.
Хорошо!
Хорошо для часов, но плохо для ребенка. Ибо малыш будет плакать ровно столько, сколько он видит часы. Есть другой вариант: спрятать часы, а внимание ребенка отвлечь какой-нибудь соковыжималкой. Пусть ломает – не жалко. Хорошо!
Для ребенка! Но не для вас и не для часов. Ибо часов нет. Они не показывают время и не радуют глаз совершенством форм.
Есть третий (и единственно возможный) вариант: оставьте часы на месте, но перед этим пригласите мастера, который за небольшую сумму сделает вам точную копию часов.
Поставьте игрушку рядом с настоящими часами и скажите ребенку, что теперь у него есть точно такие же часы. И ребенок, схватив игрушку, оставит настоящие часы в покое. То же самое нужно сделать с искусством. Не нужно ставить его высоко. Не нужно прятать. Нужно только подменить.
Эту теорию Хосе Ортега-и-Гассет назвал “теорией часов без механизма”.
Срочное создание таких форм и видов искусства, которые, будут поверхностно похожими на культуру, на искусство. В них не должно быть только одного – механизма, без которого эти формы смогут выполнять лишь функцию подделки, игрушки. Подделки эти и следует бросить толпе, подменив ею подлинное, прекрасное, но, увы, недоступное массам искусство.
Легко было бы рассердиться на философа и, обругав его последними словами, забыть о его существовании. Но попробуем на мгновенье принять его позицию и порассуждать на эту тему. А вдруг в этом что-нибудь да есть?
