Дмитрий Калюжный - Другая история литературы
Наконец, от XII века начал развиваться chansons de geste, жанр «песен действия», по своему влиянию на культуру сравнимый с современным культом телесериалов. Это были длинные ассонансные поэмы, что-то вроде речитатива под простой аккомпанемент, повествующие в основном о подвигах воинов и христианских рыцарей, путешествующих по сказочной стране, с любовными и боевыми подвигами. Новинкой стала идеализация женщины. Для рыцаря становилось приличным, во-первых, хранить верность Господу Богу, во-вторых, своему сюзерену, и в третьих — даме сердца.
Куртуазная (придворная, благородная) любовь наделила Даму добродетелью, обернув ее неким волшебным туманом. Мужчины ушли на войну, и с собой унесли идеал. И о том же самом идеале — о женщинах — бродячие трубадуры пели песни… женщинам. А они уже твердо усвоили, что изменять своему рыцарю нельзя. И женщины сами брались за перо.
САПФО (поэтесса 1 половины VI века до н. э., линия № 4):
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех.
У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, — уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Литературоведы прямо пишут: «Апулей, который знал, о чем говорит, называл стихи Сапфо „чувственными“ и „распутными“, а Овидий говорит о них как о полном руководстве по женскому гомосексуализму». Впрочем, приведенное здесь стихотворение Сапфо едва ли не самое лучшее в ее творчестве. В основном же то, что из него известно, поэзией назвать трудно. Часто это просто несвязанные призывы типа «Придешь ли ты ко мне, прекрасная».
Вообще в этот период (линия № 4) мы видим просто море разливанное любви и страсти.
Анакреонт (570–478 до н. э.):
Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутой.
Подобные произведения («Анакреонтические оды») писали на всех языках в средневековье, и даже в новое время (Парни во Франции, Грейм в Германии, Державин и Батюшков в России), — и вышли из моды только в эпоху романтизма в начале XIX века.
Петроний (I век н. э., линия № 5):
Кто же не знает любви и не знает восторгов Венеры?
Кто воспретит согревать в теплой постели тела?
Правды отец, Эпикур, и сам повелел нам, премудрый,
Вечно любить, говоря: цель этой жизни — любовь.
Что же вы, — возразит нам тут читатель, — начали с эпохи Крестовых походов, а примеры любовной литературы даете из античной Греции. Хорошо, приведем примеры других эпох и стран, и вы увидите, что здесь тоже не обходятся без Венер и амуров. С Петронием перекликается
Гвидо Кавальканти (1255–1300, линия № 5):
«Амур натягивает лук
И, торжествуя, радостно сияет:
Он сладостную мне готовит месть.
Стрелой пронзенный дух ему прощает
Упадок сил и силу новых мук».
Для сравнения — IX и XIII века (линия № 6 «арабской» волны), произведения Рудаки (ок. 858–941) и Руми (1207–1299).
Для сада разума — ты осень,
Весна — для цветника любви.
Меня Любовь зовет пророком, —
Творцом любви себя зови.
* * *
О вы, рабы прелестных жен! Я уж давно влюблен!
В любовный сон я погружен. Я уж давно влюблен.
Еще курилось бытие, еще слагался мир,
А я, друзья, уж был влюблен!..
Всемирная «игра в куртуазную любовь», которой были увлечены буквально все (включая извращенцев), развивалась и усложнялась трудами поэтов и писателей. Полагают, что очень многое было почерпнуто у мусульман, но между мусульманским и христианским обществом было существенное различие: арабские женщины строго охранялись, «предмет страсти» даже не всегда можно было увидеть. Добродетель и целомудрие, которые воспевались поэтами Европы, заменили в здешних условиях стены гарема:
«Куртуазная поэзия Западной Европы находит себе типологическую параллель в ряде литератур Востока. Мы найдем „куртуазных“, т. е. придворных, поэтов и в танском или сунском Китае, и в хейанской Японии, и в Ираке. Но наиболее близка к куртуазной лирике Запада арабская любовная поэзия IX–XII вв. (Ибн аль-Мутазз, Абу Фирас, Ибн Зайдун, Ибн Халдис и др.)…»
По «синусоиде» время этой восточной куртуазной любви соответствует рыцарской эпохе Европы.
Но вот в чем парадокс: если до начала этой литературно-любовной эпопеи люди знали только любовь-желание, то появившееся в ее ходе понимание «возвышенной любви» прежних желаний отнюдь не уничтожило. Прелюбодеяние оставалось самим собой, пусть даже его завернули в кружева слов. Позже, с развитием известного «демократизма» и быстрого увеличения количества грамотных людей, это сыграло свою роль.
И точно такой же путь прошла «античная» литература; мы легко видим параллели по нашим линиям веков.
Гвидо Гвицинелли (1230/40–1274, линия № 5) учитывал в творчестве своем, как говорят:
«…опыт античной литературы, произведения которой… (так называемые „вольгаризации“ Вергилия, Овидия, Лукана, Тита Ливия) на рубеже XIII–XIV вв. стали в Италии неотъемлемой частью городской и собственно народной культуры».
Чей же это опыт он учитывал? Смотрим:
Вергилий — линия № 5; Овидий — линия № 5; Лукан — линия № 5; Тит Ливий («римский Геродот») — линия № 5. Ни одного автора выше «родной» для Гвицинелли линии № 5. Может быть, это случайность? Посмотрим же, какие параллели между античностью и средневековьем находят для других авторов сами литературоведы.
«Петрарка изображал мир сквозь призму поэтического стиля и системы метафор, взятых у греков и разработанных Вергилием, Цицероном, Горацием и Титом Ливием»
(все — линии № 5).
Боккаччо (1313–1375, линия № 6) «…с жадностью читал Вергилия, Овидия, Станция, Тита Ливия и Апулея…» Здесь Апулей — автор линии № 6 по «римскому» сдвигу, остальные — линии № 5.
«В качестве сюжетного материала Боккаччо в равной мере использовал анекдоты… религиозно-нравоучительные „примеры“, которыми уснащали проповеди служители церкви, французские фаблио и восточные сказки, „Метаморфозы“ Апулея и устные рассказы современных ему флорентийцев».
Вполне «всеядный» писатель использует труды кого угодно, включая антиков, но «аппетит» его ограничен: не знает он антиков выше своей собственной линии № 6, и в итоге:
«…с точки зрения фабул „Декамерон“ был своего рода компендиумом предшествовавшей ему повествовательной литературы».
Вот какие поэтические произведения о любви оставил нам Боккаччо.
Джованни Боккаччо. Из поэмы «ФЬЕЗОЛАНСКИЕ НИМФЫ»:
Со множеством прельщений и молений
Пред Мензолой тут Африке поник —
Раз во сто больше наших исчислений;
Так жадно целовал уста и лик,
Что много раз, и все самозабвенней,
Пронзительный ему ответил крик.
Ей подбородок, шею, грудь лобзая,
Он мнил — фиалка дышит полевая.
Какая башня твердо возвышалась
Тут на земле, чтобы, потрясена
Напорами такими, не шаталась
И гордая, не пала бы она?
Кто б, сердцем женщина, тверда осталась,
Его броней стальной защищена.
Лобзаньям и прельщеньям недоступна,
Что сдвинули б и горы совокупно?
Но сердце Мензолы стальным ли было,
Колеблясь и борясь из крайних сил?
Амура восторжествовала сила,
Он взял ее, связал — и победил.
Сначала нежный вкус в ней оскорбила
Обида некая; но милый — мил;
Потом помнилось, что влилось в мученье
Желанье нежное и наслажденье.
И так была душой проста девица,
Что не ждала иного ничего
Возможного: ей негде просветиться,
Как человеческое естество
Рождается и человек творится:
Слыхала вскользь — не более того;
Не знала, что двоих соединенье
Таит живого третьего рожденье.
Целуя, молвила: «Мой друг бесценный,
Какой-то властной нежною судьбой
Влекусь тебе предаться непременно
И не искать защиты никакой
Против тебя. Сдаюсь тебе — и пленной
Нет сил уж никаких перед тобой
Противиться Амуру: истиранил
Меня тобой — глубоко в сердце ранил,
И я исполню все твои желанья,
Все, что захочешь, сделаешь со мной:
Утратила я силы для восстанья
Перед Амуром и твоей мольбой;
Но лишь молю — яви же состраданье
Потом иди скорей к себе домой:
Боюсь, что все же буду здесь открыта
Подругами моими — и убита».
Дух Африко тут радость охватила
При виде, как в душе приятно ей;
Ее целуя, сколько силы было,
Он меру знал в одной душе своей.
Природа их на хитрость убедила —
Одежды снять как можно поскорей.
Казалось, у двоих одно лишь тело:
Природа им обоим так велела.
Друг друга целовали и кусали,
Уста в уста, и крепко обнялись.
«Душа моя!» — друг дружке лепетали.
Воды! Воды! Пожар! Остановись!
Мололи жернова — не уставали,
И оба распростерлись, улеглись.
Остановись! Увы, увы, увы!
Дай умереть! На помощь, боги, вы!
Вода поспела, пламя погасили,
Замолкли жернова — пора пришла.
С Юпитером так боги пособили,
Что Мензола от мужа зачала
Младенца-мальчика; чтоб в полной силе
И доблести он рос — вершить дела;
Все в свой черед — так о повествованье
Мы доброе дадим воспоминанье.
Можно, конечно, предположить, что вплоть до линии № 9 «антиков» действительно вспоминали последовательно. Что писатели 1-го трака (Гвицинелли, Боккаччо, Данте, Рабле) по каким-то причинам не знали ни одного писателя или поэта 2-го и 3-го траков, живших на «линиях веков», находящихся выше их по нашей «синусоиде».
