Лариса Никифорова - Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии
Итак, ледяные художества небесполезны уже только потому, что «опыты сии научают нас многим таким истинам, которых бы мы чрез наблюдения никогда познать не могли» [481] .
Крафт подробно рассказывает о тех свойствах льда, которые ему удалось проверить благодаря Ледяному дому, и после, когда ледяные глыбы уже были помещены в дворцовые погреба. Его волновал вопрос «пластичности» или «эластичности» льда, в скором времени устаревший с научной точки зрения. Он изучал влажность/сухость льда, отмечая, что замерзшая вода влажности не имеет, поэтому-то порох вспыхивал в ледяных пушках. Кстати, французского посланника де-ла Шетарди больше всего удивил не сам Ледяной дом, а ледяные пушки, которые «выдерживали заряды в три четверти фунта пороха» [482] . Позже в погребах, Крафт при помощи линзы зажигал порох, лежащий на льду, проверяя отсутствие влажности в замерзшей воде. В «Описании» приведена таблица, в которую сведены данные опытов по замораживанию различных жидкостей и время, потребовавшееся для замерзания речной воды, соленой воды, кипяченой воды, пива, красного вина, французской водки, орехового масла [483] .
Второй аргумент о пользе опытов со льдом связан с важнейшим принципом науки Нового времени – установкой на выявление общих законов, позволяющих не только объяснять природу, но строить гипотезы относительно еще не известных, не открытых или не исследованных явлений. В «Кратком начертании физики» Крафта это называется высказывать «с разумом сходные догадки».
Что же это за догадки? Подобно тому, как житель Земли использует воду, – размышляет Крафт, – житель Солнца и близких к нему планет Венеры, Меркурия может использовать металл. «Коли подлинно сие, что железо, которое нам труднее других всех металлов растопить, в солнечном теле всегда бы жидкою материю было; и что если бы в солнечном теле жители обретались, то бы они текущим железом мыться и оное пить могли». Жители Венеры и Меркурия «могли бы равным образом свинец и олово употреблять» [484] . Иными словами, для обитателей других планет твердость железа, свинца или олова, равно как и возможность использовать металл в строительстве, должна казаться такой же странностью, курьезом, «уделом эксцентрических умов», как жителям Земли Ледяной дом.
На Сатурне, самой удаленной от Солнца и самой холодной планете (Уран и Плутон еще не были известны), – рассуждал далее Г. Крафт, – «вода наша всегда была бы камень, подобной твердостию мрамору, который бы однакожь сие свойство имел, чтоб от великого огня растаять мог» [485] . Если живут на Сатурне люди, то именно из льда они и должны строить себе дома. И раз уж сложились такие чрезвычайные погодные условия – в 1740 году стояла необычайно суровая зима – почему бы и не попробовать строить дома как на Сатурне. Ледяной дом, – заключает Г. Крафт, – «такой увеселительный дом, который в Сатурне быть может» [486] .
С особенным вниманием описывал Крафт, как строился дом: ледяные кирпичи поливали водой, и они «сплачивались» намертво на жестоком морозе. При строительстве из камня или кирпича требуется связующий раствор, а вот при строительстве из воды, да еще на Сатурне, достаточно одного, имеющегося в изобилии, природного материала. Как писал Б. Рассел о представителях молодой экспериментальной науки, у них было два огромных достоинства – огромное терпение в наблюдениях и большая смелость в выдвижении гипотез.
В рассуждениях Крафта отчетливо звучит тема относительности чуда: то, что невозможно на Земле, возможно на другой планете; то, что кажется необъяснимым профану, закономерно для знающего человека. «Чудо перестало быть чудом», эти слова, помещенные на титульном листе «Математических мемуаров» Симона Стевина (1605), могли бы по праву считаться девизом экспериментальной науки [487] .
Ученый раннего Нового времени не просто объясняет то, что прежде было непонятно, но и сам «творит» чудеса. Экспериментальный метод утверждался в обществе как эффектное зрелище, своего рода спектакль, вызывающий восхищение публики. Зрелищем был сам эксперимент, вне зависимости от его применимости на практике [488] . Надо полагать, огонь, вспыхивавший при помощи льда, придавал особую эффектность опытам Э. Мариотта. Ледяной дом мог бы стоять в одном ряду с «итальянскими опытами» Э. Торричелли и Б. Паскаля, «магдебургскими полушариями» О. фон Герике и другими нашумевшими научными демонстрациями. В этом же ряду должны стоять придворные токарни петровского времени – ценился не только практический навык токарной работы, но и само зрелище машины – «театрум махинарум».
Маскарадное шествие, кульминацией которого стал Ледяной дом, тоже было устроено по научной программе. В столицу были привезены представители всех народностей, населяющих империю – «всего государства разночинцы и разноязычники, самого подлого народа, то есть: Вотяки, Мордва, Черемисы, Татары, Калмыки, Самоеды и … прочие народы» [489] . В шествии участвовало около 300 пар, каждая был наряжена в национальный костюм, исполняла национальные песни и пляски, играла на национальных инструментах, угощалась во время свадебного пира национальными кушаньями. Маскарадная комиссия во главе с А.П. Волынским, исполняя поручение государыни, действовала в соответствии с новейшими научными результатами, полученными в ходе экспедиций [490] . Собрание народов, «благоденствующих под скипетром императрицы», как будто сошло со страниц отчетов В. Беринга, Г. Миллера, С. П. Крашенинникова. Перед Ледяным домом – театром экспериментальной физики – был разыграно зрелище этнографии.
Не будем преувеличивать заслуг Г. Крафта перед отечественной наукой. По этой части автор описания Ледяного дома уступает своим современникам – астроному Ж. Делилю, математику Д. Бернулли, историку Г. Миллеру, не говоря уже М.В. Ломоносове. Изучая историю Академии наук, П.П. Пекарский особо отмечал заслуги Г. Крафта в деле просвещения. Георг Вольфганг Крафт был автором нескольких учебников по физике и геометрии – по ним учились в академической гимназии, по его книгам читал свои лекции адъюнкт М. Ломоносов [491] , «весьма полезными» называл их В.Н. Татищев [492] . Г. Крафт отвечал за инструменты и приборы физического кабинета Академии наук, оснащал ими академические «обсервации». Известно, что Г. Крафт по поручению Шумахера работал над «собранием историй о знаменитых женщинах» для обучения принцессы Анны Леопольдовны [493] . Универсализм ученого также был характерной чертой науки раннего Нового времени – М.В. Ломоносов в этом отношении не исключение из общего правила, но его предельное выражение.
В историю физики Крафт вошел благодаря своим опытам по определению температуры, получающейся при смешении двух порций различно нагретой жидкости, и вывел результирующую формулу. Ее проверяли и уточняли петербургский профессор Г.В. Рихман, шведский физик И. Вильке, финский физик И. Гадолин. Независимо от них подобные исследования проводили англичане Дж. Блэк, Дж. Робайсон [494] . И все они работали с водой, снегом и льдом. А как же иначе? Это же идеальные для сопоставления «тела», имеющие один и тот же химический состав, но обладающие разными физическими свойствами или, выражаясь языком физики XVIII века, обладающие разной «вещественностью» – «скважностью», «упорностью», «движимостью», «делимостью».
Те, кто не считал нужным учитывать научные страницы в Крафтовском описании Ледяного дома, вероятно, руководствовались тем, что волновавшие Крафта проблемы давно решены, причем в итоге не Крафтом и не при строительстве Ледяного дома. Возможно, они считали научное обрамление описания личным делом академика, который, как любой ученый, погруженный в свою проблему, видит кругом только предмет своего исследования. Однако, это не совсем верно.
Г. Крафта можно назвать придворным академиком, в том смысле, в каком и Академия наук была придворным учреждением – институализация экспериментальной науки теснейшим образом связана с придворной культурой, и это не особенность русской истории, а типологическая черта культуры раннего Нового времени. Научные академии рождались как сообщества под покровительством мецената (Флорентийская академия опыта), расцветали и завоевывали авторитет под покровительством коронованных особ (Лондонское королевское общество, Французское королевское общество, Берлинская академия наук). Академии наук были по существу подразделениями двора, причем, как неоднократно отмечалось, оплачиваемыми не очень щедро. В сословно-иерархическом обществе статус научных занятий, ученых профессий и самой личности ученого утверждался не вопреки придворной культуре, а благодаря ей. Лишь значительно позже академии превратятся в автономные учреждения.
Научные эксперименты превратились в увлечение высших сословий, стали своего рода модой. «Лорд-хранитель печати Гильфорд уделял от своих юридических занятий несколько часов, чтобы писать о гидростатике; первые барометры, проданные в Лондоне, были сделаны под его непосредственным наблюдением. Вместе с вином, любовью, театром, игрою, придворными интригами и химия овладевала на минуту вниманием легкомысленного Бэкингема. Карл II сам имел лабораторию и посещал ее прилежнее, чем совет. Чтобы быть модным человеком, надо было уметь говорить о воздушном насосе, о телескопах», – писал французский путешественник об Англии конца XVII века [495] .
