А. Андреев - Мир тропы. Очерки русской этнопсихологии
Может быть, это все было самообманом, да и были ли в действительности какие-то знания, кроме веры в существование где-то далекой прародины?! Но обратиться наничь еще раз, повернуться к своим истокам – это заманчиво, это сказка. Во всяком случае, Русь народом-богоносцем сделала пробный рывок по лестнице Иакова… приземление было памятным. Теперь уже вряд ли кто-то в мире считает русско-советский народ богоносным. Хорошо это или плохо? Офени считали, что "все, что ни деется, к лучшему". Наше современное положение, конечно, не из самых завидных и уж точно стало ниже, зато ближе к земле. Падать дальше некуда. Зато основание надежное, если опять не соврем себе. По крайней мере, вполне можно подумать о собственном пути, о собственной Лествице.
Природа человека божественна. В тебе от рождения уже все есть, ты уже всего достиг, еще не начав пути. Лишь чужеродный сор мешает осознать это. Тяги земные. А они убираются. Кресением. В обшем-то, в этом и есть смысл движения по "русской лествице". Все очень, очень просто – всего лишь вычистить, убрать из себя все, что было привнесено в тебя помимо твоей воли. Вычистить только то, на что ты не давал согласия, чему ты в себе не хозяин. Этого достаточно. И это одно из первых согласий, которое заключается со слушателями, пришедшими учиться на Тропу: Тропа – это место, где собрались единомышленники в вопросе поиска знаний, средств, возможностей и помощников для очищения себя от чужеродного сора. Все остальное – твое личное дело. Это суть этнопсихологического подхода, как я его понимаю.
Правда, для объяснения этой простоты была создана целая "Хитрая наука" – она же "наука мышления".
I
Психология
Этнопсихология
В психологической науке для меня все начинается с Николая Ивановича Надеждина, с его доклада "Об этнографическом изучении народности русской" на первом собрании Русского географического общества в тысяча восемьсот сорок шестом году. Там он поставил вопросы. А это уже половина успеха. Вот первый: "В России, которая в настоящем величии своем сама есть целый огромный мир, главным предметом внимания нашего должно быть то, что именно делает Россию Россиею; то есть – "человек Русский!" Разумею: совокупность отличительных черт, теней и оттенков, условливающих особую, самообразную бытность человечности, или как говорится обыкновенное – "народности Русской", сказать короче еще – этнографию собственно "Русскую"!" [26, с. 107-108]. Второй – о предмете новой научной дисциплины: "После языка, выражающего собой ‹…› целостность "человеческой природы", внимание этнографии естественно должно обращаться порознь на обе составные ее стихии, то есть "телесную" и "духовную". ‹…› Это составит две другие части народоописательной науки, кои можно назвать "этнографией физической" и "этнографией психической" [26, с. 112].
Затем идею изучения этнической психологии русских подхватывает Константин Дмитриевич Кавелин, юрист, философ и соратник Надеждина по этнографическому отделению Русского географического общества. Всю свою научную жизнь философ Кавелин пытался стать психологом и для этого воевал с "материализмом" с позиций "положительной" науки. В конце концов, это выразилось в крупнейшем научном конфликте века, о котором говорило все просвещенное общество России. Это был так называемый спор идеалиста Кавелина с материалистом Сеченовым. Русское общество второй половины девятнадцатого века приняло сторону Сеченова, поскольку он был прообразом то ли того самого Тургеневского резателя лягушек Базарова, то ли другого кумира передовой интеллигенции Рудина. Но это, по сути, было политическим решением научной проблемы.
А проблема заключалась в том, что один великий психолог, прикрывающийся от общественного мнения мундиром материалиста, утверждал, что психология – это наука о "психических процессах", которые можно исследовать методами, сходными с исследованием процессов физиологических. Другой великий психолог, прикрываясь от общественного мнения мундиром положительной науки, считал, что психология – это наука о ''психических процессах", которые можно исследовать, изучая эти процессы материально воплощенными в артефакты, то есть через культуру и историю народа. Почему это не устраивало Сеченова – тема особого разговора. В принципе, он постоянно исследовал и "предметное" мышление и генезис мышления. Что не устраивало Кавелина в теории Сеченова понять, мне кажется, проще – скорее всего отказ от Души и признание машинное человеческого сознания. И опять же этот спор мне кажется скорее политическим. С научной же точки зрения они были очень и очень близки, они исследовали одни и те же темы, они использовали одни и те же термины, только шли они к истине с разных сторон.
В итоге этого спора Кавелин, по сути, оказался основоположником русской этнопсихологии. Как разворачивалась его мысль? Приведу только одну цитату из его "Задач психологии" тысяча восемьсот семьдесят второго года.
"Единственное, чем человек действительно, коренным образом, отличается от всего остального мира, – это способность его выражать, во внешних предметах, психическия свои состояния и движения, передавать в образах и знаках совершающиеся в нем психические явления, не подлежащия внешним чувствам. Ни одно, даже самое развитое и совершенное животное не может изваять статуи, нарисовать картины, начертать план или фасад, положить звуки на ноты, написать письмо или книгу" [27].
Если приглядеться, то за этой фразой скрыт все тот же спор с Сеченовым, который в 1863 году в своей основополагающей работе "Рефлексы головного мозга" заявил: "Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению – мышечному движению" [28]. Не такое уж и неуязвимое заявление, но если понимать под "мозговой деятельностью" мышление, то оно очень близко к истине. Но вот исчерпывается ли мышлением все многообразие того, что попадает у Сеченова под определение "мозговой деятельности"? Могу сразу сказать, что учившие меня старики не согласились бы с этим однозначно, и мы еще к этому вернемся когда-нибудь. Вот так же и Кавелин в приведенной цитате, да и во всей этой работе, которую историки психологии считают целиком направленной против теории Сеченова [см. 29], пытается показать "пути за" эту категоричную однозначность психофизиологии.
Еще раз повторю: к сожалению, "прогрессивная" русская общественность приняла в том споре сторону Сеченова. Из крупных научных авторитетов той поры, пожалуй, можно помянуть еще профессора Челпанова, который был близок к взглядам Кавелина. Да небольшую научную периферию, которая как-то незаметно сходит на нет к концу столетия. В итоге этнопсихология так и не развилась в России, хотя родилась на полтора десятилетия раньше, чем в Германии, где ее зачинателями были Лацариус, Штейнталь и Вундт [30].
Правда, с 1916 года в Московском университете Густав Густавович Шпет читает даже специальный курс этнопсихологии. Результатом его трудов явится в 1926 году "Введение в этническую психологию" [31]. Но ее вряд ли можно хоть в какой-то мере считать продолжением Надеждинско-Кавелинского направления, хотя сам Шпет как феноменолог и очень к нему близок. Во "Введении" Шпет, скорее, дал начало совсем новому научному направлению в психологии, которое и является преобладающим в современной русской науке. Его этнопсихология – это психология межэтническая. Предшествующее же направление я бы назвал психологией этнографической. Межэтническая психология рождается в условиях социалистического режима под давлением "социального запроса" на создание инструментов регулирования межэтнических взаимоотношений. Кавелинское же направление вело к изучению собственных знаний народа о психологии, к психологии неосознаваемой, так называемой, "наивной психологии" [1], хранящейся в языке народа, в его истории и культуре. Только в последние десятилетия в мире появился интерес и какое-то понимание этого явления [см. напр. 32]. Потребовалось больше века, чтобы идеи Кавелина стали современными.
Как ни странно, но я бы посчитал продолжателем той же линии, что вел в психологии Кавелин, не Шпета, а швейцарца Юнга, работавшего в одно время со Шпетом. В тридцать четвертом году он публикует работу "Об архетипах коллективного бессознательного", где заявляет: "…душа содержит в себе все те образы, из которых ведут свое происхождение мифы" и "благодаря тысячелетним усилиям человеческого духа эти образы уложены во всеохватывающую систему мироупорядочивающих мыслей" [33, с. 100-101]. Для меня это прямое развитие идей Кавелина. И более того, очень многое у Юнга поразительно совпадает с тем, что говорили мне простые русские старики. Но об этом надо рассказывать особо.
Можно, конечно, упомянуть еще немало имен людей науки и искусства, кто близок лично мне или подтверждает, как мне кажется, психологическую теорию Тропы своими поисками. По крайней мере, приведенная выше цитата из Кавелинских "Задач" может рассматриваться и как задача создания науки интерпретации знаков культуры, то есть значений и смыслов, что воплощено в современной семиотике и этнолингвистике. Но лучше продолжить этот разговор в специальной статье. В этой же статье я бы хотел поразмышлять с точки зрения этнопсихологии о главном, на мой взгляд, для науки: языке, предмете и методе.
