Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь

Религия

Нет ничего более поразительного, чем упорная приверженность китайского гуманизма разработанным им истинным идеалам жизни и отрицание им любых теологических и метафизических фантазий, чуждых этим идеалам. Когда у нашего великого гуманиста Конфуция спросили, как он относится к проблеме смерти, он ответил известной фразой: «Не зная, что такое жизнь, можно ли знать, что такое смерть?» Один американский пресвитерианский священник как-то попытался внушить мне важность бессмертия души. Он сказал, что, согласно данным астрономии, солнце постепенно теряет тепловую энергию и, возможно, через несколько миллионов лет жизнь на нашей планете прекратится. «Разве ты не понимаешь, — спросил он, — что вопрос бессмертия очень важен?» Я ему ответил откровенно: «Меня это нисколько не беспокоит. Если человечество просуществует еще 500 тысяч лет, то у него будет предостаточно времени сделать то, что оно задумало, а все остальное — метафизическая суета». Недовольство бессмертной души предстоящим ей всего лишь полумиллионом лет существования — это такой абсурд, который люди Востока неспособны воспринять. Беспокойство пресвитерианского священника типично для германоязычных народов, а наше безразличие к этой проблеме — характерная особенность китайской души. Поэтому истинному китайцу стать христианином нелегко. Если же он все-таки пойдет на это, то, скорее всего, станет квакером, так как это единственное направление христианства, которое понятно китайцам. Христианство как образ жизни может привлечь китайцев, однако христианские верования и догматы отвергаются — и не конфуцианской логикой, а конфуцианским здравым смыслом. Буддизм, воспринятый образованными китайцами, это лишь своеобразная система духовной гигиены, позволяющая сохранять здоровье духа. В этом — квинтэссенция сунской философии.

Все это потому, что китайцы упорно придерживаются собственного понимания жизненных идеалов. В китайской живописи и поэзии много творческого воображения, но в китайской этике и морали никакого творческого воображения нет вовсе. Живопись и поэзия одухотворены искренней любовью к природе и врожденным восхищением перед ней. Цель воображения в данном случае состоит в том, чтобы набросить прозрачную вуаль очарования на прозу жизни, но не для того, чтобы от этой прозы жизни избавиться. Китайцы горячо любят жизнь, любят свою землю и сами ни за что не откажутся от них ради невидимого рая. В Китае дорожат каждым мигом счастья — ведь оно так скоротечно. Китайцы любят свою нелегкую жизнь, в которой есть и короли, и нищие, разбойники и монахи, похороны и свадьбы, рождение детей и болезни, яркие закаты и дождливые ночи, роскошные пиры и скромные трапезы в шумных кабачках.

Именно эти детали жизни так любят авторы китайских романов. Эти детали осязаемы, общедоступны, исполнены человечности, и все мы, люди, испытываем на себе их влияние. Вот в душный полдень, когда все семейство, от госпожи до служанок, отдыхало, Дайюй, сидевшая одна за пологом постели, услышала, как попугай выкрикнул имя хозяина. Это был праздник Середины Осени, незабываемый праздник в таком-то году. Баоюй и его сестры, собравшись вместе и сочиняя стихи, шутили и смеялись, лакомясь крабами на праздничном пиру и наслаждаясь полным, безмятежным счастьем. Такое счастье — ненадолго; как говорят китайцы, кончится полнолуние, конец и счастью. Быть может, этой лунной ночью наивная парочка молодоженов на берегу пруда молилась, чтобы вместе дожить до седых волос. Однако тучи уже наползали на луну, а издали донесся странный звук, как будто беззаботно плававшая утка, застигнутая голодной лисой, внезапно нырнула. Молодые невольно вздрогнули, а на следующий день у них сильно поднялась температура. Да, такую трогательную красивую жизнь действительно следует записать в подробностях. В обыденной жизни ничто не может быть чрезмерно прозаичным, слишком вульгарным, чтобы нельзя было все это описать в романе. В китайских романах во всех подробностях описывается, какие блюда подавали на семейном пиру или на ужин путнику на постоялом дворе. Затем обычно следует описание болей в желудке и прогулок по пустырю — месту для отправления естественных надобностей. Китайские романисты так пишут, а китайские мужчины и женщины так поступают. Эта жизнь достаточно богата событиями и без праздных размышлений о бессмертии души.

Такой приземленный характер жизненных идеалов у китайцев основан на конфуцианстве, которое, в отличие от христианства, прочно стоит на земле, порождено землей. Иисус был романтиком, а Конфуций — реалистом; Иисус был мистиком, а Конфуций — позитивистом; Иисус милосерд к людям, а Конфуций был гуманистом. На примере этих двух выдающихся личностей можно противопоставить друг другу порожденную иудаизмом религию и мистику — и китайский реализм и здравый смысл. Строго говоря, конфуцианство не религия: в его рамках изложены принципы отношения к жизни и мирозданию, которые порой близки религиозным переживаниям, однако ими не являются. В мире были великие люди, которые не проявляли интереса ни к будущей жизни в загробном мире, ни к бессмертию души, ни к духовному миру в целом. Их философия никогда не удовлетворяла германоязычные народы, наверняка никогда не удовлетворит иудеев, но в целом подходит китайцам. Однако, ниже мы увидим, что эта философия не подошла даже китайцам и как этот вакуум был заполнен буддизмом и даосизмом с их тягой к сверхъестественному. Однако в Китае все сверхъестественное не влияет на жизненные идеалы. Точнее, признание сверхъестественного и чудесного дает отдушину для «выхлопа» эмоций, и это помогает сделать сносной тяжелую жизнь.

Конфуцианство было настолько антропоцентрично, что ни Конфуция, ни кого-либо из его учеников никогда не обожествляли, тогда как в китайской истории немало менее известных личностей — литераторов и военачальников — были канонизированы и обожествлены. Оклеветанная и опозоренная женщина из простой семьи смертью доказывала свое целомудрие. После этого она поразительно быстро становилась популярной местной богиней, которой поклонялись крестьяне всей деревни. Следующий пример хорошо подтверждает сущность конфуцианского антропоцентризма. Во времена Троецарствия (III в.) храбрый и преданный военачальник Гуань Юй стал божеством и ему поклонялись, а Конфуций и его предки божествами так и не стали. Иконоборцам в храме Конфуция делать нечего. Прямоугольные поминальные таблички в храмах Конфуция и храмах предков, на которых написаны имена этих предков, никакого отношения к идолопоклонству не имеют. Более того, духи предков не являются божествами, это простые смертные, которые, уйдя в мир иной, как живые, продолжают заботиться о своих потомках. Если они и в самом деле великие духи, то, возможно, смогут защитить детей и внуков, но они и сами нуждаются в их защите, в том, чтобы получать от детей пищу для утоления голода и превращенные в пепел бумажные деньги, которые необходимы им для оплаты расходов в преисподней. Потомки, кроме того, обязаны с помощью буддийских молитв вызволять души предков из ада. Одним словом, покойные предки нуждаются в заботе точно так же, как вообще старые люди. Такая практика приближает конфуцианство к религиозному учению.

Я часто с интересом наблюдал различия между религиозной культурой христианского мира и агностицизмом китайской культуры. В то же время я видел, как эти различия отвечают потребностям людей. И их интересы в основном совпадают. Сами различия в их обычном понимании совпадают с тремя функциями религии. Во-первых, религия и ее догматы, апостольская традиция, вера в чудеса и спасение человечества, в реальные рай и ад, духовенство, имеющее право отпускать грехи, — все это дело простое и удобное. Такая религия подойдет любому народу. И китайцы не исключение. Можно сказать, что религия может удовлетворить неодинаковые потребности людей в разные периоды развития человеческой цивилизации. Люди испытывают потребность в такой религии, а конфуцианство удовлетворить ее не может. Вот даосизм и буддизм и призваны удовлетворить эти потребности китайцев.