Эдуард Фукс - История нравов
Таковы в общих чертах законы абсолютистской культуры и их специфическое отражение в половой области.
Здесь необходимо подчеркнуть один вывод. Этот вывод гласит: век господства женщины никогда не бывает веком истинного возвышения женщины, а напротив, ее глубочайшего унижения. Культ женщины, подобный тому, который господствовал в XVIII в., мог установиться вообще только при условии такого унижения. В самом деле! В эпоху абсолютизма мужчина и женщина стояли рядом не как равноправные личности, а ведь только в таком равноправии коренится истинное возвышение женщины. В XVIII в. она не имела никаких реальных и гарантированных прав. Напротив, политическое господство мужчины и его произвол по отношению к женщине были безграничны. Век, видевший в неверности женщины желаннейшую пикантность, способную только повысить половое наслаждение, предоставлял в то же время мужчине право подвергать жену на основании одного только подозрения в измене строжайшему наказанию, а именно пожизненному заключению в монастыре.
Так как мужчина имел полную возможность исполнять всякое свое желание, то он неизбежно стал рабом своих капризов. И незаметно общепризнанным законом сделался безумнейший парадокс. Мужчина провозгласил своего раба своим господином и служил ему как раб. Основной сущностью любви сделался мазохизм: такова в последнем счете половая мораль абсолютизма. После всего сказанного не требуется особого дара проникновения, чтобы понять основную черту эпохи и рассеять всякие сомнения на этот счет.
Развитие абсолютизма происходило в разных странах с неодинаковой быстротой, а господство его длилось в разных странах неодинаково долго. Причина этих явлений коренилась в неодинаково быстром темпе развития капитализма, который сначала предполагал наличность абсолютизма, а потом на известной ступени развития устранил его. В Германии и Австрии господство абсолютизма продолжалось в сущности до 1848 г., то есть держалось более двухсот лет, тогда как во Франции оно кончилось уже в 1789 г., просуществовав менее двухсот лет, а Англия уже в XVIII в. вступила на путь развития буржуазных отношений.
Из этих отличий, равно как из неодинаковой продолжительности существования в разных странах абсолютизма, следует (как и в эпоху Ренессанса), что не только в одно и то же время существовали различия между отдельными странами, как уже было указано, а также и то, что в каждой отдельной стране нетрудно констатировать крупные различия между восхождением, расцветом и упадком абсолютистской культуры. Так как наша цель — выяснить только основной закон эпохи, изобразить историю скорее в поперечном, чем в продольном разрезе, то мы можем спокойно удовольствоваться общим рассмотрением абсолютизма во всех странах.
Во всех европейских странах XVIII в. был веком господства женщины, имевшим, конечно, свой период как подготовки, так и завершения.
Глава 2
Новый Адам и новая Ева
При характеристике какой бы то ни было эпохи вообще первым делом необходимо проанализировать господствующий в ней идеал красоты.
Каждая новая эпоха производит прежде всего коренной пересмотр прежних воззрений относительно того инструмента, на котором она намерена сыграть новую мелодию, и нигде новые мелодии не требуют в такой мере нового инструмента, как в этой области.
Есть еще одна причина, в силу которой ответ на вопрос должен стоять во главе характеристики половых нравов определенной эпохи. В процессе пересоздания физического идеала красоты новая сущность чувственных переживаний и эмоций не только облекается в теоретические формулы, но и принимает физиологически осязаемые формы. Идеал физической красоты эпохи есть вместе с тем и идеал особенно ценимых эпохой нравственных качеств, так как в своей идеологической сущности он всегда не более как результат постоянно бодрствующей тенденции обоготворения, всегда формирующей человеческое тело в зависимости от своих специальных целей. Вот почему и сам результат иной в каждую иную эпоху.
В идеологии XVIII в. снова родятся новый Адам и новая Ева. Или, точнее, новая Ева и новый Адам. Ибо на этот раз сотворение человека начинается с женщины. Насколько велико было различие между общественным бытием человечества в эпоху Ренессанса и в сменивший ее век абсолютизма, настолько же резко противоположно старому новое представление о физиологической красоте человека.
Ренессанс выше всего ценил в мужчине и женщине цветущую силу как важнейшую предпосылку творческой мощи. Век абсолютизма, напротив, считал все крепкое и могучее достойным презрения. Сила казалась ему эстетически безобразной. В этом, вероятно, наиболее выразительное отличие в идеологии красоты обеих эпох, во всяком случае, здесь принципиально наиболее важное отличие, ибо только уяснение решающей причины, обусловившей это изменение, приведет нас к познанию истинной сущности созданного абсолютизмом идеала красоты.
В эту эпоху законы красоты диктовались, как мы знаем, классом, который, имея в своих руках возможность всецело жить за счет других, не знал ничего более презренного, чем труд. В глазах представителя господствующего класса эпохи старого режима труд, и в особенности труд физический, — позор. В глазах паразита труд настолько унижает человека, что последний перестает быть человеком. В глазах паразита истинное благородство и истинный аристократизм заключаются прежде всего в безделье, и безделье становится постепенно первой и главной обязанностью этих классов и групп населения.
Так как всякая борьба, предполагающая наличность силы, исключена из жизни господствующего класса, определяющего законы красоты, то прекрасным считается в эту эпоху такое тело, которое не пышет силой. Оно не тренировано, а холено, нежно и хрупко, или, как тогда предпочитали выражаться: грациозно. И то же применимо ко всем жестам, движениям. Во всем преобладает игра, которой, однако, стараются придать благородство.
Выражаясь сжато, эпоха старого режима считает истинно аристократическим идеалом красоты типические линии человека, предназначенного для безделья. Вершиной человеческого совершенства признан человек в смысле предмета роскоши, идеализированный бездельник, что не значит, конечно, что здесь идет речь о противоположности между человеком духовно и физически активным. Прибавим, что таким всегда был аристократический идеал и всегда он таким оставался в этих классах, а в остальных лишь до той поры, пока последние настолько были порабощены аристократией, что зависели от нее и в духовном отношении.
Этому вовсе не противоречит тот факт, что когда абсолютизм находился в апогее, то красивой считалась величественная мужская и женская фигура. Эта величественность была не более как позой, только актерской демонстрацией силы. Выставляли поэтому напоказ даже не силу, а сверхсилу. Да и царил этот идеал лишь мимолетно. Он знаменует собой тот короткий период, когда абсолютизм, по-видимому, достиг апогея своего никем не оспариваемого могущества, период между 1680 и 1700 гг.
Мы незаметно переходим ко второй характерной черте идеала красоты, созданного эпохой абсолютизма.
Бездельник XVIII в. вместе с тем, как мы уже знаем, также и утонченный жуир. В силу этого и сам идеал красоты развивался в сторону рафинированности. Основное отличие в данном случае от эпохи Ренессанса состояло в том, что, хотя животный элемент остается в любви по-прежнему самым главным, в нем техника преобладает теперь над творчеством. Важнее всего техника любви, пути, ведущие к ее последнему слову. Идеализируется только орудие наслаждения или, вернее, различные его орудия, и в них кульминирует сам идеал красоты. А это равносильно систематическому изгнанию творческого начала из идеальной телесной фигуры человека, в чем и состоит сущность рафинированности в половой области.
Стремление к изысканному чувственному наслаждению очень характерно обнаруживается в идеологии красоты. Так как паразит-жуир стремится все к новому увеличению возможностей наслаждения, то первое, что он делает, он раздробляет наслаждение, чтобы его умножить. Это заставляет его по необходимости раздроблять и само человеческое тело. Жуир делает из него десяток отдельных, самодовлеющих орудий наслаждения. Тело перестает быть единым, становится составным. Так разрушается прежняя гармония, характерная для царившего в эпоху Ренессанса идеала человеческой красоты. В женщине видят уже не нечто целое, а прежде всего отдельные прелести и красоты: маленькую ножку, узкую кисть, нежную грудь, стройный стан и т. д. Существуют только отдельные части ее личности, женщина не более как mixtum compositum этих отдельных частей. Это как бы отдельные блюда эротического пиршества, которые женщина подносит мужчине. А отсюда вытекает одно совершенно новое и весьма важное явление.
