Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900—1910)
Из-под полы своего редингота этот небесталанный воришка вытаскивал самые разнообразные предметы: будильники, старые книжки, кухонные принадлежности, зонтики, прихваченные по случаю в самых разных местах, даже на складе потерянных вещей при комиссариате полиции, куда он нередко просился переночевать.
В кабаре «Проворный кролик» он читал Верлена или, подражая весьма модному тогда Жану Мореасу, подвывал, как и сам автор «Стансов»: «Не надо быть негодяем… Не надо делать гадости!»
Марселин Дебутен жил у Жака Вийона недолго: он умер в 1902 году. Талантливый гравер, давний друг импрессионистов, он бывал в кафе «Гербуа», «Новые Афины» в те годы, когда там ежедневно по вечерам встречались Мане, Моне, Дега, Писсарро и Ренуар.
Привлеченный его богемным обликом, Дега попросил Дебутена позировать для картины «В кафе. Абсент» вместе с актрисой Элен Андре. Лохматый, заросший, как сторожевой пес, всегда мучимый жаждой, по вечерам он обходил бистро с одним и тем же вопросом: «Вы не видели мою бабу?», имея в виду славную женщину, которая мучилась с ним целых полвека. Так находился повод для разговора, а там, глядишь, и стаканчик предлагали. Из всех его друзей импрессионистов в это время с ним общался только Дега, вероятно потому, что Дебутен притягивал его своими байками про мастерские других художников. Дега был до них весьма охоч.
Морис Константин Вейер представлял собой человека совсем другого рода — бродягу-фантазера. Жак Вийон называл его «кузеном», хотя никакого родства между ними не водилось. Это был крупный молодой человек, умный, благодушный, молча и внимательно наблюдавший за людьми. Он жил у родителей, и ему не требовалось зарабатывать на жизнь. Он читал, изучал искусство, предавался безделью. Каждый вечер, поужинав, он выходил из дому с сигарой в зубах и не спеша, словно прогуливаясь, направлялся к мастерской Вийона. Бросая вызов комфорту своей хорошо обставленной комнаты, он шел через весь Париж, чтобы переночевать на Монмартре на кипах старых газет.
Можно было предположить, что он собирает материал для какого-нибудь романа из жизни богемы, но у него не было никакой определенной идеи, просто ему нравилась атмосфера мастерских.
Четверть века спустя, вспоминая с Франсисом Журденом годы молодости, Жак Вийон сказал: «А я сегодня вечером видел „кузена“. Знаете, он сорвал Гонкуровскую премию. Да, да, „кузен“ Константин, вы еще об этом не слышали?»
Кузен Константин — это Морис Константин Вейер. Как-то он надолго исчез, и вскоре прошел слух, что он направился в дикие районы Северной Америки. Оттуда он привез восхитительный роман «Человек склоняется над своим прошлым», имевший большой успех и получивший Гонкуровскую премию.
Однажды Жаку Вийону надоели его богемные постояльцы, толпившиеся в его мастерской днем и ночью и мешавшие работать. Он собирался жениться и считал необходимым порвать с прошлым. Уехав с Монмартра, он обосновался в Пюто, недалеко от площади Дефанс, по тем временам — у черта на куличках, в домах, утопавших в зелени и пении птиц, где тогда жили художники… Сегодня там высятся башни Дефанс. Здесь он провел полвека, работая без шумихи, а также делая копии картин великих импрессионистов и даже своих более удачливых современников — Боннара, Матисса, Пикассо. Он был счастлив, когда к концу жизни, благодаря торговцу картинами Луи Каре, его творчество получило признание. «В искусстве. — говаривал он с хитрой улыбкой, — самые трудные первые семьдесят лет!»
Прочие чудаки
Фигуры упомянутых Депаки, Делэ, Делькура, Тире-Бонне не были чем-то необычным для Монмартра. Их незначительный талант позволял им жить сравнительно комфортабельно и даже каждый вечер утолять жажду. Но в первое десятилетие века на Монмартре водились и плуты, которые только назывались художниками. Ролан Доржелес, любивший всякие байки, бывал у всех, кто их рассказывал, а потом собрал их в своей книге «Букет богемы». Например, о бароне Во (какое же количество баронов, настоящих и мнимых, водилось тогда на Холме!), этаком ощипанном петухе, кукарекающем на своем национальном наречии, давнем друге Поля Деруледа, вместе с которым он предстал перед судом за попытку устроить государственный переворот. Из башенки над его домом по улице Габриэль барон в бинокль следил за тем, что делалось в квартале, отчего соседи называли его шпионом.
Фурнье, в недавнем прошлом капитан сверхсрочной службы, писал экзотические пейзажи в сумрачном закутке на улице Ламарк, заваленном огромными чемоданами, охотничьими ружьями и красками. Из его рассказов о путешествиях Мак-Орлан почерпнул немало деталей для своих книг… У Флоро, прозванного Фило, не было особых способностей к живописи, но он переделал под мастерскую магазинчик на улице Оршан. Любитель поговорить, он давал приют всем бездомным, способным терпеливо слушать его рассказы. А нафантазировать он мог немало! Не беря в руки кисть, он с удовольствием описывал композиции, которые вот-вот запечатлеет на полотне: изобилие нимф, богинь, фавнов… Он мечтал расписать купол Пантеона! В свою мастерскую он приглашал маленьких распутниц, якобы чтобы попозировать, но занимался только тем, что задирал им юбки. Одна из таких натурщиц, приведенных с площади Тертр, увековечена Пикассо в картине «Линда, цветочница», купленной Гертрудой Стайн.
Среди этих персонажей выделялся Жюльен Кале, чье имя осталось в легендах Холма. Писатель и поэт, он состоял при ничтожной должности секретаря суда. Тем не менее, обладая некоторыми способностями, он не хотел делать ничего другого, кроме как, вернувшись вечером из суда, рассказывать в бистро разные истории. И вот, развлекая своих друзей, он обнаружил свое истинное призвание — хозяин трактира! В Сент-Сир-сюр-Морен, маленькой деревушке Иль-де-Франс, обжитой Жоржем Дэле, куда потом переехал Мак-Орлан, Кале купил несколько домиков и открыл «Трактир крутых яиц и торговли». А на вывеске уточнил:
Жюльен Кале, генеральный наследник.
Основан Наполеоном в 1814 году.
Закат. Свежий воздух.
Река для купания.
Соль — умеренно.
Заведение имело огромный успех. Со всего Холма в Сент-Сир-сюр-Морен съезжались желающие поиграть в бутылочку, посоревноваться в хождении на руках. Заботясь и о столе, и о развлечениях, Жюльен Кале с неистовством Эрика Сати преподносил клиентам «стильные колбасы, крутые, неразбиваемые яйца, кус-кус, а также… бег в мешках, охоту на лягушек, конкурс по изготовлению искусственных цветов». Это продолжалось до 1914 года. После войны трактир стал одним из обычных объектов монмартрского карнавала.
В ряду сих удивительных персонажей есть еще одна необыкновенная личность: Жорж Бренденбург. Вламинк покатывался, рассказывая о приключениях этого журналиста-юмориста, писавшего для «Курье франсэ», одной из лучших развлекательных газет Прекрасной эпохи. Приходится отметить, что ни Пикассо, ни Брак, ни Грис, ни Ван Донген, долго жившие на Холме, даже не потрудились оставить воспоминания, в то время как Вламинк, живший в пригороде, создал живую хронику жизни Монмартра начала века. Прирожденный рассказчик, он обладал редкостным даром сохранять в памяти самые характерные детали и факты.
Бренденбург, ставший дадаистом раньше, чем появилось это слово, придумал «философию дыры», суть ее проста: «Человек приходит в мир через дыру, через дыру дышит, питается, в дыру уходит».
В 1898 году он выставил свою кандидатуру на муниципальных выборах по XVIII округу. Плакаты с его программой, расклеенные по всем стенам Холма, в качестве первоочередных задач провозглашали: «Ликвидация на всех картинах, изображающих Адама и Еву, пупка, поскольку у первого мужчины и первой женщины не было матери, освобождение всех воздушных шаров[27], введение налога на человеческую глупость, заделывание дыр в швейцарском сыре, расширение фонтана на площади Пигаль, поскольку из-за малых размеров в нем нельзя нынче разводить треску».
И в заключение: «Голосуйте за меня или против, мне наплевать».
Чтобы «программа» выглядела более авторитетно, он извещал о том, что ему покровительствуют «все великие кокотки Парижа».
«Бренденбург, — рассказывает Вламинк, — обитал на самом верху улицы Орденер в захламленной мастерской, где мебелью служили ящики из-под тары и прочие попавшиеся под руку предметы. Он жил сегодняшним днем, не заботясь о будущем. Как-то с другом мы встретили его утром в баре.
— Приходите ко мне обедать, — пригласил он.
Несколько часов спустя Бренденбург открывал нам дверь своей мастерской. На столе были три кое-как вымытые тарелки и растекающийся камамбер… Кусочки сала шипели на сковородке. Он положил их в кастрюлю с чечевицей и, вынув из ширинки член, все им перемешал. Затем выложил чечевицу на блюдо.
