Лев Бердников - Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая
Беспрецедентная роскошь сопровождала коронационные торжества 7 мая 1724 года. Описывать все подробности этого, может быть, самого торжественного в жизни Екатерины дня мы не будем. Отметим только, что мантия новоявленной императрицы была осыпана таким количеством двуглавых орлов, что вместе с короной (весившей 4 фунта и стоившей 1,5 миллиона рублей) ей пришлось нести на себе тяжесть в 150 фунтов. Несмотря на свое крепкое сложение, она вынуждена была склониться под грузом этого своего одеяния и несколько раз останавливалась и отдыхала.
В последние годы в ходе переписки Петра и Екатерины велась своеобразная игра псевдонеравной пары – старика, жалующегося на нездоровье, и его молодой жены. Император любил пошутить о своей старости и её ветрености, но она всегда отвечала шутками, игривыми намёками, говорящими о гармонии их интимных отношений. Но и со стороны Петра это была только игра в ревность. На самом деле “Катеринушка” пользовалась у него безграничным доверием. Тем сильнее и неожиданнее стал удар, нанесённый ему изменой жены с щёголем-камергером Виллимом Монсом, о котором мы ещё расскажем. Благодаря своему огромному влиянию на Екатерину, Монс стал сильным и незаменимым для просителей человеком, причём помощь свою оказывал отнюдь не безвозмездно: со взятками и подношениями к нему прибегали многие “птенцы гнезда Петрова”. Этим и воспользовался Пётр, выдвинувший против Монса обвинение во взяточничестве, полностью умолчав о реальной причине – адюльтере жены. В результате скорого суда Петра 16 ноября 1724 года Монс был обезглавлен. Измена жены страшно подействовала на императора и, несомненно, укоротила ему жизнь.
Так кого же всё-таки любила Екатерина – Петра Великого или Монса? Логичнее всего предположить следующую версию. Грубоватая фамильярность Петра, приправленная порой циничными шутками (Петр) и поистине рыцарское почитание её, прекрасной дамы-повелительницы (Монс) не были для неё вопросом выбора. Несомненно, она по-своему любила и ценила супруга, который её, “Золушку”, возвысил и короновал и с которым её связывали более двадцати лет испытанной и тесной дружбы. Но сносила при этом многое – а главное то, что в чувстве Петра не было к ней уважения. Он любил её любовью собственника – как любят лошадь или собаку: можно приласкать, а можно и отстегать. Время от времени он указывал ей ее место – награждал пощёчинами, а то и потчевал кулаком. И, конечно, она не забыла ту безобразную сцену в Берлине в 1718 году, где они с Петром в сопровождении иноземной свиты обходили выставку медалей и античных статуй. Внимание царя привлёк тогда древнеримский божок с неимоверно большим детородным органом – такие некогда ставили перед брачным ложем. Пётр захохотал и в присутствии всех стал заставлять её поцеловать фаллос этого божка. Смущённая, она стала противиться. Тогда рассвирепевший монарх схватил её за шею и силой принудил взять в рот мраморный член. И всё это он сопровождал грубыми ругательствами – нет, не по-русски, а на смеси голландского с немецким (чтобы иностранцы поняли!).
И всё-таки она не только не желала причинить вред их браку, но не хотела даже просто прогневить царя. В то же время для неё были новы, забавны и приятны утончённые ухаживания красавца-камергера, от которых монархиня также не намерена была отказываться. Английский исследователь Линдси Хьюз, апеллируя к разуму Екатерины, сомневается в том, что она, зная воинственный характер мужа, могла пойти на такой риск – завести себе любовника. Что ж, да, она рисковала: за свою бурную, отмеченную головокружительными взлётами жизнь – от кратковременной жены шведского драгуна и обозной маркитантки до российской императрицы – ей не впервой приходилось бывать в рискованных ситуациях. Зная о своей власти над царём, “свет-Катеринушка” не думала, не хотела думать о возможном с его стороны возмездия. Императрицей была выбрана единственно разумная в тех условиях тактика – хранить связь с Монсом в глубокой тайне, а если выплывет наружу – всё отрицать, мобилизуя на это всю свою волю. А воля, настойчивость, сильный и твёрдый характер были свойственны Екатерине, что сразу бросается в глаза на её портрете, выполненном голландским мастером Карелом де Моором (1717 год) и столь любимом Петром. Все эти качества она и продемонстрировала, как мы видели, во время процесса над Монсом. При этом она вела себя столь непринуждённо и естественно, что некоторые исследователи полностью отрицают сам факт измены Екатерины Петру, говоря о нем лишь как о “пошлой клевете”, о том, что “родилось в грязном воображении и написано подлой рукой”. Факты, однако, свидетельствуют о том, что интрига с Монсом была отнюдь не единственной в жизни “роскошной” императрицы – она была лишь самой длительной.
После кончины императора Екатерина I, возведённая на престол усилиями соратников Петра – Александра Меншикова, Петра Толстого, Павла Ягужинского, а также покорной им гвардии, процарствовала лишь 26 месяцев. Её царствование было неярким, и фактическим правителем России постепенно становился Меншиков, всё больше и больше захватывавший власть в свои руки.
Отбыв положенный траур, императрица утопает в вине, праздности и удовольствиях (“повседневных пиршествах и роскошах”, как говорит современник). Этим неразборчивым и безудержным стремлением к наслаждениям она, казалось, желала вознаградить себя за то постоянное напряжение, в котором жила при Петра, боясь лишиться своего положения и хорошо помня о судьбе первой жены царя. Кутежи, развлечения, празднества проходили при Дворе ежедневно. Биограф Георг фон Гельбиг отметил: “Частная жизнь этой государыни была совершенно неправильна. Она предавалась крайним излишествам… Она любила есть обыкновенное печенье, которое называется крендели и булки, намоченное в крепком венгерском вине. Ближайшим последствием этого явилось опьянение, но, в конце концов, эта неестественная пища вела к водянке… [Екатерина] скоро и часто стала нарушать диетические правила, предписанные ей врачами”.
Проявила императрица и свою неукротимую любовь к мужскому полу, особенно к щеголям. Среди её галантов называют первым имя Рейнгольда Левенвольде, красавца, франта и дамского угодника, стремившегося получить при русском Дворе самое высокое положение, не пренебрегая при этом никакими средствами. О нем еще расскажем. Благосклонностью монархини пользовался и молодой польский граф Пётр Сапега, Он тоже был отчаянный модник – так и сиял парчою и бриллиантами. Особенно хорош Сапега был в польском костюме, когда облачался в узорчатый кунтуш и в мягкие, без скрипа сапоги. Не ровно дышала она и к обер-полицмейстеру, щеголеватому Антону Дивьеру. Впрочем, веселая царственная вдова не чуралась и другими кратковременными счастливчиками, среди коих были даже дворцовые служители.
И жаловала императрица своих любовников прямо-таки по-царски – Левенвольде был произведён из рядовых камерюнкеров – в графы (с привилегией носить на шее её, Екатерины, портрет), а Сапега к своему графскому титулу добавил высокий чин генерал-фельдмаршала, вкупе с орденом св. Андрея Первозванного – высшей наградой Российской империи! Антон Дивьер был пожалован в графы, был произведен в генерал-лейтенанты и получил орден св. Александра Невского.
Дни правления сей монархини, говорит историк, “были преступным образом принесены в жертву эгоизму, сладострастию, корысти и властолюбию”. Пристрастившись к выпивке ещё во времена Петра, Екатерина совсем распустилась после её прихода к власти, и всё её царствование, как говорят историки и иностранные посланники при русском Дворе, превратилось в сплошную попойку. Пьянство было повальным. Датский посланник Ганс Георг Вестфален утверждал, что за два года царствования Екатерины при ее Дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион (!) рублей, в то время как весь государственный бюджет состоял из десяти миллионов. Рассказывают, что Меншиков, приходя поутру в спальню императрицы, начинал беседу с вопроса: “А чего бы нам выпить?”. Казалось бы, пристрастие Екатерины к спиртному не связано ни с её щегольством, ни с её гедонизмом. Между тем, алкоголь способствовал раскрепощению её сознания, а это влекло за собой проявления этих страстей, причём в самой разнузданной и грубой форме.
Очень точно сказал о Екатерине I тот же Щербатов: “Она была слаба, роскошна во всём пространстве сего названия”. И эта роскошь, сопровождавшая её долгие годы, в конце жизни уже воспринималась ею как нечто должное, обыденное. Роскошь во всём – в дворцах, слугах, экипажах, нарядах, застольях, и, особенно после смерти Петра, – в бесконечной череде фаворитов. Так бывшая крестьянская дочь из Лифляндии преобразилась в самодержавную русскую императрицу, не знавшую удержу в своих прихотях и щегольстве.
Казнь фрейлины, или Урок анатомии. Мария Гамильтон
В то хмурое мартовское утро 1719 года она шла на плаху, как на праздник, – в белом шёлковом платье; в роскошные пепельные волосы были вплетены чёрные ленты. Даже видавшему виды палачу не приходилось рубить голову такой красавице. Белизна её наряда символизировала радость, и сама обречённая была, казалось, исполнена веселья. Значит, была ещё жива надежда на спасение. Ведь наряжалась и прихорашивалась она не для всех, а только для него одного – для главного своего судьи и повелителя, царя Петра Алексеевича. Увидит государь такую раскрасавицу – и вспомнит о своей прежней страстной любви к ней, фрейлине Марии Гамильтон. Вспомнит – и, конечно, помилует. И вдруг – фигура царя взметнулась над толпой зевак. Вот Пётр уже поднимается на помост, подходит ближе, целует её. Впрочем, он лишь прикасается губами к её губам, принимавшим от него когда-то иные поцелуи…
