Эдвин Бернбаум - В поисках Шамбалы
Ламы также сравнивают три вида буддизма с тремя видами отношения к ядам — в данном случае, ядам ненависти, вожделения и заблуждения. Считая, что яд может привести лишь к болезни и смерти, последователь хинаяны избегает его — он старается отсечь все свои желания и избегать всего, что может их стимулировать, например женщин и богатства. Махаянист, напротив, сознаёт, что правильно использованный яд действует как горькое лекарство, и потому использует страсти в малых дозах, чтобы излечить свой ум от иллюзий. Но йог ваджраяны знает, что яд лишь кажется ядом — в действительности это нектар бессмертия; и зная это, он пьёт его и быстро достигает просветления. Распознавая в глубине страстей чистую энергию, он может использовать те самые страсти и иллюзии, которые сделали бы обычного человека сумасшедшим. Как мы увидим, эта аналогия с ядами играет в символизме путешествия в Шамбалу важную роль.
Она отражает ту тантрическую идею, что тому, кто срезает путь к просветлению, нужно использовать все средства, имеющиеся в распоряжении. Чем отбрасывать связывающие его страсти и иллюзии, он скорее должен воспользоваться их энергией, чтобы не только избавиться от их хватки, но и преодолеть препятствия на пути к нирване. Чем более сильную страсть или иллюзию он использует, тем больший она содержит потенциал как средство освобождения — или как источник привязанности. Поскольку секс, в частности, имеет такую власть над умом, мы видим статуи и изображения бодхисаттв в сексуальном соитии с женскими божествами, которые символизируют высшие истины и блаженство, происходящее от их осознания. Хотя ламы и медитируют на подобных символах, вряд ли кто-либо из них использует секс в своих мистических практиках. Тантрическое использование сексуальных образов представляет то отношение, при котором на пути к просветлению используются все стороны человеческой природы — как мирские, так и духовные. Согласно тибетскому буддизму, если мы сможем переориентировать свой взгляд и видеть вещи такими, каковы они есть на самом деле, то мы увидим, что мир иллюзии и рабства — в действительности нирвана, царство реальности и свободы.
Практикующий ваджраяну видит яд, как нектар, потому что и то, и другое — пусто, и в сущности, то же самое. Для него природа всех вещей — пустота. Но ламы указывают на то, что эту пустоту нельзя ни определить, ни изобразить: это не ничто, и не пустое пространство, образ которого может прийти на ум. Это сама реальность, неописуемый источник всего, и всё же сам он не вещественен. Мы можем назвать её духовной сутью мира, которую нельзя уловить, назвать, или ограничить каким-то иным образом. Будучи за пределами всякой вещественности, она проникает все вещи. Мы не можем воспринимать пустоту как нечто отдельное от нас; мы можем лишь переживать её в самых глубинах самих себя и окружающего мира. Она похожа на ветер, который можно почувствовать, но который не виден, или на невидимое пространство, в которое все вещи погружены подобно пузырькам в бурном потоке. Последователь ваджраяны прорывается через непрозрачную и твёрдую видимость мира, чтобы найти в его основе его ядро — сияющую подобно алмазу, ясную и нерушимую пустоту, в которой уже нечего увидеть или разрушить. Но всё это лишь метафоры, намекающие на переживание реальности, которое за пределами слов и мысли. Как говорит тантрическая поэма, "хотя и говорят слова, чтобы объяснить пустоту, пустоту как таковую никогда не объяснить".2
Согласно тибетскому буддизму, у вещей нет своей собственной реальности, они лишены самобытия. Они существуют лишь как отражения в зеркале, отражения пустоты в пустоте. Поскольку всё подвержено изменению и распаду, даже звёзды, вещи лишены истинного существования и обладают лишь иллюзорной его видимостью. Более того, ни во вселенной, ни в нас самих не найти ничего, что было бы полностью отдельным — всё состоит из других вещей и существует в соотношении с чем-то другим. Даже самый уединённый остров состоит из земли и окружён водой. Уберите либо то, либо другое, и он перестанет быть островом. Аналогично и каждая вещь, или личность, зависит от того, что её составляет и отделяет от других вещей. Сама по себе она — ничто, будучи лишённой какой-либо своей собственной абсолютной природы. В результате конечной природой реальности и всех вещей, каковы они на самом деле есть, оказывается пустота.
Поскольку пустоту, подобно скользкой свинье, не удаётся ухватить и пришпилить, мы прибегаем к подменам. Это порождает иллюзорные воззрения об отдельном "я" и вещах, которые привязывают его к страданиям. Создав иллюзию об собственных природах, отдельных от всего прочего и независимых от него, мы испытываем болезненное чувство лишений и одиночества, желание обладать тем, чего мы, как мы думаем, не имеем. Отсюда происходит множество разочарований от желаний, которые мы никогда не можем адекватно удовлетворить — ведь даже если мы получаем то, что хотим, страх потери этого в конце концов уничтожает наше удовольствие. С другой стороны, в переживании пустотности мы осознаём неосязаемую природу реальности и позволяем нашим иллюзиям уйти. Наше чувство отделённости от желаемого исчезает, а вместе с ним — наши желания и страдания, которые они влекут за собой. В то же время сами вещи не просто исчезают, а подобно зажжённым фонарикам из вощёной бумаги, становятся прозрачными и через них начинает сиять ясный свет пустоты. Йог ваджраяны использует переживание пустоты для того, чтобы опустошить свой ум от иллюзий и открыться реальности.
А ум, как указывает тибетский буддизм, гораздо глубже и богаче, нежели мы воображаем. Его поверхность образуют сознательные мысли и впечатления повседневной жизни, но у него также есть и более глубокие уровни, которые обычно остаются скрытыми от нашей осознанности. Погружаясь под эту поверхность, мы обнаруживаем подсознательные уровни, которые проявляются в снах, а иногда, в моменты сильной страсти, такой как гнев или любовь, прорываются и в наше бодрствующее сознание. Большинство теорий западной психологии на этом и останавливаются, но буддизм идёт дальше, в другие слои, которые мы можем назвать областью сверхсознательного. Эти более глубокие уровни ума обычно находятся в спящем состоянии, но медитация или сильное потрясение, такое как близость смерти, могут временно активировать их. Когда это происходит, человек ощущает новые виды осознанности и паранормальные силы, такие как способность читать чужие мысли или двигать предметы на расстоянии. Но что важнее, он приобретает, пусть даже на краткий миг, более ясное восприятие реальности, с не столь сильной иллюзией отделённости между ним самим и тем, что он видит.
Каждый уровень ума воплощает определённые иллюзии, характерные для него и его восприятия реальности. Поскольку поверхностное сознание состоит из грубых воззрений на вещи как на постоянные и отдельные объекты, оно склонно иметь грубый и беспокойный характер. По мере углубления, уровни ума и их иллюзии становятся более утончёнными. Чем тоньше уровень ума, тем он яснее и тем ближе он к открытию истинной природы вещей. Но лишь самый внутренний и самый утончённый ум из всех, называемый иногда прирождённым умом, может иметь опыт пустоты, потому что один лишь он воплощает пустоту без всяких иллюзий. А пока мы остаёмся привязанными к более поверхностным уровням ума, глубинные уровни остаются спящими и скрытыми от нас нашими иллюзорными представлениями о мире и о себе.3
Согласно тибетскому буддизму, наши умы каждое мгновение создают для нас такой мир, как нам кажется. Не сознавая этого, мы проектируем свои иллюзии на экран пустоты, где они выглядят, как реальные объекты восприятия. По этой причине, каждый предмет, который мы воспринимаем вне себя, соответствует чему-то скрытому в нашем уме, будь то в поверхностном сознании или более глубоком уровне. Всё встречаемое нами во внешнем мире имеет некое внутреннее значение — даже самая незначительная песчинка может быть символом, который сообщает нам что-то глубокое о нас самих. Это важный ключ к значению Шамбалы и разных подробностей путешествия туда.
Буддийские тексты иногда сравнивают создаваемую умом видимость мира со сном. Согласно этому воззрению, вселенная, которую мы видим, это нечто вроде галлюцинации, но это коллективная галлюцинация всех нас вместе взятых. Комментарий к калачакре использует образ белой палатки, освещённой сиянием сотни масляных ламп внутри неё.4 Если одна лампа погаснет или будет убрана, свет от оставшихся девяноста девяти будет по-прежнему освещать палатку, и она будет выглядеть так же, как и раньше. Точно так же и наши умы вместе создают видимость вещей, наблюдаемых нами в мире, таких как деревья, реки и горы. Вклад каждого ума столь незначителен, что когда люди умирают, ничто заметно не изменяется — оставшиеся продолжают видеть всё почти таким же, как и раньше. Чтобы достичь просветления, мы должны пробудиться от этой коллективной галлюцинации и распознать объекты восприятия как порождения наших собственных умов.
