Эрик Эриксон - Детство и общество
Правительство отозвало военных и создало для американских индейцев впечатляющую и гуманную организацию. Администратора заменили учителем, врачом и социальным антропологом. Но годы разочарований и зависимости сделали равнинных индейцев неспособными доверять даже тогда, когда у них едва ли могли быть основания для подозрений. Если когда-то индеец был просто обиженным человеком, то сейчас его состояние сравнимо с тем, что в психиатрии называют «невротической компенсацией»: он черпает все свое чувство безопасности и идентичности из статуса человека, которому что-то должны. Однако надо полагать, что даже если бы миллионы бизонов и добытое в Черных горах золото можно было возвратить индейцам, сиу не смогли бы отвыкнуть от зависимости или создать общину, адаптированную к современному миру, диктующему условия, в конце концов, как победителям, так и побежденным.
Не удивительно тогда, что посетитель резервации довольно скоро начинает чувствовать себя так, как будто попал в замедленный фильм, как если бы груз истории затормозил жизнь вокруг него. Да, административный центр Пайн Ридж очень похож на центральную усадьбу сельского округа в каком-нибудь небогатом районе Среднего Запада. Административные постройки и школы — чистые, просторные и хорошо оборудованные. Учителя и служащие — индейцы и белые — чисто выбриты и дружелюбны. Но чем дольше посетитель остается в резервации, чем больше бродит по ней и внимательнее присматривается, тем очевиднее становится, что сами индейцы владеют весьма немногим, да и это немногое содержат плохо. Внешне спокойные, обычно дружелюбные, но в целом медлительные и апатичные, индейцы обнаруживают неожиданные признаки недоедания и болезни. Только в редких ритуальных танцах и пьяных ссорах в находящихся за пределами резервации кафе, тайно торгующих спиртным, можно частично наблюдать ту огромную энергию, которая скрывается под ленивой внешностью. Во время нашего посещения Пайн Ридж проблема индейцев, казалось, состояла в том, чтобы удержаться где-то между величественной сменой сезонов дождей и засухи, между божественной расточительностью демократического процесса и веселой безжалостностью системы свободного предпринимательства; а мы-то знаем, что тех, кто попался в эти жернова неподготовленным, мельница пролетаризации перемалывает быстро и мелко. Здесь индейский вопрос утрачивает древнюю патину и сливается с проблемами цветных меньшинств, сельских и городских, которые ждут, когда занятый демократический процесс найдет время и для них.
2. ДжимОднажды Микил и я познакомились в оптовой лавке с Джимом, бедным и искренним молодым индейцем сиу, явно одним из тех более ассимилированных выпускников средней школы, что несут в душе, как мы уже научились предугадывать, напряжение и беспокойство. Джим покинул эту резервацию несколько лет назад, чтобы жениться на девушке, принадлежащей к другому, хотя и близко родственному племени равнинных индейцев, и жить среди ее народа. Когда за разговором выяснился род моих профессиональных занятий, Джим сказал, что недоволен тем, как осуществляется воспитание его детей, и что он хотел бы пригласить нас поехать к нему вместо Пайн Ридж, чтобы они с женой могли подробно обсудить это со мной. Мы пообещали вскоре приехать.
Когда мы подъехали к скромной, чистой усадьбе, маленькие сыновья Джима играли в любимую игру индейских мальчишек — набрасывали аркан на пенек дерева, а маленькая девочка лениво сидела на коленях отца, играя с его терпеливыми руками. Жена Джима работала в доме.
Мы прихватили с собой запасы съестного, зная, что с индейцами ни в чем невозможно разобраться за несколько часов; скорее всего, наш разговор придется вести в медленно-осторожной, обдумывающей манере хозяев. Жена Джима пригласила нескольких родственниц прийти на нашу встречу. Время от времени она подходила к двери и вглядывалась в прерию, которая катила пологие волны во все стороны, сливаясь вдалеке с белыми владениями медленно плывущих облаков. Пока мы устраивались и немного поболтали, у меня было время, чтобы обдумать возможное положение Джима среди его живущих ныне соплеменников.
Несколько длинноволосых старейшин среди нынешних обитателей этих резерваций помнят времена, когда их отцы были хозяевами прерии и встречались с уполномоченными правительства США как с равными. Тогда, после прекращения настоящей войны, индейцам довелось знать то старшее поколение американцев, чей Бог был не столь уж далеким родственником Великого Духа индейцев и чьи идеалы агрессивной, но достойной и щедрой человеческой жизни не столь сильно отличались от храбрости и благородства «достойного мужчины» в понимании индейцев.
Второе поколение индейцев знало об охоте и торговле пушниной только понаслышке. Они стали считать паразитическую жизнь, основанную на государственных пособиях, своим неотъемлемым правом по договору и, поэтому, «естественным» образом жизни.
Джим принадлежал к третьему поколению, которое пользовалось всеми преимуществами обучения в государственных школах-интернатах и было уверено в том, что благодаря лучшему образованию оно лучше экипировано для ведения дел с белым человеком. Однако поколение Джима не может похвастаться каким-то существенным достижением, помимо довольно поверхностной адаптации, ибо у большинства настолько ограниченное представление о будущем, насколько коротко (в их представлении) прошлое. Это самое молодое поколение оказывается между впечатляющим достоинством своих дедов, которые прямо отказываются делать вид, будто белый человек должен оставаться здесь, и позицией самих белых, которые считают, что индеец упрямо стремится быть довольно бесполезным реликтом мертвого прошлого.
Через какое-то время, прошедшее в задумчивом ожидании, жена Джима известила нас о том, что ее родственницы на подходе. Это произошло за несколько минут до того, как мы смогли различить вдалеке две приближающиеся фигуры.
Когда они, наконец, подошли, последовал обмен робкими, но забавными приветствиями и мы уселись в кружок под сенью сосновых ветвей. Случайно я сел на самый высокий фруктовый ящик (стулья в прерии были редкостью). Шутливо заметив, что мне неудобно возвышаться над ними, подобно проповеднику, я перевернул ящик другой стороной. Но в этом положении он оказался менее прочным: пришлось вернуть его в прежнее положение. Тогда Джим молча развернул свое сиденье так, чтобы оказаться на одной высоте со мной. Я вспоминаю это лишь как один типичный эпизод присущего индейцам скромного такта. В то время как Джим выглядел явно обеспокоенным предстоящей беседой, его жена имела вид человека, готовящегося к очень серьезному разговору, на который она, однако, уже решилась.
Микил и я договорились, что в нашей беседе мы не будем прямо нацеливаться на домашние проблемы Джима, а попросим группу прокомментировать то, что мы уже слышали в Пайн Ридж о различных фазах жизни ребенка в прериях. Поэтому мы заговорили об обычаях, касающихся рождения и воспитания ребенка, пытаясь подкрепить фрагментарные сведения о том, что делалось в давние времена и что изменилось теперь. Женщины демонстрировали забавную откровенность на протяжении всей беседы, хотя их застенчивые улыбки показывали, что они не осмелились бы заводить разговор о некоторых вещах в присутствии мужчин, не окажись Микил способным вставлять в диалог такие подробности, которые удивляли этих женщин и приводили в действие их память и критические способности. Они явно никогда не думали, что подобные подробности могут быть интересны белым людям или иметь отношение к миру, отражаемому в английском языке.
Джим не много добавил к этому разговору, продолжавшемуся несколько часов. Когда обсуждение подошло к середине первого десятилетия жизни ребенка, контраст между его мрачным молчанием и веселым одобрением женщинами различных способов, которыми дети предвосхищают занятия взрослых, стал еще более заметным.
Наконец настало время перекусить и женщины пошли в дом, чтобы приготовить еду. Теперь подошла очередь Джима и он сразу приступил к своей проблеме. Его дети, играя, употребляли сексуальную лексику, а он терпеть этого не мог. Жена смеялась и над детьми, и над ним, заявляя, что все дети употребляют такие слова и это не имеет никаких последствий. Он же болезненно реагировал на намеки белых, будто индейцы ведут себя непотребно и имеют нежелательные сексуальные привычки. Мы согласились, что белые мужчины действительно за глаза обвиняют индейцев в потакании своим сексуальным желаниям, но ведь все люди обвиняют ближних в извращениях, которых сами же больше всего и стыдятся; фактически, им нравится называть чужими именами собственные извращения. Он считал, что сиу на самом деле были «сильными» мужчинами, справлявшимися со своими сексуальными побуждениями и не позволявшими детям употреблять непристойные слова; и что нет никаких причин, почему его детям следует делать то, чего детям сиу делать не разрешалось. Тем самым он продемонстрировал, что всегда придерживался мнения, будто сиу существенно «сильнее» близко родственного племени его жены, и, фактически, имел в отношении племени жены те же самые предрассудки, какие белые люди имели в отношении его родного племени — сиу. Такое отражение предрассудков доминирующей группы в обоюдной дискриминации подгрупп является, конечно, универсальным. Поэтому, вероятно, сиу со значительной примесью белой крови называют своих чистокровных собратьев «черномазыми», а в ответ получают прозвище «белая рвань».
