Андрей Максимов - Многослов-2, или Записки офигевшего человека
С тех пор на долгие века так и повелось: слово государево – закон. Даже если законы драконовские. Кстати, драконовские законы придумал не какой-то там мифически-мистический дракон, а вполне даже конкретный древнегреческий правитель, которого мама (или папа) назвали Дракон. (Правда, в некоторых книгах его величают более красиво и по-иностранному – Драконт.) В 621 году до нашей эры он издал очень жесткий и строгий свод законов, про который афинский оратор Демад заметил: мол, законы Дракона написаны кровью, а не чернилами. Пока драконовские законы не отменили, они считались справедливыми. А уж как отменили – они тут же и стали символом законов несправедливо жестоких.
Так уж повелось, что справедливым считается не тот закон, который объективно справедлив, а тот, который считается справедливым в данной стране и в данное время.
Английский политолог и историк Дэвид Грин заметил, что закон представляет совокупность таких нравственных правил поведения, соблюдение которых обеспечивается угрозой наказания.
Замечательные слова! Позволю себе добавить к ним только одну ремарку: у каждой эпохи собственное понимание нравственности-безнравственности. В реальности получается так, что закон диктует обществу, что нравственно, а что не очень.
В 1415 году во Франции вышел закон, по которому проституткам запрещалось носить украшения из золота и серебра, а также – кожаную одежду и некоторые виды мехов. А ежели какая неприличная женщина ослушается, то сажали ее голышом верхом на осла, лицом к хвосту, и возили по городу, а каждые четверть часа секли розгами. Что, понятно, особенно радовало собравшуюся публику. Прошло неполных шесть веков, и публика, правда, с чуть меньшим интересом, наблюдает за тем, как проститутки борются за свои гражданские права.
В 1724 году Петр I издал указ с удивительным названием, вчитайтесь: «О вырывании ноздрей у каторжных и колодников». В указе подробным образом объяснялось, что вырывать ноздри надо до кости, дабы, ежели сбегут каторжные, их легко можно было распознать среди людей приличных… Ну, разве ж сей указ позволит нам перестать называть Петра Великим? Никоим образом. Мы скажем: что поделать? Время такое было. Законы – характеристика времени. С этим утверждением тоже трудно спорить.
В Византии девочка 12 лет запросто могла – законно! – выйти замуж, и никто не кричал: «Она же молодая! Какой ужас! Как это безнравственно!» Закон сказал, что это нравственно, – значит, ша! Действовать по закону!
А в Древней Индии мужчина покупал себе жену, и она становилась его собственностью со всеми вытекающими печальными для женщины последствиями, и никто не орал: «Какая безнравственность!»
Да что там Древняя Индия! Только с 1907 года французская замужняя женщина получила право иметь собственные сбережения, а до этого все, что было у женщины, принадлежало мужчине на законных, замечу, основаниях. Даже во времена Великой французской революции, когда – казалось бы! – отменялись все законы, этот остался. Французские революционеры все как один были мужики – чего ж им такое чудесное правило упразднять?
Кстати говоря, подобное, по сути, абсолютно крепостное положение женщины вовсе не мешало называть Францию демократической страной. Но это так, к слову.
Великого Томмазо Кампанеллу за что в 1596 году инквизиция в тюрьму засадила? Материалов против гения не было, а свободы лишить его очень хотелось. И Кампанеллу объявили «сильно заподозренным в ереси». Как вам формулировочка? Если бы сегодня сажали всякого, кто «сильно заподозрен» (например в том, что взятки берет), – автомобильные пробки, боюсь, исчезли бы вовсе в связи с уменьшением количества людей.
В 1484 году римский папа Иннокентий VIII издал буллу с красивым латинским названием «Summis Desiderantis», и началась абсолютно законная «охота на ведьм». И любого человека стало возможным признать слугой дьявола, пытать и убивать. На абсолютно законных, замечу, основаниях.
Казалось бы, уж папа-то римский должен понимать, что существует Закон Божий, – зачем еще лишнее-то городить? Ан нет. В Законе Божьем ведь про охоту на ведьм ничего не написано? То-то. А чтоб поставить это дело на конвейер, нужны законные основания. Правда, Иннокентий был тот еще папа… Когда он умирал, велел убить трех мальчиков и выпил их кровь, в надежде спастись. В результате умерли и папа, и мальчики.
Очень четко разницу между государственным и религиозным понятиями о справедливости сформулировал император Александр П. Когда после неудачного покушения на него, Дмитрий Каракозов просил у царя помилования как христианин у христианина и как человек у человека, Александр передал незадачливому цареубийце, что прощает его как христианин, но как государь простить не может. Как сказали бы нынче – почувствуйте разницу: у христианина своя правда, у государя огромной империи – своя. Каракозов был повешен. Через 15 лет после этого террористы-народники убили Александра П.
И тогда знаменитый русский философ Владимир Соловьев призвал нового императора Александра III помиловать убийц Александра П. Мол, Бог призывал: «Не убий!» Поверьте Богу, простите убийц. И чего? Соловьева выслали из столицы, убийц-народовольцев повесили на Семеновском плацу. Богу, как говорится, – Богово, а кесарю – сами знаете что.
Закон Божий – он навсегда. Законы государственные умирают вместе с государством, но именно ими выстраивается ежедневная жизнь людей. То, что еще вчера казалось справедливым, скажем, сразу после революции вдруг оказывается мерзким, отвратительным и требующим немедленного изменения.
Революционные законы всегда жестоки. Любые революционеры – любые! во все времени и во всех странах – они что говорят? Вчера, говорят революционеры, было плохо, сегодня поэтому тяжело, но вот завтра – все будет здорово. А иначе для чего ж мы наяривали всю эту революцию? Так что вы уж сегодня потерпите ради прекрасного завтра, а мы пока начнем убивать тех гадов, которые мешают нам двигаться к прекрасному. Убивать будем много и быстро. И не просто лишь бы как уничтожать людей, а по революционным законам – суровым, но справедливым.
Великая французская революция… В 1794 году Конвент по требованию Робеспьера принял закон, по которому запрещались какие бы то ни было апелляции и предварительные допросы обвиняемых. Достаточным основанием для вынесения приговора о смертной казни признавалась нравственная убежденность присяжных в виновности подсудимого. Собирались, значит, граждане и говорили: ну, мы чуем, что он виноват. Чуем мы! Прекрасно. На гильотину.
Не далеко ушли от Робеспьера и советские революционеры. После убийства Кирова в 1934 году в СССР было введено так называемое «сокращенное судопроизводство». На расследование дел, которые были сочтены «террористическими», отводилось не более десяти дней, в судах они рассматривались без государственного обвинителя и защиты. И в революционной Франции, и в нашем социалистическом государстве, по сути, происходило узаконенное убийство людей. Подчеркну: узаконенное.
Развалился СССР – и были отменены многие законы. Если бы в сегодняшней России действовал советский закон о борьбе со спекуляцией, список «Форбса» не досчитался бы многих миллионеров. В 1934 году по инициативе Сталина в Уголовный кодекс была внесена знаменитая статья 121, рассматривающая гомосексуализм как уголовное преступление. Если бы она действовала и сейчас, российское эстрадное, театральное и киноискусство не досчиталось бы многих творцов.
Любой человек вынужден жить по тем законам, которые считаются справедливыми, нравственными, нужными и проч. в данное время, в данной стране. Приятно это или неприятно – вопрос отдельный, но это – единственный способ сохранить в стране порядок.
Любой правитель – деспот он или демократ, значения не имеет – убежден, что законы, которые принимает он, правильные.
В IX–XI веках в Англии вся власть была сосредоточена в руках короля и знати, они образовывали то, что называлось очень некрасивым словом «уантагемот». Этот самый «уантагемот» и принимал законы. А знаете, как переводится сие некрасивое словцо? «Совет мудрых» – и никак иначе!
Во все времена, во всех странах те, кто принимает законы, убеждены: совет мудрых – это про них. Самые (как потом выясняется) мерзкие, ужасные, несправедливые и проч., и проч. законы всегда принимаются примерно с такими словами: именно этот закон, именно сегодня нашей стране особенно необходим для всеобщего счастья.
Но дальше – во все времена и во всех странах – этот закон попадает в народ. А у народа свое чувство справедливости, и иногда оно не совпадает с чувством справедливости правителя. Или народу просто неохота его исполнять. Или народ понимает, что ежели вдруг начать этот закон исполнять, то жить станет невозможно. Тогда-то и возникает ситуация, про которую кто-то из великих сказал, что строгость российских законов с лихвой компенсируется необязательностью их исполнения.
