Дмитрий Шеппинг - Мифы славянского язычества
Кроме этих главных божеств, встречаются еще некоторые племенные названия богов ветра, о которых, впрочем, кроме весьма сомнительных догадок, ничего верного нам не осталось. Так, некоторые ученые называют польскую Немизу богинею ветров, польского Васпулича богом вихря и бури и вместе прислужником Перкуна, сербскую Фертуну — богинею ветров, наконец, принадлежит сюда отчасти и чешское поверье о рарашках, подымающих пыль столбом во время бури и вихря.
В тесной связи с громом и ветром находится дождик. Подобно ветру, он имел, вероятно, двойственное значение доброго и злого; к нему примыкают понятия росы и сырости и связывают его, таким образом, с понятием водяных божеств, которые имеют большую аналогию с богами дождя и сырости. Так, мы имели уже прежде случай упомянуть о Макоше или Макошле, обоготворяемому у нас в Киеве и которого Стредовский и за ним многие другие называют богом дождя, производя имя его от корня мокрота; этот же корень встречается и в именах водяных духов змоков и в хорватском названии богини Мочины или Мочирны, приведенный Венелиным как синоним Грумины — богини дурной, мокрой погоды.
Наконец, самое состояние погоды имело в славянском мифе свои особенные названия, которые, конечно, неразрывно связаны не только с предыдущими божествами грома, ветра и дождя, но и с богами солнца; быть может, что они даже только одни прозвания этих различных богов. Так, тихое и ясное время обоготворялось почти у всех славян под именем Погоды или Подаги, сырая же холодная погода называлась Негода, т. е. непогода. Наконец, еще принадлежит сюда Догода, которого одни считают за погоду, другие за непогоду.
Мороз и холод имели также свои олицетворения; так, мы уже говорили о боге Лед. Замечательнее в этом отношении в скандинавской мифологии сказание о Кари, сыне Форниотра (т. е. Перуна), боге воздуха и холода. Он имел двух сыновей: Lokul (glades) и Snaer (nix) и одну дочь Mioll; по Вольмеру же он имел сына Фроста (Хроста) и внука Snio (снег). Во всем этом предании ясно выступают славянские корни: лед, снег, молния и пр. Теперь у нас существует Каре или Кари в значении злых духов кароссов или мароссов, которых самое имя намекает на тождество с словом мороз. Эти духи бегают по полям и дуют в кулаки; от пяток их отдается треск, от дунья в кулаки свист ветра, вот отчего и говорят, что мороз трещит. Этим объясняется выражение: «мурашки по коже дерут», ибо здесь мурашки явно не что иное, как уменьшительное имя мароссов, т. е. мороза, которое, в свою очередь, по корню своему относится к богине смерти, зимы, сна и холода Моры, Мары или Морены.
Здесь нельзя нам не обратить еще раз внимания на перенесение значения языческих богов на христианские имена святых апостолов и угодников нашей церкви. В особенности это перенесение видно в песнях и преданиях сербского народа, где, кроме громовника Илии, встречаем еще святую Марию как хранительницу молнии, святого Пантелея, покровителя дождя, святого Фому как владетеля облаков, святых апостолов Петра и Павла как покровителей земных плодов: пшеницы и винограда, святого Николая как владетеля над водами и, наконец, святого Савву как покровителя льда и снега.
Так сказал им он и подняшеся.
И делили они дары Господа,
Что Господь подарил им в веденье:
Святы Петр и апостол Павел
Виноград и пшеницу взяшеся.
Святый Илия громы небесные,
А Мария стрелы и молнии.
Святый Фома — владыко над облакы,
Пантелей — покровитель дождика,
Святый Спас — покровитель хлебушко,
Николай — владыка над водами,
Святый Савва — над льдами и снегами,
Иоанн — над собором ангельским.
Глава XI
Боги огня и боги войны
Первородная стихия огня как проявление тайной силы природы была, без сомнения, предметом обоготворения древних славян. Но в настоящее время, при смешении этого понятия огня с позднейшим его аллегорическим значением земного представителя и символа небесного огня светил и молнии, нам почти невозможно отделить в многочисленных преданиях о славянском огнепочитании чистое обоготворение огня как бога или природного явления от обрядов, относящихся к символическому поклонению солнцу и грому.
Ясные указания на высокое значение огня у славян мы находим, с одной стороны, в повериях карпатских словаков, что свет произошел от брака царя огня с царицею водою и что все начало жить на земле только с тех пор, как загорелся огонь внутри земли, с другой стороны, нам известно, что богу грома Перуну горели у восточных славян вечные огни дубового дерева. Это высокое значение огня, так же как и богопочитание его, подтверждается многими свидетельствами летописцев и новейших писателей. Так, Срезневский[109] говорит, что хорутанские девицы в великий четверг или в четверг после Троицы праздновали освящение огня с песнею «Sweti se sweti ogenj sweti se». Антон[110] приводит обычай лужицких пастухов праздновать день святого Феита или Вита зажиганием костров из благовонных растений, что прямо намекает на древнее богопочитание Световипа. Сюда же, по мнению Гануша, относились огни дня солнечного поворота, сохранившиеся у нас до сих пор под именем Купальных или Святоянских огней и которые, если не именно к Световипу, то, по крайней мере, относятся к одному из наших древних богов неба, солнца или грома.
Нет сомнения, что огонь в глазах наших предков имел какую-то живительную и очистительную силу, которая являлась в особенности в так называемом новом огне или царь-огоне (германское Notfeuer), добываемом посредством трения и спасительном в особенности против скотного падежа; а это невольно намекает нам на близкую связь богов рогатого скота с богами солнца, которым почти во всех мифах Европы рогатый тур служил обычным атрибутом. Точно в таком же понятии встречается у сербов Зничь, от слова нитите — возгнетатъ; из чего некоторые мифологи, как Дамианович, заключают, что Зничь было собственным именем славянского Вулкана и бога огня.
Через эти огни, добываемые до сих пор в Иванов день в некоторых частях России и Германии посредством трения, перегоняют скот и перепрыгивают люди для очищения от злых духов, болезни и язв; им же приносят нередко и жертвы. Так, в сербской песне Будинская королева сжигает на живом огне (ватра-жива) рубашку, превращающую досель сына ее в чудовище. Финны и эстонцы до сих пор сжигают в Ивановскую ночь белого петуха. Сюда относится и вышеупомянутая русская песнь о жертвоприношении козла. Еще следует упомянуть здесь о гаданиях по пламени, на лучинах, на углях и золе, принадлежащих, по-видимому, к древнему культу огня.
Из всего этого мы никак не можем определить: живой ли огонь был собственным предметом обоготворения или, быть может, его почитали как символ небес. В первом случае бог огня, по предположению Дамиановича, носил, вероятно, у южных славян имя Зничь, или царь-огонь. В России встречается он под именем Сворога или Сворожича, который, по Ипатьевской летописи, был богом нравственности и отцом солнца или Дажбога; в слове же о суевериях ясно упоминается Сворог как бог огня: «И тако покладывают им требы и коровай им ломят и куры им режут и огневи молятся зовут Сварожицем». В Польше и Богемии существовала, по словам Стредовского, богиня огня Диблик, которую он переводит именем Весты; но по самому названию видно, что это понятие не относится ко временам язычества; но, скорее, произошло позднее от понятия Вельзевула, владетеля подземных огней ада, как уменьшительное имя диавола. В Силезии, по словам Прейскера, обоготворялся, быть может, огонь, как видели выше, под именем Саботки или Сабатки, давшей свое имя горе Соптенберг.
К собственному обоготворению огня как природного явления, по-видимому, принадлежит в особенности почитание священного домашнего очага, олицетворенного в Польше под видом домового духа, Выгорища, которому, вероятно, соответствовал у других славян Пан Чур, что и объясняет нам превращение имени его в чурбан, т. е. древесный пень, как предмет, будто приносимый в жертву богу Чуру. У хорутан,[111] хорватов и прочих южных славян подобный пень носит имя бадняка или чурбана и занимает главное место в зимнем празднике, известном под именем бадного вечера, Бедая, Крачуна или Полежайника. Обыкновенно накануне Рождества Христова отправляются поселяне в лес и, срубивши там толстый дубовый пень, в сумерки привозят его с большим торжеством к себе в хату, где встречает его полежайник, гость, приглашенный на вечер для исполнения должности церемониймейстера. Бадняка кладут на очаг, и начинаются приготовления к великолепному ужину. При появлении звезды полежайник поздравляет хозяина с праздником, посыпает избу зерновым хлебом, или самого его обсыпают; потом, взяв кочергу, бьет по догорающему бадняку так, чтобы летели от него искры, причем он за каждым ударом приговаривает: «о волико говеда, о волико коня, о волико коза» и пр., «столько же вам рогатого скота, столько же лошадей, коров, овец, кабанов» и пр. и пр. Потом бросает он в золу несколько денег, и все присутствующие следуют его примеру. В Черногории льют на бадняка масло, вино и бросают на него соли и муки; когда же он загорится, то зажигают от него свечи и лампаду и начинают молиться Богу. У карпатских русняков, где этот праздник отправляется под именем Крачуна в тот же день и почти таковым же образом, место бадняка занимает огромный сноп хлеба, который обливается всеми возможными яствами и напитками, после чего он также сжигается на очаге. Конец праздника везде одинаков: насытившись и напившись вдоволь, хозяева и гости встречают наступающий праздник большею частью под столом.
