Яков Берлин - Дикари, их быт и нравы
Возвращаясь с удачной охоты, племя затягивает что-то вроде победного марша, «Нарриньери идут», — вещает их песнь.
Нарриньери идут.
Сейчас они придут.
Все несут кенгуру И идут быстро.
Нарриньери идут.
Вернувшись усталый домой, австралиец поет:
Теперь я утомился.
Через всю Иерну сюда
Дорога бесконечно длинна.
А после сытного обеда он в песне вспоминает впечатления прошедшего дня:
Кенгуру бежал быстро,
А я еще быстрей.
Кенгуру был жирен,
А я его съел.
Кенгуру, кенгуру!
В песне он высказывает и свои наивные мечты:
Горох, который едят белые,
Охотно бы я поел.
Охотно бы я поел.
Своим воинственным чувствам австралиец тоже дает исход в песне. Собираясь в битву, он поет заодно со своими товарищами:
Колите врага в лоб,
Колите его в грудь,
Колите его в печень…
— и т. д.
В большом ходу у австралийцев и насмешливые стишки. Однажды европейцу довелось слышать такую песенку, сложенную тут же австралийцем про своего длинноногого собрата.
Вот так нога,
Вот так нога,
У тебя ноги, как у кенгуру!
Когда дикари собираются вместе для танца или для работы, у них складываются хоровые песни. То один, то другой из них, — или же какой-нибудь испытанный запевала, — поет придуманную им фразу, а хор подхватывает припев.
При таком хоровом пении всякая работа идет дружнее и лучше ладится, и поэтому рабочие песенки распространены повсюду среди дикарей; их поют и при плетении цыновок, и при размоле муки, и при гребле, и при всякой другой ручной работе.
Негр певец.
Первоначально эти песни имели мало смысла и состояли больше из ничего незначущих восклицаний. Потом в них стали влагать больше содержания и излагать в песне какое-нибудь происшествие дня или вплетать в нее какую-либо шутку.
Один английский путешественник рассказывает о негритянке, оказавшей ему в крайней нужде радушный прием. Она велела своим девушкам дать ему подкрепиться и устроить ему постель, а когда это было сделано, посадила их опять за пряжу хлопка. И сквозь сон путешественник долго еще слышал, как девушки пряли, облегчая себе работу хоровым пением. Одна песня была, очевидно, тут же сложена, ибо в ней говорилось про пришедшего бедного «белого человека». Ее мелодия звучала нежно и жалобно, а смысл ее был таков:
Ветры шумели, падал дождь,
Бедный белый человек, такой усталый и слабый,
Сел под сенью нашего дерева!
У него нет жены, которая бы намолола для него зерна,
Нет матери, которая наполнила бы ему чашку молоком.
Так запевал один голос, а остальные подхватывали затем хором:
О, окажите милосердие белому человеку,
Ни жена ни мать не заботятся о бедном.
Чем содержательнее становилась хоровая песнь дикаря, тем больше выделялись среди прочих искусные запевалы, умевшие сложить на всякий случай складную песню. Так появляются у дикарей особенные «певцы», поэты. Они слагают песни уже не только для себя, а для всего племени. Они учатся друг у друга, перенимая удачные выражения и красивые мелодии, совершенствуются в умении подбирать звучный стих, меткое слово и картинное сравнение. И тогда поэтическое творчество становится особым занятием среди прочих, которому посвящают себя немногие избранники.
Такого развития достигла поэзия у островитян Великого океана. Они выработали у себя настоящий несенный язык, богатый картинными сравнениями. Конец жизни— смерть сравнивается в их песнях с захождением солнца. Невежество они называют «ночью ума». Скромность они обозначают тем же словом, которым называется у них вечерний мягкий свет. Свертывание парусов сравнивается у них с складыванием крыльев.
Поэтический талант островитяне считают даром свыше. Их поэты рассказывают, что во сне они были перенесены в «призрачный мир, где божественные существа научили их песне». На островах Тонга они удалялись в уединенные величественные местности, чтобы там сложить свои песни. Они любили природу и воспевали ее красоту. Вот одно из их поэтических произведений (в переводе оно, конечно, потеряло свой размер):
«Пойдем в Лику полюбоваться заходом солнца.
Послушаем там пение птиц и воркование голубя.
Там, на склонах, мы нарвем цветов и сплетем венки…
Стоя неподвижно на склоне, затаив дыхание, вперим взоры вниз в даль моря и глубину его.
Моя душа возвышается, когда я созерцаю в глубине прибой волн, напрасно пытающихся пробить твердую скалу.
О, насколько счастливее чувствуешь себя здесь, чем в селении!
Но уж вечер, пора идти домой.
Чу! Доносятся звуки песен!
Не готовятся ли то наши к ночному поминальному танцу на могилах в Танее?
Так идем же!
Как не вспомнить счастливых времен, когда война не разорила еще нашей страны!
Горе! Страшная вещь — война!
Посмотрите: опустошена страна и беспощадно избиты сотни людей.
Без крова остались вожди.
Довольно же нам предаваться мечтаниям!
Война в нашей стране!
Страна Фиджи пришла с войной в нашу страну Тонга!
Теперь и мы должны сделать, как они».
Имеет и Африка своих певцов. Они бродят по стране, причудливо наряженные, и, наигрывая на струнном инструменте, поют свои песни и передают нараспев рассказы о своих путешествиях и приключениях. Их всюду встречают почет и уважение, и даже во время войны они безбоязненно могут передвигаться по всей стране — их никто не тронет. У них сложился свой песенный язык, о происхождении которого они рассказывают следующую прекрасную легенду:
«Великий дух, создав человека, стал говорить на странном языке — цветистом и картинном. Никто не мог его понять. Люди приняли его за безумца и бросили в море. Одна рыба проглотила его. Рыбак, поймав эту рыбу и съев ее, тоже заговорил чудесным языком. Он был побит камнями и зарыт глубоко. Ветер пустыни раскрыл его могилу и занес несколько пылинок его праха на охотника. И охотник заговорил тогда таинственным языком о неведомых предметах. Люди испугались, убили охотника. Они растерли его тело в порошок, такой же мелкий, как песок пустыни, и развеяли его по ветру. Один человек, который играл на струне, натянутой на тыкве, вдохнул несколько песчинок праха охотника. И тотчас же он запел подобно струне, и его песнь заставила всех плакать. Из жалости его оставили жить. Так с тех пор певца жалеют всюду».
Как и хоровая песня, так постепенно складывались у дикарей их сказки, сказания, басни, пословицы.
Что бы ни бросилось в глаза дикарю в окружающем его мире, у него живо складывается какое-нибудь своеобразное объяснение того, что он видит. Незатейливая сказка готова в его воображении, и он рассказывает ее своим родичам, когда вечером все соберутся вокруг ярких костров. Если его сказка покажется удачной, ее рассказывают вновь и вновь, по прихоти изменяя и дополняя ее. И так она подчас переживает своего творца и передается от отца к сыну.
Сказки, которые европейцам удалось слышать в диких странах, иной раз бывают столь же бессмыслены и несвязны, как те, что сочиняют наши дети. Но наряду с такими неудачными, у дикарей есть и другие, которые не уступят нашим лучшим народным сказкам.
Среди сказок дикарей иные до поразительности схожи с теми, что мы привыкли слышать в детстве. В одной сказке негров-каффров рассказывается, например, как двое сирот-близнецов, брат с сестрой, убегают от своей злой мачехи. Как Ваня и Маша в нашей сказке, они спасаются при помощи хитрости. Во время бегства они перебираются через реку, благодаря услугам белого селезня.
Есть у дикарей и свои героические сказания, воспевающие старину и подвиги чудесных предков. Бакаири в Бразилии рассказывают о том, как их родоначальники Кери и Каме дали людям основы общежития и поставили для их блага солнце на небо, чтобы оно светило и грело им.
Полинезийцы приписывают много чудесных дел своему предку Мауи. Это он изобрел дротики и крючья для ловли рыб, похитил огонь у подземного бога, создал первое домашнее животное — собаку, поймал, наконец, в ловушку солнце и заставил его совершать свой небесный обход в правильные сроки. До этого, по уверениям полинезийцев, солнце было лентяем и гулякой и ходило по небу, не зная ни времени ни порядка.
Часто, собираясь вместе для обсуждения своих мирских дел, дикари достигали настоящего искусства в произнесении сильных речей и в ведении споров. Краснокожие ораторы вызывали особенное восхищение у слышавших их европейцев.
