Татьяна Поздняева - Воланд и Маргарита
Пытаясь описать случившееся на Патриарших прудах, Иван внезапно обнаруживает, что дар слова оставил его: он бессилен выразить поразившее его. Обнаружилась писательская несостоятельность Ивана только в клинике Стравинского; ранее никакие рефлексии Ивану не были свойственны. Медленно, но необратимо Иван из человека «творческой профессии» становится интеллигентным человеком, склонным к размышлению. Погружаясь в заманчивую глубину произведения мастера, Иван склонен в Стравинском видеть Понтия Пилата – так глубоко запал ему в сердце всесильный прокуратор. Да и самому себе Иван готов отыскать аналог в «апокрифе» мастера: прося у Стравинского карандаш и бумагу, он невольно (хоть и комически) уподобляется Левию Матвею, требующему пергамент у Пилата. Это происходит бессознательно, тем не менее разговор Ивана со Стравинским иронически репродуцирует диалог Пилата и Левия.
После второго укола Иван перестает плакать, составляет заявление в милицию и начинает анализировать ситуацию. Раньше он жил бессознательно, импульсивно реагируя на внешние раздражители, но вот впервые к нему приходит возможность анализа, сопоставлений; его интеллект не только не ослабевает под воздействием успокаивающих лекарств, но, наоборот, становится более точным и гибким. Окончательно отходит на задний план смерть Берлиоза. Авторитет покойного редактора совсем померк, Иван не только объективно оценил его («лыс и красноречив до ужаса» (с. 532)), но и перенес свое внимание на инициатора трагедии – Воланда. Иван рассудил, что следовало бы с Воландом поговорить более содержательно: «Не умнее ли было бы вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и этим арестованным Га-Ноцри?» (с. 532). Идентификации с Христом «этот арестованный Га-Ноцри» в сознании Ивана не получает не только в данный момент, но и потом, главный интерес вызывает Пилат.
Одним словом, к приходу мастера Иван был подготовлен психически методом лечения шизофрении доктора Стравинского. Из необразованного и задиристого поэта он превратился в размышляющего человека, утратившего связи с прошлой жизнью. И хотя многого Иван еще не сознает, рубеж категоричности мышления он преодолел. С этим завоеванием, правда, исчезла и цельность мировосприятия, зато появилась тяга к осознанию сверхъестественного, готовность воспринять точный ответ на назревший в душе вопрос: «Кто этот странный консультант?»
Мастер действует на Ивана благотворнее, чем гипноз и уколы. Во-первых, Иван обретает дар чистосердечной самокритики. В самом начале разговора с мастером Булгаков характеризует его как «преображенного поэта» (с. 548). Сначала Иван смиренно выслушивает выговор мастера, далее «смело и откровенно» признает чудовищность своих стихов, после чего клятвенно обещает своему новому знакомому больше не писать. Этим заканчивается первая ступень «посвящения» Ивана.
«Преображенный», он подошел к раскрытию доселе ему неведомого. После отречения от стихотворчества он получает возможность узнать, кем был его собеседник на Патриарших. Выслушав краткие и четкие разъяснения мастера, Иван безоговорочно поверил в реальность сатаны. О сатане мастер говорит очень просто, как о персонаже, появление которого совершенно естественно. Мастер лично знает «консультанта»: «Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву» (с. 552). Более того, московское имя сатаны прекрасно известно мастеру, и он как бы случайно проговаривается, сообщает его Ивану: «Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее» (с. 552). Далее он объясняет новоявленному ученику, как надо общаться с сатаной воплотившимся, т. е. имеющим конкретное имя: «Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились» (с. 550–551). Мастеру известны правила взаимоотношений с сатаной, основанные на подчинении, поэтому он советует Ивану отбросить всякие попытки противостояния Воланду: «Вы уже пробовали, и будет с вас» (с. 552).
Следующий этап «посвящения» Ивана – выявление общего между ним и мастером, теперь уже учителем (хотя это слово еще не произнесено). Бездомному становится известно, что оба они попали в клинику Стравинского «из-за Понтия Пилата» (с. 552). Мастер совершенно не удивлен ни современной внешностью «консультанта», ни тем, что Воланд демонстрировал литераторам главу из его произведения, – эти факты для него сами собой разумеются. Но ведь и Ивану тоже становится очевидно, что совпадение рассказа Воланда с романом мастера должно быть полным: они одинаково видят события, происшедшие в Ершалаиме 14 нисана. В сознании Ивана не возникает сомнения: дьявол, и вдруг «истина» о распятии? Конечно же, раз Воланд – свидетель, то только верной трактовки событий, а мастер, все знающий и умудренный, солидарен с таинственным «консультантом». Иван сразу же понимает, что Воланд прав: все происходило, как он рассказал на Патриарших, «на самом деле», и книга мастера – тому подтверждение.
Главное, что убеждает Ивана, – визуальный знак: белая мантия с кровавым подбоем. Если мастер говорит об этом так просто и так точно, если его слова полностью совпадают с рассказом консультанта, значит, так оно и было! Он восклицает: «Белая мантия, красный подбой! Понимаю!» (с. 554). Иванова трактовка белого плаща с кровавым подбоем, возможно, ассоциируется с популярной песней: «Белая армия, черный барон…», и образ мастера, емкий и многозначительный, Иван переводит на доступный язык ассоциации с настоящим.
По мере разговора с мастером возрастает интерес Ивана к «роману о Пилате». Он страстно просит своего соседа продолжить рассказ, и желание его так велико (или так сильно заинтересованы в этом желании демоны), что «Казнь» является Ивану во сне. Вполне вероятно, что этому яркому видéнию способствует и предшествующий Ивановому забвению укол. Волшебник-психиатр Стравинский активно помогает пациентам в общении с потусторонними силами: этот абсолютно новый тип врача-психиатра возможен только в условиях советской суперклиники. Антагонист его был уже описан в русской литературе (см. «Палату № 6» А. П. Чехова). Врачи были призваны лечить душевнобольных, что не исключает и лечение бесноватых. Доктор Рагин из чеховского рассказа не мог лечить сумасшедших, у него не было ни медикаментов, ни условий, он мог только сочувствовать им вплоть до полного уподобления; советский профессор Стравинский знаком с более совершенными методами: он точно знает, что болезнь иных пациентов – духовного порядка, сочувствием тут не поможешь. Возможно, у него какие-то контакты с Воландом, потому-то он и заведует своей удивительной клиникой. И этих своих пациентов он готовит к встрече со всесильным патроном из «ниоткуда», «помогает» им понять Воландову силу. Опыт над Иваном – демонстрация способностей психиатрии на новом этапе, но эта способность внезапно обнаруживает «приземленность» Ивана Бездомного: без искусственного вмешательства тов. Понырев, он же Бездомный Иван, к прозрениям не способен. В общем, Стравинский действует на руку Воланду: его пациенты всё больше причастны нечистой силе, их одержимость становится очевидной.
«Казнь» – мистическое продолжение ученичества Ивана. Ему демонстрируют идеал отношения ученика к учителю. Характер Левия Матвея и его слепая преданность Иешуа полностью раскрываются в этой части. Увидев во сне «Казнь», Иван погружается в глубокое раздумье, а «происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомного более не интересовало» (с. 752). Иван утверждает, что за это время «очень многое понял» (с. 789). Что именно – не конкретизируется. Ясно, что с вульгарным материализмом Иван Николаевич покончил. Увидев в своей палате мастера вторично, в ирреальном облике, он говорит, что уже «знал» и «догадывался» о характере этого появления. Он прекрасно понял, что значила для его соседа встреча с Воландом, хотя речи о «смерти – метафизике души» в разговоре с прощающимся мастером не было. Ранее невероятное стало теперь в сознании Ивана вполне естественным.
В дальнейшем Иван не потерял связи с мастером. Одно то, что в эпилоге булгаковского романа читатель знакомится с Иваном Николаевичем Поныревым – «сотрудником Института истории и философии, профессором» (с. 808), говорит о последовательности жизни Ивана «после посвящения». Верный своей клятве, он навсегда отказался от поэтических упражнений. Внешняя цепочка связи с мастером тоже налицо: Иван – историк, как и его учитель. К тому же, подобно Иешуа, он еще и философ, а также «профессор» – уже Воландова «традиция», которой следовали и упомянутый в романе Кант, и психиатр Стравинский. Как знать, быть может Ивану Николаевичу предстоит, подобно знаменитому немецкому коллеге, дождаться как-нибудь за завтраком высокого гостя из «бездны», но Булгаков оставляет его на распутье. Дневное сознание новоиспеченного профессора философии вполне ординарно: он знает, что «стал жертвой преступных гипнотизеров», «но знает он также, что кое с чем он совладать не может» (с. 808). «Кое-что» – не только тяга к бывшему особняку Маргариты, но и встречи во сне с ней и с учителем в потоке лунного света.
