Лени Рифеншталь - Мемуары
О том, что последовало затем, я лучше писать не буду. Но моя работа и я сама зависели от случившегося, о чем я не могу умолчать. Когда через две недели после операции меня перевезли на долечивание в клинику Фельда-фингер, я надеялась, что через несколько недель боли меня покинут. Но в очередной раз ожидания не оправдались. Наоборот, боли, скорее, усилились. И все же пребывание в этой клинике было приятным. В окно я видела зеленые деревья, а в плавательном бассейне можно было двигаться без боли. Доктор Билеш, ведущий врач, отличный терапевт, занимался, не жалея времени, с каждым пациентом. Когда в последующие недели боли не уменьшились, он пригласил для основательного обследования известного мюнхенского невролога, профессора Пааля, так как подозревал причину болей в повреждении межпозвонкового диска. Мне нужно было запастись терпением и привыкнуть, если так пойдет и дальше, смириться и жить с болями.
Через два месяца после операции я смогла продолжить лечение амбулаторно. Боли не только не исчезали, но даже становились сильнее, чем до операции. Ни один врач не мог найти этому объяснения. Только при помощи сильных обезболивающих, которые меня очень угнетали, я переносила это состояние.
И все-таки я хотела попробовать появиться на праздновании своего 80-летия «как огурчик». Юбилей устраивали издательство Листа и типография Мондадори для прессы, моих друзей и знакомых в гостинице «Грюнвальд». Здесь намеревались представить мой четвертый альбом «Моя Африка».
Это был волнующий день. Радость встречи со старыми друзьями, многих из которых я давно не видела, заставила меня забыть все недуги. Гюнтер Ран, друг юности и тренер по теннису, бывший на 10 лет моложе меня, не побоялся расстояния и приехал из Мадрида. Когда я вошла в празднично украшенное помещение, он направился ко мне молодецкой походкой, крепко обнял и крикнул: «Лени, да ты ведь выглядишь как молодая девушка!» Приехал из Ванкувера Ули Зоммерлат, который почти принес себя в жертву при подготовке всех моих суданских экспедиций, а из Лос-Анджелеса — мой компаньон по лыжам Берт Зиссо со своей женой Пегги. Среди гостей присутствовали режиссер Рольф Хэдрих, Венцель Людеке, Хорст Буххольц, Вилли Тремпер и многие, многие другие.
После этой встречи я дала себе клятву — сажусь за мемуары! Я все-таки решила писать их собственноручно. Поэтому в очередной раз отправилась к доктору Блоку: после его лечения «живыми клетками» я всегда чувствовала себя бодрее. И на этот раз наступило некоторое улучшение, у меня появился стимул к работе.
«Охота на ведьм»
Популярность моих книг, которая увеличилась после публикации серии карманных выпусков, растущее признание моих работ побудили старых противников вновь аюивизироваться. Некоторые иллюстрированные репортажи к моему 80-летию, появившиеся во многих журналах, и прибывшая из Парижа великолепно изданная брошюра «Двойные страницы», где вновь были опубликованы мои самые удачные фотографии нуба, о которых французский писатель Жан-Мишель Ройер писал: «Лени Рифеншталь — современный Платон и Микеланджело „лейки“…» — все это могло послужить развязыванию клеветнической кампании, о которой я считаю нужным упомянуть из-за ее особой злобы и хитрости.
Мой опыт участия в передачах прямого эфира предостерегал меня от появления на телевидении. Год назад ведущий программы Жан Думур уже пытался уговорить меня. Он произвел на меня хорошее впечатление, так что я отбросила все сомнения. Я получила устные и письменные заверения, что речь пойдет только о моей работе, а события, связанные с Третьим рейхом, не будут затрагиваться. Марк Шиндлер, режиссер, пообещал, что, разумеется, он будет придерживаться договоренностей, даже Хорст более не сомневался. Телевизионная компания набрала материал из моих фильмов, взяла интервью у моих прежних сотрудников и даже снимала празднование дня рождения. Они, по словам режиссера, намерены сказать полную правду.
Незадолго до отъезда на эту передачу в Женеву позвонили мои друзья. Они сообщили о специальных выпусках швейцарской телевизионной газеты, разложенных в киосках. На одном из моих фото внизу написано большими буквами: «Лени, создательница нацистских фильмов». Я сразу же позвонила руководству телевизионной компании, и меня заверили, что не имеют никого отношения к этой публикации. В их фильме нет политики. Разговор я записала на магнитофон. Не хотелось нарушать договор без доказательств. В Женеве меня встретили в аэропорту — в гостинице «Ричмонд» был зарезервирован номер. Все старались мне помочь.
Однако мое недоверие не исчезало, и я попросила, чтобы до выхода программы в прямой эфир мне был показан фильм. Они отказались. Я сразу же решила уехать. Поняв, что я не отступлю от своего требования, «телевизионщики» в конце концов сдались.
С учащенным сердцебиением сидела я в небольшом демонстрационном зале, предчувствуя, что теперь начнется самое плохое. Волнуясь, я не различала людей, находящихся в помещении. Что я пережила затем, непостижимо. Началось все совершенно безобидно. Отрывки из моих фильмов, потом детские и сценические фотографии, фрагменты фильмов о горах. Может быть, это и не так уж плохо, подумала я и почувствовала облегчение. Неожиданно я услышала имя Адольфа Гитлера. На экране появилась старая дама, известный историк кино Лотте Эйснер,[546] которая до эмиграции в Париж работала в берлинском «Фильм курире». Растерянно слушала я, как в интервью она рассказывала следующее: «Одним прекрасным днем, это было или в тысяча девятьсот тридцать втором или в начале тысяча девятьсот тридцать третьего года, ко мне в бюро пришла Лени Рифеншталь и сказала: „Мне хотелось бы представить вам чудесного молодого мужчину“. Я подумала: „„Чудесный“ и „мужчина“ — странно. Это мог быть только Тренкер, но он же сказал, что не любит людей, окружающих Лени“. Я спросила недоверчиво: „И с кем же вы меня хотите познакомить?“ Лени ответила: „С Адольфом Гитлером“».
Это не было шуткой госпожи Эйснер, она это сказала с такой уверенностью, что ей обязательно должны были поверить. Что за чепуха! Как будто Гитлеру нечего было делать, как незадолго до прихода к власти идти со мной в «Фильм курир», чтобы там познакомиться с коммунистическим редактором-женщиной. И как только могла разумная образованная дама говорить такое. Я никогда не видела госпожу Эйснер, я даже не знакома с ней, не встречала ее ни в Берлине, ни в Париже, ни где-нибудь еще. Могли бы меня спросить, правдива ли эта «история». Но дальше — хуже. Последующие сцены были кадрами из фильмов, посвященных холокосту, старые хроникальные обозрения, показывавшие сожжение книг, снимки «Хрустальной ночи», депортаций евреев. Все это перемежалось моими фотографиями. И кульминация этого хаотичного набора кадров — утверждение, что я будто бы получила задание от вермахта сделать фильм о расстреле евреев в Польше. Прозвучало это после того, как годами на допросах было установлено официальными американскими, французскими и немецкими следственными органами, что все распространяемые обо мне слухи — фальшивка.
Извратили даже случай, который произошел со мной в Польше и о чем я уже здесь подробно писала. В фильме это было так: в кадре видно мое искаженное лицо, причем речь идет о том же самом фото, которое мне хотел продать вымогатель, назвавшийся Фрейтагом, еще до процесса против редакции «Ревю». Далее в фильме — стоящие на коленях с завязанными глазами люди, на которых направлены ружейные стволы, слышатся выстрелы, и сразу смена кадра — на земле лежат трупы. Следующий кадр опять демонстрирует мое лицо, но уже крупным планом.
Каждый, кто это увидит, должен подумать, что я присутствовала при казни евреев. Такой монтаж кадров искажает истину. Еще в 1950 году, когда я вела процесс против издателей журнала «Ревю», из-за такой же клеветы Берлинский суд подтвердил, что история вымышленная. В Польше я не видела ни одного расстрелянного — ни военного, ни гражданского.
Когда же теперь я смотрела эту невероятную фальсификацию, а сотрудники телевидения обещали говорить только правду, я чуть не сошла с ума — потеряла сознание, и пришлось вызвать врача.
Мои усилия воспрепятствовать показу фильма или хотя бы вырезать порочащие меня сцены остались безрезультатными. Врач запретил мне принимать участие в прямом эфире. Таким образом, организатор всей этой махинации Клод Торрацинта[547] должен был вести передачу без меня — гостевое кресло осталось пустым. Думаю, что в моем состоянии я не была бы готова защищаться от гнусных инсинуаций. Я поручила своему адвокату проследить, чтобы эта передача больше нигде не выходила в эфир. Адвокат Мюллер-Герне, который уже несколько раз меня консультировал, добился запрета без возбуждения дела. Я отказалась от подачи жалобы на возмещение ущерба. Мне хотелось покоя, чтобы наконец-то сконцентрироваться на написании мемуаров.
