Александр Попов - Русский Берлин
Крупнейшим событием в театральной жизни предвоенного Берлина стали гастроли Московского Художественного театра (МХТ) в начале 1906 г. Художественным руководителем театра был гениальный режиссер, выдающийся реформатор русской сцены Константин Сергеевич Станиславский (1863–1938).
Одним из мотивов поездки стало то, что в декабре 1905 г., во время вооруженного восстания, московские театры были закрыты. Председатель кабинета министров граф С. Ю. Витте был извещен о заграничных гастролях МХТ соответствующим письмом: «Московский Художественный театр, находя невозможным продолжать свои представления в Москве при тех условиях, в каких оказался театр после декабрьских революционных событий, предпринял заграничную поездку в полном своем ансамбле и с полной своей обстановкой, в числе 87 лиц и с пятью вагонами театрального имущества».
За границу повезли в основном русский репертуар. В него вошли «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, «Дядя Ваня» и «Три сестры» А. П. Чехова, «На дне» М. Горького. Плюс единственная пьеса западноевропейского автора — «Доктор Штокман» Г. Ибсена. Для Станиславского это была не первая поездка в Берлин. Впервые он побывал там, судя по всему, в июле 1897 г. Провел в городе четыре дня и отсмотрел четыре спектакля.
В начале февраля 1906 г. МХТ прибыл в Берлин. До этого русский театр большой берлинской публике был мало известен. К тому же предпринятая перед поездкой рекламная кампания оказалась неудачной. К. С. Станиславский писал, что плакаты художника В. А. Симова были «чрезвычайно изящны, но потому недостаточно назойливы, чтобы бить в глаза и рекламировать нас». Кроме того, определенная часть берлинских театралов и журналистов считала актеров театра российскими социалистами, что отчасти было верно, поскольку кое-кто из них на родине числился «политически неблагонадежным», утверждается даже, что среди них были члены РСДРП. Но немало берлинских театралов с большим интересом ожидали начала спектаклей таинственного для них русского театра. Многие немцы оказали российским дебютантам на берлинской сцене практическую помощь в подготовке гастролей. Несколько статей в местной прессе опубликовал известный немецкий переводчик Горького и Чехова А. Шольц, он же прочитал в Берлинском этнографическом музее лекцию об МХТ.
Многие берлинцы ожидали, что спектакли будут идти на немецком языке, и были искренне удивлены, узнав, что москвичи на сцене собираются говорить по-русски.
Русские артисты поначалу встретили в Берлине не только непонимание, но и откровенную корысть, что тревожило Станиславского в течение всех гастролей. «Боюсь, что никаких сборов не хватит, чтоб покрыть эти невероятные расходы», — сокрушался русский режиссер.
Первый спектакль прошел 10 февраля 1906 г. МХТ дебютировал с пьесой «Царь Федор Иоаннович» — о последнем Рюриковиче на московском престоле. Интересно, что именно с этого спектакля началась 14 октября 1898 г. творческая биография МХТ.
В Берлине на премьеру приехал старейший немецкий актер Э. Хаазе, удостаивавший своим вниманием только избранные постановки. В зале присутствовали директора столичных театров, режиссер Немецкого театра (Deutsches Theater) Макс Рейнхардт, писатели и драматурги Герхарт Гауптман, Герман Зудерман, Артур Шницлер, знаменитые артисты, критики и другие важные персоны берлинской театральной общественности. Рейнхардт был потрясен реализмом режиссуры К. С. Станиславского. Русский режиссер, говорил он, достиг невероятного уровня в своем творческом методе: «Станиславский нас превзошел. Он недостижим…» В свою очередь русский режиссер позже писал об огромном влиянии, которое на него оказал его немецкий коллега.
Макс Рейнхардт встречает Константина СтаниславскогоРусский актер Михаил Чехов, который одно время работал в театре Макса Рейнхардта (Рейнгардта), описал в своей книге «Путь актера» его первую встречу с Константином Станиславским на ужине, который устроил Профессор (так называли немецкого режиссера) в честь своего русского коллеги:
«Предстояла встреча Рейнгардта со Станиславским, и я не на шутку испугался за моего любимого Макса Рейнгардта. Станиславский — гигант с львиной седой головой — и Рейнгардт — едва ли достигающий до его плеча — встанут рядом. Что будет? Неужели Профессор не выдержит сравнения?.. Приглашенных было не больше десяти человек. Торжественная атмосфера ожидания. Множество фотографов. С изысканным вкусом накрытый стол во «дворце» Рейнгардта… Мой страх возрастал с каждой минутой. Обоих я любил глубоко и никому из них не желал торжества над другим. Маленький Рейнгардт сидел в большом кресле. Боже мой, как мал он казался мне в эту минуту! Как я умолял его, мысленно, встать! Как хотел, чтобы никто, кроме меня, не заметил этой несносно большой спинки с резной короной где-то высоко-высоко над головой Рейнгардта, делавшей его как бы старинным портретом, сползающим вниз в своей позолоченной раме. Громадный пустой зал еще больше подавлял моего маленького любимца, распятого на кресле. В соседней зале послышались голоса и шаги. Приехал Станиславский. Рейнгардт встал… (нет, мал, ужасно мал!) и медленно, очень медленно (молодец!) пошел к двери. Лакеи раздвинули тяжелые портьеры, и показалась фигура седовласого гиганта. Он остановился в дверях, щурясь подслеповатыми глазами и улыбаясь, еще не зная кому. Пауза. А Рейнгардт все шел и шел! Одна рука в кармане. Уже присутствующие, не выдерживая паузы, улыбались и неуверенно изгибались в полупоклонах. А Рейнгардт, не прибавляя шага, все шел и шел. Он уже подходил. Вдруг Станиславский разглядел его. Он бросился к нему навстречу, стал жать его руку и, не зная немецкого языка, бормотал очаровательную бессмыслицу. Левая рука Рейнгардта грациозно выскользнула из кармана и красиво повисла вдоль тела. Правая вдруг вытянулась и не то заставила на шаг отступить Станиславского, не то отклонила назад самого Рейнгардта. Образовалась дистанция. Рейнгардт поднял голову и взглянул вверх на Станиславского. Но как? Так, как смотрят знатоки в галереях на картины Рафаэля, Рембрандта, да Винчи — не унижаясь, не теряя достоинства, наоборот, вызывая уважение окружающих, любующихся «знатоком», пожалуй, не меньше, чем картиной. Несколько молчаливых секунд отсчитало мое бьющееся сердце. И чудо совершилось на глазах у всех: все еще держа дистанцию, Рейнгардт стал расти, расти и вырос в прежнего, величественного, исполненного королевского достоинства Макса Рейнгардта! Маг и чародей победил! (Как мог я сомневаться в тебе!) Он повел своего гостя через залу, и чем суетливее вел себя Станиславский, тем медленнее и спокойнее двигался Рейнгардт. Оба были прекрасны: один в своем смущении и детской открытости, другой — в уверенном спокойствии «знатока». Все поняли тон, продиктованный встречей: надо быть Рейнгардтом, чтобы знать, кто такой Станиславский. Все стало легко и искренне радостно».[9]
«Царь Федор Иоаннович» получил исключительно хорошую прессу. Большинство критиков отмечали режиссерский талант Станиславского и замечательные декорации В. Симова, который был известен в Берлине по Международной выставке 1896 г., где он был удостоен золотой медали за картину «Митрополит Филипп». «Успехмы имели громадный, гораздо больший, чем первый «Федор» в Москве», — писал Иван Михайлович Москвин, игравший роль царя.
Через два дня после спектакля Станиславский отбил телеграмму в Москву:
«Успех небывалый в Москве и Берлине. Цвет немецкой литературы, печати, финансовой аристократии, русский посол и посольство… присутствовали. Отзывы печати восторженны. Полная победа. Овации, подношения. Горды, счастливы. Поклоны. Наш адрес: Unter den Linden, № 27».
Спустя неделю в Москву ушло более подробное письмо, в котором Константин Сергеевич писал:
«Первый спектакль собрал такую публику, которую Берлин видит вместе не часто. Представители науки, литературы: Гауптман, Шницлер (приехал из Вены), Зудерман, Фульда и пр., Haase (100-летний актер), все антрепренеры театра, посольство, главные банкиры (Мендельсон и пр.), вся лучшая часть прессы, посольства, бургомистр, офицерство и пр., Барнай (немецкий актер, директор императорских театров. — Авт.), Дузе (итальянская актриса. — Авт.) (проездом). Публика была на 9/10 немецкая. Вызовы такие же, как при первом приезде в Петербург. Когда в паузе, по приказанию полиции, опустили железный занавес, чтоб прекратить овации, публика не расходилась и стала хлопать еще сильнее. Нам, т. е. мне и Немировичу (Владимир Иванович Немирович-Данченко, директор театра. — Авт.), пришлось выйти в ложу. Тогда весь театр поднялся, и овации возобновились. Трудно поверить, что все газеты, без всякого исключения, захлебываются от восторга. Главные критики обрушились на немецкое искусство и кричат, чтобы актеры поскорее бежали учиться к русским. Русские, — пишут они, — отстали от нас в политической жизни, но мы испуганы и изумлены тем, что они обогнали нас на 20 лет в искусстве. Стыдно, но должно признаться, — пишет самый строгий критик (Норден. — Авт.), ругающий всегда все, — что то, чем мы любовались у Рейнгардта (здешний Deutsches Theater), есть первые детские шаги сравнительно с русским искусством, которое, судя по «Царю Федору», уже 8 лет тому назад достигло идеала. Словом, пресса захлебывается от восторга…
