Лев Бердников - Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая
Начался последний этап его жизни – жизни опального и ссыльного вельможи. Этот период совпал с его духовным восхождением.
Вот что говорит о нем мемуарист: “Суровый северный климат укрепил его здоровье, бывшее до того довольно-таки слабым; он был худым и зябким, а в ссылке прибавил в дородстве и закалился к холоду… Этот человек, столь испорченный во дни своего баснословного процветания, погрязший в пороках, спесивый, жестокий, лихоимец без стыда и совести, вдруг превратился в образец терпения, спокойствия и покорности”. На крутом берегу речки Сосьвы он, сам работая топором, построил с помощью слуг небольшой деревянный дом. Поставил и церквушку (она сгорит во время пожара в 1765 году) и во время службы часто исполнял обязанности псаломщика и церковного старосты, произносил проповеди. Диктовал детям воспоминания о собственной жизни; к несчастью, неизвестно, что с ними сталось.
Обратимся к известной картине Василия Сурикова “Меншиков в Берёзове” (1883). В маленькой комнате – предметы крестьянского сибирского обихода; шкуры белого медведя и оленей на полу. А в красном углу, на аналое, покрытом алым бархатом, киот с иконами. Лицо светлейшего одухотворено страданием и какой-то высшей стоической мудростью. Он сидит за столом, кутаясь в доху, – такой крупный для этой комнатёнки и такой обречённый. Рядом с ним 17-летняя Мария, бывшая наречённая невеста императора, – она завёрнута в чёрную меховую шубу. Уже видно, что она тяжело больна и её ожидает скорая смерть (она умрёт через шесть месяцев со дня ссылки). Годом моложе – средняя дочь Саша. Сыну Александру – четырнадцать. Саша склонилась над лежащей на столе ветхой Библией. Может быть, она читает вслух главу из Экклезиаста: “Кто любит серебро, тот не насытится серебром; а кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это – суета!.. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришёл…”
Александр Данилович достойно переносил все унижения и тяготы ссылки. Он скончался 12 ноября 1729 года в возрасте 56 лет, прожив в ссылке чуть более полутора лет. Похоронили в церкви, им же срубленной, в двадцати метрах от берега реки. Вот что сказал об этом историк: “Там успокоился этот воистину феноменальный человек, выдающийся своими талантами, омерзительный своими пороками во дни процветания; великий и обаятельный мужеством и стойкостью в своем несчастье; [ему] суждено было появиться в анналах истории нашей страны сияющим метеором – то благотворным, то злосчастным, но всегда лучезарным”. А в памяти потомства сохранились предсмертные слова князя Меншикова: “Бог, а паче моя вера, коей не всегда я следовал, с годами положили мне покой на сердце. И научили жить и умирать, не скорбя о суете мира сего”.
Первый Российский Полицмейстер. Антон Дивьер
В кафтанах василькового цвета с красными обшлагами, в ярко-зеленых камзолах, новоявленные стражи порядка, выстроившись в шеренгу, громко и внятно произносят слова полицейской присяги: “верным, добрым и послушным рабом” быть царю и “в том живота своего в потребном случае не щадить”. А затем каждый поочередно подходит к обер-полицмейстеру Антону Мануиловичу Дивьеру (1682–1745) и целует Евангелие и крест, которые тот держит в руках. И все было бы ладно, если бы не еврейская наружность главного полицейского чина: не крест ему подстать, а звезда Давида!
Однако он – христианин. Христианство принял еще его отец-марран, бежавший от португальской инквизиции в Голландию и занявшийся там не очень-то прибыльным оружейным делом. Имя отца, Эмануэля Дивьера, упоминается в списках еврейской общины Амстердама. Известно также, что вскоре после переезда в страну тюльпанов доведенный до нищеты Эмануэль ушел в мир иной, оставив родившегося в 1682 году сына, Антона, круглым сиротой и без всяких средств к существованию. В поисках хлеба насущного Дивьер-младший сосредоточился на, казалось бы, столь несвойственном еврейскому мальчугану морском деле и в пятнадцать лет стал если не капитаном, то по крайней мере подающим надежды голландским юнгой…
Писатель Александр Соколов очень точно назвал Антона “юркий Дивьер”. И действительно, сызмальства его отличали ловкость и расторопность, что производило самое выгодное впечатление на окружающих. Он лихо лазал по канатам и правил парусами, без устали плавал – словом, отменно нес матросскую вахту. А дальше ему улыбнулась сама Фортуна: он очутился в нужное время в нужном месте.
Случилось это в 1697 году, когда в Голландию прибыло Великое посольство из Московии, в коем под именем Петра Михайлова выступал сам государь. Амстердамские власти, зная о пристрастии царя к нептуновым потехам, устроили тогда маневры, в ходе которых разыгралась нешуточная морская баталия. Десятки парусных кораблей выстроились в две линии в заливе Эй, вблизи мыса Схелингвуд. Петр, как истый морской волк, в разгар военной забавы перебрался с своей яхты на один из кораблей и принял командование им. Здесь-то его внимание и привлек красивый исполнительный юнга. Его внешность очень выразительно описана у израильского писателя Давида Маркиша в книге “Еврей Петра Великого, или Хроника из жизни прохожих людей” (2001): “Ловко сбитый мускулистый молодой человек в матросской одежде. В его, то ли сильно загорелое, то ли от природы смуглое лицо вправлены были, как черные камешки, крупные выпуклые глаза в мягких метелочках юношеских ресниц. Кисти рук его были маленькие, сильные и тоже смуглые, темные. Во всем его взгляде… явственно проступало что-то экзотическое, неместное; держался он хотя и скромно, но без всякого смущения”. Разговорившись с юнгой, монарх тут же предложил ему перейти на русскую службу.
Остается загадкой, почему Петр, приложивший столько усилий к строительству флота и ощущавший острую нехватку в морских кадрах, не использовал Дивьера по его прямому назначению, а именно в качестве моряка или корабела. Видимо, проницательный венценосец угадал в зеленом салажонке его более высокое предначертание, а потому сразу же взял Антона ко Двору.
Давид Маркиш приписывает Дивьеру такие думы: “Нет никакой разницы в том, как добывать деньги: пиратствовать ли в Южных морях, следить ли за опальными русскими недорослями. Одно было ясно совершенно: чем ближе к царю, тем больше денег… А эти, русские, чужие, как все здесь чужое”. Мы же полагаем, что такие корыстолюбивые мотивы свойственны исключительно “солдатам удачи”, стремившимся продать свою шпагу подороже. Дивьер же не ощущал себя чужим в стране, с тавшей для него новой родиной. Он пожелал всемерно укорениться в России и стал не прохожим человеком, этаким перекати-поле, а одним из рачительных хозяев и патриотов державы.
Записанный христианином (как и его покойный отец), Дивьер мог беспрепятственно жить в России и продвигаться по служебной лестнице и не приняв греческого вероисповедания (ведь стал же полным адмиралом друг царя, кальвинист Ф. Я. Лефорт!). Тем не менее, сразу же по приезде в Москву Антон обращается в православие. Шаг этот говорит о его неукротимом желании адаптироваться в русскую жизнь. Ведь известно, что “русский” – это имя прилагательное, поскольку носитель его к России приложен и самозабвенно ей служит. И не химическим составом крови определяется эта русскость, но радением о вере и судьбе Отечества.
Поначалу Дивьер выполнял обязанности скорохода у светлейшего князя Александра Меншикова. Однако природный ум, веселый характер, рвение в делах быстро выдвинули его в денщики царя: он занял должность весьма ответственную, отмеченную особым доверием самодержца и часто служившую трамплином для дальнейшего карьерного роста. Достаточно сказать, что Александр Бутурлин, Никита Трубецкой, Василий Суворов, Павел Ягужинский, да и его бывший патрон, “полудержавный властелин” Меншиков начинали с должности царева денщика.
“Смышлен, вкрадчив, бескорыстен, неутомим”, – говорили современники о Дивьере. И монарха более всего пленили его неподкупность и бескорыстие, столь редкие в России той поры. Антон не воровал, взяток не брал и руки в государственный карман не запускал, что в значительной мере и определило благоволение к нему Петра. Он получил право без доклада входить в токарню царя. И вот уже Антон – генерал-адъютант, что по тогдашнему воинскому уставу равнялось полковничьему чину.
Как чувствовал себя он при русском Дворе? Современники свидетельствуют, что поначалу высшее общество относилось к нему, безродному выскочке, холодно и настороженно; и якобы дабы упрочить свое положение, Дивьер решает выгодно жениться. “Обратить свои искательства в среду родовитых боярских семей, – пишет историк Сергей Шубинский, – он не смел, зная, что его еврейское происхождение явится здесь непреодолимой препоной; оставалось пробовать счастия у новой аристократии”. Выбор 28-летнего Антона пал на сестру сына конюха, а ныне того же всесильного князя Меншикова, Анну Даниловну. Сколько чернил и бумаги было израсходовано, чтобы доказать, что Дивьер – беспринципный ловелас-карьерист и женился по голому расчету! Говорили, что его суженая – перезрелая старая дева (хотя ей было всего 22 года!) и красотой вовсе не отличалась. На самом же деле была она личностью примечательной и весьма эмансипированной: залихватски ездила верхом, была (в отличие от брата) грамотной и говорила на нескольких языках. Одно время она в числе прочих составляла ближний круг, своего рода гарем царя (куда, наряду с сестрами Арсеньевыми, входила, кстати, и Екатерина Трубачева – будущая императрица Екатерина I). Поговаривали, что Анна даже была мимолетной пассией женолюбивого императора.
